— А, — поморщился Адам. — Служанка Сесилия официально приняла предложение его величества. Когда мы перенеслись в за́мок, принц был так рад, что поклялся жениться на первой же незамужней особе женского пола, которую встретит. Первой встретил Сесилию. Она, не слыша гнева дракона, решила, что Энрику-таки принесли в жертву, схватила канделябр и побежала мстить. Я ее не сразу остановил, немного полюбовался. Думается, его величество получит именно ту супругу, которой заслуживает.
По залу разлетелся смех Энрики.
— Передайте ей мои искренние поздравления! — крикнула она. — И скажите, чтобы обязательно забегала в гости.
— Всенепременно, любезная фрау, — улыбнулся Адам Ханн.
— А Фенкель? — спросил Нильс. — Стражник по имени Фенкель, он…
Адам мотнул головой:
— Увы, дорогой друг. Отнюдь не все истории заканчиваются счастливо. Всего лишь одна из тысячи. А у нас тут и без того явный перебор. До встреч. Заходи с супругой. В Ластере ты теперь — желанный гость.
Померкло изображение, рассеялся и исчез дым. Нильс понуро спустился с алтаря и встал рядом с женой. Энрика Альтерман взяла его за руку.
Давно покинули алтарь Аргенто, Ванесса и Лиза. На алтаре оставались двое. Рокко Алгиси и Фабиано Моттола. Широко улыбаясь, Рокко подошел к кафедре.
— Ну а теперь — заключение, — провозгласил он. — Откроем тайну исчезновения Гиацинто, а также попробуем понять, какого Диаскола в Вирту уже пятый год не могут отремонтировать нормально дороги!
С этими словами он повернул громоздкую кафедру, и стена с фреской поехала вниз. Возмущенный вопль вырвался из сотен ртов, хотя казалось, что больше возмутить людей уже нельзя. Но вид голого Гиацинто, храпящего на груде золота, сделал невозможное. Люди вставали со стульев. Люди шагали к алтарю. И карабинеры, послушные успокаивающему жесту руки Нильса, не собирались никого останавливать.
Аврора Донатони, Лукреция Агостино, Камилла Миланесе, полностью одетые (Камилла, правда, — в весьма потерзанную монашескую одежду) смиренно сидели в сторонке и зевали. Как только стена опустилась, они хором воскликнули:
— Рокко, нам скучно! Ты достал порошок?
Всему на свете положен предел. Вышел срок и расправе над Фабиано. Притих уставший Вирту, расползлись люди по домам, переваривать увиденное, услышанное и содеянное.
Пока Лиза объясняла матери, что уходит из дома, чтобы жить в крохотной каморке, Рокко, сидя в кухне-гостиной-лаборатории, задремал прямо на стуле. И минувший день, и ночь, и подходящий к закату день нынешний оказались столь богатыми на события, что последние силы покинули новоиспеченного колдуна.
— А ну, не спать! — рявкнул над ухом знакомый голос.
Рокко кубарем скатился со стула и, страшно ругаясь, вскочил на ноги. Перед ним, посмеиваясь, стоял одетый в непонятное рубище Аргенто.
— Фух, это вы, синьор учитель! — Рокко схватился за сердце. — Чуть жизни не лишили.
— Слабенько в тебе дух-то держится, — покачал головой Аргенто. — Крепчать надо. Ну ничего. Сейчас самостоятельную жизнь начнешь — закалишься.
— Вот, кстати, про такое, — закивал Рокко. — Я помню правила, конечно, двум колдунам под одной крышей не жить. Но вы, может, подскажете, куда податься? Денег-то у меня небогато, где селиться — ума не приложу. К супруге — оно как-то не по статусу, престиж пострадает. А строить не выучился, все с колдовством, с колдовством…
Аргенто удивленно вытаращил глаза:
— Так, я не понял. А чем тебе эти хоромы — не дворец?
Рокко недоуменно обвел взглядом дом.
— Дык ведь…
— Дыкать с женой будешь, а мне — нечего.
С этими словами колдун подошел к вделанному в стенку стеклу с надписью: «Разбить, когда все надоело».
— До сиреневых соплей уж надоело, — проворчал он и саданул по стеклу кулаком.
Рокко вздрогнул. Посыпались осколки. Но мир не исчез, и Диаскол не вырвался из преисподней. За стеклом оказалась ниша, где висела остроконечная серая шляпа и корявый посох. Шляпу колдун нахлобучил на голову, взял посох и, насвистывая, пошел к выходу. В дверях обернулся и сказал остолбеневшему ученику:
— Живите правильно, зарабатывайте грамотно. Несси не обижай. Она хоть дура, а добрая, ну да ты сам знаешь. Вот и все. Коль башка на плечах есть — не пропадете. Дио в помощь!
Он уже хотел выйти, но Рокко воскликнул:
— Постойте, учитель!
Аргенто повернул голову. Рокко подбежал к нему, замер, захлебываясь словами. Аргенто вздохнул и расставил руки:
— Ну иди уже сюда, остолоп ты этакий!
От могучего объятия у Рокко затрещали кости, но он даже не пикнул.
— Девчонок моих не забывай, — тихо сказал Аргенто. — Выгуливай раз в годик, а то закиснут.
— И это ваше последнее наставление? — горестно всхлипнул Рокко.
— Ну а чего ты ждал, дурачок? — ласково спросил Аргенто. — Ты сколько лет со мной под одной крышей жил, мог бы и привыкнуть.
