И, оставив скрипку на столе, Энрика вышла.
Зал пустовал. Двери трех комнат закрыты, но приглушенные голоса раздаются из-за наполовину застекленной двери. Кухня, подумала Энрика. Или столовая. Что-то такое…
Она подошла и осторожно постучала по стеклу. Разговор стих. Не дождавшись приглашения, Энрика толкнула дверь. Столовая оказалась такой же маленькой и уютной, как и все в коттеджике. За стоящим в центре столом обнаружились Тощая, Толстая и Носатая.
— Здравствуйте, — улыбнулась им Энрика. — Я хотела извиниться за свое глупое поведение…
Носатая вытерла салфеткой губы и благосклонно кивнула:
— Извиняйся.
— Спасибо. А как вас зов…
— Эй! — Носатая помахала рукой. — Не так быстро. Хотела извиниться — извиняйся. Вставай на колени, проси прощения.
Энрика почувствовала, как лицо начинает гореть.
— Право же, какая наглость со стороны учредителей, — проворчала Тощая. — Допустить до участия умственно отсталую лицедейку. Да ей только народ смешить, а после выступления за гроши передком подрабатывать.
В глазах потемнело, голова закружилась.
— Ой, ладно вам, девочки, — миролюбивым тоном заговорила Толстая. — Ну что вы? Наверное, в этом году просто будет комедийный номер…
— Конкурс — серьезное мероприятие! — вскричала Тощая и даже хлопнула по столу ладонью. — Ты хочешь, чтобы после твоего выступления вышло вот это существо и всех пересмешило? Я готова уехать домой, честное слово!
— А если перед нами? — наморщила внушительный нос Носатая. — Представьте, мы играем, а все хихикают…
— Я не клоун! — закричала Энрика и топнула ногой. — Слышите? Я скрипачка! Такая же, как вы!
Девицы переглянулись.
— Она что, нас оскорбляет? — спросила Носатая.
Толстая сразу утратила остатки дружелюбия:
— Кажется, да… Ха! «Такая же, как вы!»
— Да ты хоть знаешь, кто мы такие?! — взвилась Тощая. — Мы каждый год выигрываем Конкурс, вот уже два года подряд!
— Целых два раза! — пискнул шарик. — А я каждый год в трусах и валенках ищу мужа в Ластере, вот уже четыре часа подряд!
Энрика замолотила по карману рукой, но было уже поздно.
— Полоумная! — Тощая воздела руки к небесам, будто умоляя Дио поразить Энрику какой-нибудь завалящей молнией. — Нет, я этого не допущу! Герр Дрешер обязан ее снять.
— Вот-вот, — подтвердила Носатая. — Таких только снимать.
Энрика, полумертвая от оскорблений и унижений, понимала одно: руганью и оскорблениями сделает только хуже. Здесь, в Ластере, у нее нет защитников, нет Рокко, из-за дружбы с которым ее боялись лишний раз обидеть. Нет даже Дио, вера в которого делает людей более добрыми и отзывчивыми. Поэтому Энрика через силу улыбнулась:
— Поверьте, любезные синьориты, я не…
— Синьориты? — Девицы переглянулись. — Это что такое?
— Должно быть, это у проституток так принято, — предположила Тощая.
— Или у лицедеек, — поддакнула Носатая.
Толстая же только покачала головой, глядя на Энрику. С таким видом, будто та только что растоптала возложенные на нее огромные надежды.
А потом все трое встали и вышли из столовой. Каждая, проходя мимо, толкала Энрику плечом. Дверь они за собой закрыли.
На столе осталось четыре вазочки. Три пустые, а на четвертой подтаивало мороженое. Сказочное лакомство, которое иногда готовил зимой Рокко. Только теперь, Энрика знала это точно, не сможет проглотить ни ложечки.
— Ты такая грустная, — тихо сказал шарик. — Хочешь, я подниму тебе настроение? Сунь меня под подол и расслабься.
Энрика даже отвечать не стала. Села на скрипнувший табурет, поджала под себя ноги и смотрела, как сугробик в вазочке медленно превращается в лужу.
— Весна, — прошептала Энрика. — Когда-нибудь будет весна. А я ее не увижу. И поделом мне.
Шарик промолчал. Видимо, за какую-то черту он все же не решался заходить. Как, впрочем, и его создатель. Но потом, когда мороженое совсем растаяло, шарик будто бы завозился в кармане.
— А знаешь, — сказал он, — это хорошо, что ты не ела. Только вот ты бы сходила в уборную, пока не поздно.
— Отстань, — безжизненно произнесла Энрика.
Ей в самом деле не хотелось жить. Как можно жить, когда все вокруг тебя ненавидят? Когда единственное, на что ты можешь положиться, это — исступленная игра на скрипке, на пределе сил и возможностей, а стоит только опустить смычок, и ты никому не нужна. А Вирту? Отец, мать, Рокко, Лиза, да и почти все горожане любили Энрику, встречали ее улыбкой, помогали, когда надо было помочь. И даже если бы она никогда не играла, ничего бы не изменилось.
— Понимаешь, — с придыханием говорил шарик, — когда человека казнят, мышцы, сдерживающие безобразие, расслабляются, и весь конфуз вытекает наружу.
— Замолчи, мне неприятно тебя слушать.
— А приятно будет, когда тебе отрубят голову, и ты в последний миг почувствуешь, как опозорилась на весь честной народ? Ох, как я буду шутить! Как я буду веселиться!
Энрика встрепенулась.
— Постой! Ты… Ты что хочешь сказать?!
