— Ну, хватит! — Руку Фенкеля, готовую нанести очередной удар, перехватили. — Пошли. Мы свое дело сделали. Герр Альтерман, вы будете находиться здесь до тех пор, пока не поступят дальнейшие распоряжения насчет вашей судьбы.
Фенкеля, упирающегося и что-то неразборчиво всхлипывающего, потащили прочь из камеры. Один стражник остался запирать решетку.
— Эй, — позвал его Нильс и, встретив равнодушный взгляд, сказал: — Не бросайте его. Он ведь только мной и дышит. А потом? Что он ночью с собой сделает?
Стражник сунул ключ в карман, взял чадящий факел.
— Заботишься, значит? — тихо спросил он.
— Я не мразь по жизни, — ответил Нильс. — Я оступился. И за это отвечу.
— Заботливый, — будто не слыша, повторил стражник. — Ну-ну, ага.
Он ушел, унося с собой последний свет. Нильс остался в темноте. Сначала повис на цепях, но браслеты больно врезались в запястья, и пришлось встать. Постоял немного, и босые ноги — стражники стащили с него сапоги — начали мерзнуть от ледяного пола.
— Казнят до полуночи, — задумчиво произнес Нильс, пытаясь отвлечься от неудобств. — Что ж… Значит, остается лишь молиться Дио и просить, чтобы впустил в свое царство. Я сделал все, что мог.
И Нильс, опустив голову, принялся молиться. Страх исчез. Холод и боль в голове, в челюсти, в животе — тоже отошли на задний план. А молитва, как и каждый день в течение последнего года, принесла в душу покой.
Но не вся душа успокоилась. В крохотном ее участке маленькая скрипачка стояла на холодном ветру и играла, играла неистовый вальс. Как Нильс ни старался, заставить ее замолчать он не мог. И вскоре эта музыка пронизала всю душу.
— Великолепно. Просто великолепно! Как замечательно портной угадал с размером! — восхищалась Сесилия, бегая вокруг облаченной в пышное белое платье Энрики.
Энрика с сомнением покосилась на десять манекенов в таких же платьях, но разных размеров. Ей, скорее, было жаль портного, которому пришлось «угадать» с размером.
Однако в зеркале Энрика видела самую настоящую принцессу — воздушную и невесомую, как облачко. Только короны не хватает, но это — после. Сейчас же она с удивлением отмечала даже в своем лице некие величественные черты, свойственные, должно быть, людям королевской крови. Как знать, может быть, где-то в глубине веков ее род начался от какого-нибудь монарха?..
В дверь постучали, и Сесилия побежала открывать.
— Мы почти готовы, — объяснила она кому-то невидимому. — Что? Уже?! Но прическа…
Сесилия повернула голову, посмотрела на Энрику пытливым взглядом и пожала плечами:
— Если его величество настаивает, я не посмею задержать госпожу ни на мгновение.
Прикрыв дверь, она подошла к Энрике:
— Его величество ждет вас в тронном зале, Энрика. Вы готовы идти?
Энрика понимала, что и через триста лет не будет готова, ноги уже подкашивались, и бессонная ночь вновь напомнила о себе слабостью, и все пережитые треволнения.
— Готова, — выдохнула Энрика, бросив последний взгляд в зеркало.
«По крайней мере, — сказала она себе, — хуже, чем раньше, ты точно выглядеть не стала. А раньше, говорят, не так уж и плоха была».
Шагая в неудобных, но таких красивых (правда, невидимых под платьем) туфельках вслед за Сесилией, Энрика с мстительным удовлетворением вспоминала ухмыляющееся лицо пьянчуги Норберта. Чего он там говорил? Что душонка у нее мелкая? Что даже недоумку Теодору она только и может, что всю жизнь испортить? Вот, полюбуешься теперь, как все сложилось! Ах, повелеть бы прямо сейчас доставить сюда Норберта… Но нет, это было бы глупо. Лучше потом как-нибудь зайти в тот кабак и поглумиться, а заодно Ульриха и Еву отблагодарить за гостеприимство. Хотя… Принцесса — в кабаке? Нет, это вовсе безумие.
Энрика вдруг с ужасом поняла, что нащупала первую стену своей будущей тюрьмы. Сколько ж их всего? Ладно если одна, а ну как все четыре? И потолок еще, и пол каменный, и только окошко крохотное. И что из того, что изнутри все золотом обито? Тюрьма есть тюрьма. А душе Энрики, что бы там ни плел этот мерзавец Норберт, требовался простор.
Сесилия остановилась у поистине колоссальных дверей, настоящих ворот. У них, как и снаружи, стояли стражники, а еще — два лакея в ливреях и белых париках.
— Принцесса Маззарини, — представила Энрику Сесилия. — Прибыла по велению его величества.
Лакеи одновременно и молча поклонились, взялись за позолоченные дверные кольца и потянули створки в разные стороны. Пока тяжелые двери открывались, Сесилия повернулась к Энрике и шепнула:
— Мне туда нельзя, но вы не бойтесь. Его величество просто хочет на вас посмотреть. Отвечайте на его вопросы, говорите честно и уходите, когда он велит. Там, на полу, напротив трона, линия проведена — вот у ней и стойте, ближе — ни-ни, разве только если прикажут. А я здесь буду ждать. Удачи, Энрика!
Двери раскрылись, и Энрика, с благодарностью кивнув Сесилии, вошла в тронный зал.