Вскоре Аргенто вышел из дома. Улыбнулся перевалившему за точку зенита солнцу, шумно вдохнул морозный воздух и, насвистывая, пошел по дороге, ведущей из города. Ни разу не обернулся. Ему действительно надоело все.
За чертой города, у столба с перечеркнутым словом «Вирту» на табличке, сидел на обугленном полене толстый и несчастный Фабиано. Все лицо в кровоподтеках, ряса порвана, на шее болтается обрывок веревки. Жреца пытались вздернуть, но — неумеючи, и веревка порвалась. А потом все вдруг подумали, что бить — гораздо интереснее, и можно долго, тогда как убить — это раз, и все, никакого веселья.
— Упал-отжался! — прикрикнул Аргенто, стукнув Фабиано посохом по колену. — Чего приуныл-то? Уж час как бить перестали, радоваться надо, легко отделался.
Фабиано повернул к нему разбитое лицо и плюнул зубом.
— Радоваться? — просипел он. — Мне — радоваться? По твоей милости у меня теперь ничего нет! Ни денег, ни власти, ни дома. Из города выгнали! Сын родной отрекся!
— Стал быть, таким хорошим делом занимался, что даже сыну врать приходилось? — Аргенто усмехнулся, вспомнив, как пришел в себя Гиацинто и сперва, кое-как натянув штаны, бросился извиняться перед отцом. Потом ему объяснили, что происходит, и жречонка вырвало. Первый же удар нанес отцу он.
— Жив он? — тихо спросил Фабиано.
— Жив, — кивнул Аргенто. — К церкви, правда, на пушечный выстрел больше не подпустят. Там теперь Ламберто заправлять станет, как в себя придет.
Фабиано кивнул:
— Это хорошо… Ламберто — парень честный, исполнительный, хоть и вредный.
— Ты зато полезный был. Ладно, чего расселся? Пошли!
— Куда? — изумился Фабиано.
— Куда-куда… Куда глаза глядят. Добредем до Дируона, жахнем по кружке темного, а там и видно будет.
Аргенто, помахивая посохом, пошел по дороге. Фабиано, кряхтя, поднялся на ноги и заковылял следом.
— И что, — спросил он, — ты согласен пуститься в путь со мной? После всего?
Остановившись, Аргенто с удивлением посмотрел на разжалованного жреца:
— А почему бы и нет? Ты старый негодяй, я старый негодяй. Неужели у нас не найдется, о чем побеседовать за кружкой темного? Пошли! Не надо оглядываться. Пускай Вирту залечивает раны.
ЭпилогГод спустя
— Волнуешься?!
Энрика Альтерман от неожиданности подпрыгнула и едва подавила крик, когда ей на плечи опустились чьи-то ладони. Обернулась, кипя от возмущения, но тут же улыбнулась, увидев смеющееся лицо Лизы Алгиси.
Они стояли в углу концертного зала, заполненного галдящими людьми. Внутри самой настоящей филармонии, похожей на ту, что в Ластере, только в Вирту. Филармонии, построенной на малую толику скопленных Фабиано богатств. Работники, нанятые по всем окрестным городкам, трудились не покладая рук целый год. Многие успели обзавестись семьями в Вирту, да так здесь и остались. Выросли новые домишки, появились новые улицы. Городок рос, охотно принимая новых жильцов. А сегодня едва ли не все эти жильцы собрались на долгожданное открытие филармонии.
— С ума сейчас сойду, — пожаловалась Энрика. — Смотри, как дрожат руки.
Лиза сжала ее трясущиеся ладони в своих.
— Когда выйдешь на сцену, все прекратится, — сказала, глядя в глаза подруге. — Ты же знаешь.
— Знаю, — нервно рассмеялась Энрика. — Скорее бы на сцену!
За кулисами собрались музыканты. Привлеченные громким строительством филармонии, многие поначалу презрительно скривили носы, а потом заинтересовались. Ближайшее место, где можно всерьез заявить о своем таланте, находилось слишком далеко. А Вирту набирал обороты. И музыканты потянулись.
Они тянулись до самого конца декабря, и окончательную программу Энрика утвердила пятнадцать минут назад. А сейчас нет-нет, да и оглядывалась по сторонам, волнуясь о том, чтобы не пропустить, если вбежит еще кто-то, опаздывающий и запыхавшийся, без инструмента, одетый во что попало, знающий лишь то, что ему очень важно выйти сегодня на сцену. Но никто не вбегал, и постепенно Энрика успокаивалась.
— А где Рокко? — спросила она.
Лиза пожала плечами:
— Вот не знаю. Меня выгнал. Сказал, надо там чего-то со шкафом решить…
На отшибе, неподалеку от церкви, стояла покосившаяся хибара. Покосилась она не от древности, но от безрукости построившего ее человека. Того самого человека, который там теперь и жил в одиночестве, вспоминая былые развеселые дни.
Он перепробовал много ремесел, но ни к чему душа не лежала. Наконец, сумел задержаться в подмастерьях у сапожника. Тот оказался настолько добр, что уже позволял ему брать не слишком важные заказы на дом и не отдавать с них долю.
Вот и сейчас, при свете керосиновой лампы, Гиацинто кропотливо натягивал кожу на колодку. С улицы доносились веселые вопли, праздник бушевал вовсю, но Гиацинто лишь морщился на эти звуки. Он приучил себя думать лишь о цели. А цель у него была простая: жениться. Для чего нужны были деньги и надежная почва под ногами. Вот он и работал, день и ночь, перекусывая чем попало, изредка прерываясь на сон.