Но говорить уже ничего не требовалось. За чисто вымытым окном мелькнуло суровое лицо Нильса Альтермана, и Энрика соскользнула с табуретки на пол.
— Нет, — прошептала она. — Нет, не теперь, не так!
— Еще есть время! — шипел в ответ шарик. — Возьми помойное ведро в шкафчике, опорожнись туда и останешься безупречной и безголовой! Правда, если поймают на ведре…
Энрика собрала остатки сил, бросилась к окну, с трудом открыла шпингалет…
— Фрау Маззарини, полагаю? — Человек с той стороны улыбался, и Энрика непроизвольно приподняла уголки губ в ответ. — Много о вас слышал. Надеюсь услышать и вашу знаменитую игру сегодня.
— Вы кто?
— Я? О, тысяча извинений, я не представился! Адам. Адам Ханн, глава Комитета, но это вам, право, ни о чем не говорит, да и ни к чему. Я ваш друг, фрау Маззарини.
В дверь уже колотили, и, судя по возмущенному клекоту соседок, они шли открывать.
— Помогите мне сбежать! — Энрика подалась вперед.
— О, нет, нет, это неприлично. Мы сейчас посадим вас в закрытую карету. Право, гулять по улице в таком виде — не к лицу молодой и красивой девушке вроде вас.
«Да что вы себе позволяете?! — визжала Носатая. — Кто вы такой?!»
Топот кованых сапог, удар, распахивается дверь.
Энрика повернулась с полувскриком-полувздохом. Нильс Альтерман застыл на пороге, мрачно глядя на нее исподлобья. Шарфик снял — хоть на том спасибо. На лице несколько свежих царапин, шинель потерта, зияет дыра с обожженными краями. И запах… От Нильса пахло чем-то страшным и смертоносным.
— Сожалею, синьорита Маззарини, — тихо сказал Нильс. — Но вы поступаете под мою охрану до возвращения в Вирту, где будете казнены.
Энрика опустилась на колени. Слез не было, просто будто опустошение какое-то.
— За что, — прошептала она. — За что ты со мной так, Дио? Чем я это заслужила?
— Нам не дано изменить судьбу. — Кажется, в голосе Нильса зазвучали мягкие нотки, но разве от того легче… — И обманом нельзя добиться счастья. Вы верно сказали: нет смысла спасать принцессу, если не можешь одолеть дракона. А ведь именно этим вы и занимались.
Ладошки Энрики сжались в кулаки на отполированных до зеркального блеска половицах.
— Если Дио в самом деле есть, — дрожащим голосом заговорила она, — он не может быть таким мстительным и жестоким! Я просто хотела жить, делать то, что могу, и зарабатывать этим на жизнь! Почему я должна за это страдать? Почему должна умирать?! Нет! Нет, я не верю. Я не верю, чтобы все — так! Если Дио есть, то это еще не конец!
— Герр Альтерман. — Голос незнакомца с улицы на этот раз донесся из общего зала. — Соблаговолите медленно поднять руки и выйти. Вы арестованы.
Энрика вскинула голову. Нильс, изменившись в лице, повернулся.
— Медленно! — повторил Адам Ханн. — И — руки, я ведь попросил, герр Альтерман.
Он все так же улыбался, будто говоря: «Ничего, все образуется! Когда-нибудь мы вместе, хохоча, будем вспоминать этот нелепый случай». Но пистолеты в его руках говорили об обратном, а замершие за спиной стражники, которые, все, как один, целились из винтовок и карабинов в Нильса, развеивали остатки сомнений.
— Адам? — спросил Нильс. — Почему?..
— Потому, друг мой, что нам не дано изменить судьбу, — пожал плечами Адам Ханн. — И обманом счастья добиться тоже нельзя. Не надо было спасать принцессу, оставляя в живых дракона. Ну, или не надо было возвращаться в Ластер, топтаться по незажившим ранам. Поднял руки. Вышел. Дернется — стреляйте на поражение. Лучше не дергайся, Нильс. Дом оцепили. Стражники ждали от меня одного слова, и я его произнес во время нашей встречи. Как ты мог забыть, Нильс? «Я в полной вашей власти», — это значит, что я веду опасного преступника, и мне нужно максимальное прикрытие.
Нильс застонал:
— О, проклятье, Адам!..
— Хватит. Тащите его наружу. В кандалы с короткими цепями. Руки и ноги. Вырубите. Этот парень очень опасен.
Двое стражников покрепче подскочили к Нильсу, вытащили его из столовой, поволокли к выходу. Зазвенела цепь, послышался удар и звук падения тяжелого тела.
— Неподъемный, — услышала Энрика чье-то кряхтение. — Куда его, герр Ханн?
— В королевские казематы. Его величество распорядился особо.
Спрятав пистолеты, Адам Ханн, улыбаясь, вошел в столовую и с галантным поклоном протянул Энрике ладонь. Она позволила помочь себе подняться.
— Не знаю, что за парень этот Дио, — сказал Адам, глядя в глаза Энрике своим гипнотическим взором, — но он явно вас так просто не оставит. Скажите, любезная фрау, вы хотите выйти замуж…
— Да, — шепнула Энрика, не в силах даже моргнуть.
— …за принца?
Моргнула. Раз, другой, третий. Потрясла головой.
— П-п-простите, я, кажется, не совсем…
— О, все очень просто, фрау Маззарини! Вы хотите выйти замуж за принца? Он ищет вас с тех самых пор, как вы оказались в Ластере, и его сердце томится любовью. Так каков будет ваш ответ?