Адам улыбнулся:
— Не хватало тебе этого?
— О, да, — вздохнул Нильс. — Вирту — великолепный город. Но когда изо дня в день только и делаешь, что ходишь с каменной рожей, начинаешь закисать. Может, попросить Фабиано перевести меня в лесорубы?
Помолчали, вспоминая десятки, если не сотни пережитых бок о бок приключений. Смешных и страшных, трудных и легких, пропахших пороховым дымом.
— Нет! — послышался крик Энрики. — Нет, только не это!
Нильс дернулся, готовый ворваться внутрь, но Энрика сама выскочила на кольцо, держа в руках останки скрипки. Гриф отломлен, струны порваны. Широко раскрытыми глазами Энрика посмотрела на Нильса:
— Они сломали мою-твою-вашу скрипку Тристана Лилиенталя!
— Вот дуры! — возмутился Адам Ханн. — Эта скрипка стоила больше, чем вся филармония.
Но Энрика его будто и не слышала. Погладила лакированный бок дрожащей рукой.
— Это была… скрипка. Она была живой!
Нильс положил руку на плечо Энрике.
— Просто скрипка, — сказал он. — Ты можешь сыграть на любой другой. Идем! Времени в обрез, Рика. Соберись.
Она собралась. Занесла обломки обратно в дом, задержалась немного — верно, прощаясь, — и вышла с сухими глазами.
— Идем, — резко сказала она и двинулась по дорожке, огибающей филармонию. Эту Энрику Маззарини Нильс не решился взвалить на плечо. Она бы его, вероятно, убила за одну лишь попытку.
— Теряя близких, одни становятся слабыми, другие — сильными, — заметил Адам. — Только вот, боюсь, всех сил этой малютки не хватит, чтобы выпросить у самовлюбленного скрипача любимый инструмент.
— Что, во всей этой филармонии не найдется ни одной лишней? — проворчал Нильс.
Они ворвались внутрь, распахнув настежь тяжелые двери, и зажмурились от яркого света. Выскочивший навстречу лакей сперва нахмурился, узнав Нильса и Адама, потом удивленно приподнял брови, увидев Энрику.
— Фрау Маззарини! — воскликнул он. — Что это с вами?
Ответить фрау Маззарини не успела. Нильс рванул камуфляжную форму у нее на груди:
— Раздевайся! Быстрее!
— Ну вот, — пробормотал Адам, — а говорил, не умеет.
Избавившись от формы, Энрика осталась в измятом свадебном платье. Лакей, ахнув, тут же кинулся помогать расправлять складки, но даже Нильс, ничего не смысливший в женских нарядах, понял: дело плохо. На платье осталась и кровь, и пыль, и грязь, и мокрые пятна от подтаявшего снега.
— Простите мою дерзость, фрау Маззарини, — пробормотал лакей, — но это единственный выход.
Одним ловким движением он оборвал верхний слой юбки, и Энрика осталась в нижнем. Платье уже не напоминало свадебное, длиной доходило до середины икр, зато и грязи на нем стало поменьше. Ботинки Энрика скинула без рассуждений.
— Чулки снимите тоже, — посоветовал лакей. — И рукава…
Лязгнула сталь.
— Мой милый ножичек к вашим услугам, о благородный лакей!
— Да, благодарю, благодарю…
Лакей принял тесак с опаской, но весьма ловко обрезал с его помощью рукава платья. Потом критически осмотрел обновленную Энрику.
— Любой модельер охотно подписал бы нам всем смертный приговор, но… Но в этом определенно что-то есть, — сказал он.
— Не достает какой-то изюминки, — задумчиво сказал Адам.
Нильс порылся в кармане шинели и вытащил корону.
— Вот, — сказал он, водрузив серебряный ободок на голову Энрики. — Твоя изюминка.
Лакей хлопнул в ладоши:
— Идеально! Совершенство!
— Совершенству требуется скрипка, — сообщил Адам. — Можем что-нибудь придумать?
Лакей помрачнел:
— Инструменты запирают, а ключ только у Флориана Дрешера… Он не обрадуется, если его отвлечь от музыки. Попробуйте попросить у кого-нибудь у конкурсантов, почти все уже отыграли.
— А эти, — подала голос Энрика, — три моих соседки, Толстая, Тощая и Носатая, — отыграли?
— Сестры Летцель? Давно. Они фаворитки конкурса, представили очень интересный номер.
Энрика пошла к двери в зал, откуда слышалось начало торжественной и патетической мелодии. Лакей бросился наперерез:
— Сюда, сюда, фрау Маззарини! Так вы попадете сразу за кулисы.
Он открыл дверь, впустив музыку в гардеробную, и показал на портьеры, тянущиеся вдоль всего зала. Энрика скользнула за портьеру, Нильс и Адам последовали за ней, бросив лишь быстрые взгляды на битком набитый зал, где многие даже стояли, и хрупкого юношу в очках на сцене.
За портьерами было темно. Нильс шел, спотыкаясь и ругаясь вполголоса. Где-то рядом тем же самым занимался Адам. Энрика, кажется, давно улетела вперед, дорогу ей освещала не то злость, не то страсть.
Наконец, путь завершился, и Нильс оказался в полутьме закулисья. Большое помещение с беспорядочно расставленными стульями, на которых сидят музыканты. Сразу видно, что практически все уже выступили. Некоторые морщились, вспоминая огрехи, другие, наоборот, блаженно улыбались, но никто не нервничал, не раздвигал украдкой занавес, чтобы посмотреть на сцену и в зал.
Энрика стояла на коленях.