Глава 14
Энрика уже устала поражаться размерами всего, что ее отныне окружало. Поэтому она, не крутя головой, шла посередине огромного зала, глядя в одну точку: на сидящего на троне человека. Когда она только начала путь, этот человек показался ей юным, прекрасным созданием, почти мальчишкой. Даже ноги не достают до пола — так показалось.
Но с каждым шагом открывались новые подробности. Так, например, Энрика заметила, что его величество сидит не прямо, а с этаким вывертом, спиной упершись куда-то между подлокотником и спинкой трона. Причем, на трон он забрался с ногами: одну поджал под себя, другую, согнутую в колене, упер в другой подлокотник. И барабанил по колену пальцами.
Когда получилось разглядеть пальцы, Энрика подумала, что пора бы поглядеть на лицо. И поглядела.
Остановившись у черты, которую скорее почувствовала, чем увидела, Энрика собралась с силами и призналась себе, что видит весьма потасканного мужичонку лет тридцати с лишним.
— Это вы — Энрика Маззарини, да? — заговорил его величество.
Энрика, которую Сесилия не успела обучить правильному разговору с монаршей особой, поклонилась.
— Ах, что за глупости, просто говорите, — поморщился его величество. — Ну, словами, при помощи языка. Вы ведь умеете делать всякие штучки языком, а, фрау Маззарини?
Тут он высунул язык и пошевелил им в воздухе.
— Нет! — вырвался у Энрики возмущенный вопль.
— Нет — по первому вопросу, или по второму? — заинтересовался обитатель трона. Он даже принял более достойную позицию, опустил ноги в мягких сафьяновых сапожках на пол и подался вперед.
— По второму, — ответила Энрика. — А по первому — да. А вы…
— Торстен Класен, очень приятно, — заулыбался его величество.
Энрика мысленно повторила услышанное имя. Сравнила его с тем, которое называл Адам Ханн. Имена совпадали.
— Вы — отец принца? — предположила она.
— Отец?! — изумился тот. — Что за… Если кто-то утверждает, что будто бы я чей-то там отец, то этой проститутке стоит немедленно отрубить голову, категорически! Нет-нет, фрау Маззарини, я бездетен, вдов и безутешен.
Энрика закрыла глаза и сосчитала до десяти. «Не думай, — приказала она себе. — Сейчас — не думай, просто узнай все. А подумаешь ты потом».
И все же мысли коварно просачивались в голову. Например, та, согласно которой Торстен Класен мог бы составить достойную компанию Норберту. Сидели бы, хлебали пиво и гоготали над глупыми шутками, весьма довольные друг другом и жизнью в целом.
— Так значит, это вы — мой жених? — решилась уточнить Энрика.
Торстен хлопнул в ладоши:
— Ну разумеется, я! Ах, фрау Маззарини, как я счастлив возможности составить ваше счастье!
Энрика вяло улыбнулась в ответ:
— Но… Почему вас называют принцем? Ведь вы же, получается… Король?
Торстен посерьезнел, нахмурился и посмотрел на Энрику со значением:
— Разумеется, король. Единолично правлю государством уже ох его знает сколько лет. А принц — это мое прозвище. Оно звучит сексуально. Ну, понимаете… Образ сексуальный создает. У вас же возник сексуальный образ, так?
Врать смысла не было. Энрика уныло кивнула. А принц Торстен обрадовался:
— Вот видите! И вы согласились приехать сюда. А теперь, когда вы в красивом наряде, когда видели все то великолепие, что будет сопровождать вас до конца жизни, когда слышали мои слова, гарантирующие вам полную свободу и известную толику власти, — теперь разве вы сможете отказать мне, бездетному, вдовому и безутешному?
Энрика покачала головой. Она уже все решила. Куда отступать? Даже если Нильса казнят, она вернется в Вирту с черной меткой. А Фабиано найдет другого палача.
Торстен щелкнул пальцами и рассмеялся:
— Так и работает маркетинг, фрау Маззарини!
— Это кто-то из ваших слуг? — Честно говоря, Энрика подумала об Адаме, но тот вроде бы представлялся как Адам Ханн. Может, «маркетинг» — это название должности?
Торстен захохотал. Он опять повалился в глубину трона и заболтал ногами в воздухе.
— Ах, фрау Маззарини! — воскликнул он, и Энрика поежилась — эхо разносило крик по залу. — Я уже, уже в вас влюбляюсь!
Тут он снова посерьезнел, сел более-менее по-королевски и уставился на Энрику с хорошо разыгранной тоской во взгляде:
— Видите ли, я предпочитаю влюбляться в тех, на ком женюсь. Потому что женюсь, понимаете? Брак без любви для меня отвратителен. Поэтому я безутешен. А вы, фрау Маззарини, скажите, вы в меня влюбляетесь?
Некоторое время Энрика размышляла, потом вспомнила наставление Сесилии: «отвечайте честно».
— Нет, ваше величество. Пока я ничего такого не чувствую.
— Не страшно, — улыбнулся Торстен. — Моей огромной любви хватит нам двоим с головой. Апельсин хочешь?
Столик возле трона, с расположенными на нем ярко-оранжевыми фруктами, Энрика заметила только сейчас, до сих пор все ее внимание было приковано к жениху. В желудке заурчало. Суп, приготовленный доброй Евой, остался в далеком прошлом.