— Пожалуйста! — говорила она. — Мне очень нужно выступить на этом конкурсе. Вся моя жизнь зависит от него. Я прошу всего лишь скрипку! На несколько минут.
Нильс почувствовал, как кровь ударила в лицо. Захотелось поднять Энрику на ноги, прикрикнуть, чтоб не смела унижаться. Но она готова была унизиться ради того, во что верила, а Нильс не имел никакого права что-то ей запрещать.
— Это она! — раздался противный голос. — Та, о которой мы рассказывали. Умственно отсталая клоунесса. Не вздумайте доверять ей инструмент! Угробит, к гадалке не ходи. Вон, гляньте, эта малахольная еще и корону нацепила!
— Как вам не стыдно? — проговорила Энрика, дождавшись, пока стихнет дружный смех. — Вы ведь сломали мою скрипку.
— Что-о-о?! — поднялись одновременно Толстая, Тощая и Носатая. — Да как ты смеешь на нас клеветать?
Нильс шагнул вперед, сжимая кулаки. Заметив его, сестры Летцель заголосили:
— Не смей подходить! Еще шаг, и мы кликнем стражу! Тебя же еще утром арестовали!
На плечо Нильсу опустилась рука Адама.
— Стражи нам только и не хватает, — сказал он. — Идемте. Быстрее, а то этот задохлик, кажется, завершает номер.
Нильс подхватил Энрику за руку и побежал за Адамом. Снова путь в кромешной тьме, порожки и ступеньки. Наконец, последняя портьера, дверь, ослепительный свет…
— Сюда! — Оттолкнув лакея, Адам подбежал к стене, на которой висела нелепая золотая скрипка.
— Адам… — выдохнул Нильс. — Ты уверен?
— Леонор давно нет, — резко сказал Адам. — А Энрика еще есть. Вещи должны служить живым.
С этими словами он ударил ногой в стену. По камню пробежала дрожь, и скрипка сорвалась с крепления, упала в руку Адама Ханна. Другой рукой он подхватил смычок и повернулся со всем этим к Энрике.
— Боюсь, ничем другим помочь не смогу.
Энрика взяла инструмент, покрутила в руках, коснулась струны и послушала отзвук.
— Адам, — тихо сказала она, — спасибо, но… Но на этой скрипке нельзя играть.
Адам протянул ей смычок.
— Кто-то запретил? — поинтересовался он. — Покажите мне этого идиота, я его пристрелю.
Энрика усмехнулась, покачала головой. Открыла рот, собираясь возразить, но Адам ее перебил:
— Я знаю, что скрипка — дрянь. Она была дрянью и в лучшие свои годы. Но вы ведь не дрянь, Энрика. Нильс так верит в ваш талант, что рискует жизнью, находясь здесь. Неужели весь наш бег через лес — зря? Покажите, на что вы способны. Сыграйте для нас. А все остальные… Да кого волнуют эти без десяти минут жертвы дракона?
— Фрау Маззарини! — Лакей бежал от двери, ведущей в зал. — Фрау Маззарини, вас вызывают на сцену! Заключительный номер — ваш.
Нильс внимательно смотрел на лицо Энрики. На миг оно сделалось растерянным, но тут же сдвинулись брови, сверкнули глаза. Рука сжала гриф.
— Иди, — улыбнулся ей Николас. — Покажи им, что такое Вирту.
— Иду, — выдохнула Энрика и побежала в зал.
— Удачи! — крикнул ей вслед Нильс.
Она обернулась в дверях. Улыбнулась, махнула рукой со скрипкой. А потом скользнула во тьму.
Выступление, навеки вошедшее в историю как Ластерской филармонии, так и самого Ластера, началось необычно. Публика, сплошь состоящая из истинных ценителей музыки (а кто еще явится на конкурс скрипачей в новогодний вечер?), несмотря на изначальную заинтересованность, утомилась. Все поглядывали на часы и предвкушали обещанный фуршет. Но оставался последний номер. Некая Энрика Маззарини из города Вирту, о котором слышали шесть человек во всем зале. Это считая Адама, Нильса и Флориана Дрешера. «Пусть она уже поскорей отыграет, — думали люди, — и мы отправимся есть и пить».
Если бы Энрика как следует почувствовала это настроение людей, она бы, верно, так не волновалась. Потому что никто и ничего от нее не ждал. Она сделалась для усталых людей досадной помехой перед долгожданным отдыхом. И вот эта досадная помеха вышла на сцену. Босиком, в странном, ни на что не похожем платье, с перепутанными волосами и золотой скрипкой. К тому же голову Энрики Маззарини венчала корона. «Точная копия той самой короны», — прошептали соседям некоторые знатоки.
Выйдя на середину сцены, Энрика посмотрела в зал, побледнела. Потом нашла взглядом кого-то и улыбнулась. Некоторые потом утверждали, что видели стоящих в проходе Адама Ханна и Нильса Альтермана, причем, последний поднял руку и помахал Энрике. Никто не верил этим россказням, потому что всем было доподлинно известно, что Нильс Альтерман находится в пожизненном изгнании, а если бы ему придумалось вернуться, то палач снес бы ему голову быстрее, чем он бы успел шаг ступить по улицам Ластера. Да и чего бы ему делать на концерте? Служивый здоровяк! Что он вообще понимает в музыке?
Энрика посмотрела на пюпитр, и те, кто сидел в первых рядах, утверждали потом, что видели, как она покачнулась, будто вот-вот потеряет сознание. Нот на пюпитре не было. И с собой она их тоже не принесла.
В зале было шумно, порхали разговорчики, многие уже ерзали, некоторые — выходили. Мало кто думал, что на сцене живой человек. Ведь если хочешь внимания, зачем выступать в последнюю очередь?