Двое крепких мужиков за шиворот подняли пленного и поставили на ноги.
– Возьму. – Дантист с ненавистью смотрел на окровавленного, едва держащегося на ногах человека, но смотревшего в его глаза с угрюмым вызовом.
– Ничего не говорит, курва, – развел руками командир боевки. – Только ругается матерно. И обещает нам всем лютую погибель. Врет же.
– Врет. – Дантиста привычная ярость захлестывала темной волной, погребая под собой остатки здравомыслия.
Он ненавидел этого краснопузого. Не за то, что тот топчет украинскую землю. Не за его убеждения. Даже не за то, что он кацап. А за этот непокорный взгляд, в котором была уверенность в своей правоте.
Дантист зарычал. Выхватил пистолет. И выстрелил русскому в колено.
Тот упал. Закричал от боли. И опять поднял полные презрения и твердости глаза.
– На. – Выстрел во вторую ногу.
Пленный катался по снегу, окропляя его красным.
«Опять не сдержался», – клял себя Дантист, предчувствуя выволочку от куратора, велевшего доставлять парашютистов и пленных партизан живыми.
Но этот уже не выживет.
– Сила за мной. – Дантист взял пленного за волосы. – А ты сдохни, москальская морда.
И выстрелил в голову.
– Последний был, – посетовал командир боевки. – Троих мы в лесу уложили. А они четверых наших. Умелые были. К партизанам шли. Ночью их с аэроплана сбросили.
– Вот по партизанам и работай, – прикрикнул Дантист. – Нечего обозы немецкие грабить!
– Дюже те партизаны шебутные. Не успеваем за ними.
Партизаны и парашютисты – любимые слова куратора. По ним одно время боевки работали достаточно успешно и перебили их немало. Но теперь не справляются. Слишком много их становится.
Потрепанный «Опель» отъезжал от хутора, провожаемый уважительными взглядами боевиков, – барин на машине ездит. В трясущейся кабине подпрыгивающего на бездорожье грузовика все еще злой Дантист вспоминал последний разговор с куратором.
– Ковпак, Федоров, Сабуров, – перечислял майор Кляйн. – Вам что-нибудь говорят эти имена?
– Нет.
– А скоро будут говорить. Это командиры больших партизанских соединений, которые с территории Белоруссии ломятся на Украину. И ваши боевки им на один зуб. Вам не хватает сил.
Действительно, в ряде районов Украины партизаны все больше чувствовали себя хозяевами. Но в Галиции пока получали отпор. А еще на Волыни активно действовали боевые структуры Армии Крайовы, подчинявшиеся польскому правительству в изгнании. Происходило страшное – бандеровцы переставали быть хозяевами лесов.
Реформы ОУН давно назрели – это совершенно очевидно не только Дантисту. Уже который год в Организации мусолился вопрос о создании украинской армии, анонсированной еще Бандерой в его воззвании об образовании независимого украинского государства.
В апреле 1942 года на проходившей под Львовом второй конференции бандеровской фракции ОУН было указано на «скорую возможность вооруженной борьбы за украинскую государственность в подходящее время», когда или СССР потерпит поражение, или Германия истощит свои силы в войне. Одним из приоритетных заданий определялось создание собственных вооруженных сил в виде широкого всенародного движения. Основными задачами ставилась борьба против «московско-большевистских влияний», «пропаганды партизанщины», «оппортунистов из ОУН (М)».
Но Дантист прекрасно понимал, что будет так, как решат немцы. Точнее, абвер – главный игрок в шахматы с украинскими националистами…
Через пару дней на конспиративной квартире в Тернополе майор Кляйн взгрел Дантиста за расстрел парашютиста, которого надо было обязательно доставить на допрос. Впрочем, ругался для порядка. Мысли его были заняты другим.
– Теперь слушайте внимательно, герр Ковган. Пора вашей организации заканчивать с анархией и безответственностью. Надо объединять ваши силы в четкую, разветвленную военную структуру.
– Даже так, – удивился такому прозрению Дантист.
– Бандера прав – настала пора украинской национальной армии. Нужна полная власть над лесами и деревней. Положение на фронтах тяжелое. Мы не можем отвлекать на обеспечение безопасности тыла большие силы. А вы зачистить от большевистской мерзости свою землю просто обязаны. Работа предстоит тяжелая, учитывая, сколько дураков из ваших рядов придется переубеждать, а то и уничтожать.
– Надеюсь, одобрение соратников гарантировано?
– Несомненно, – кивнул майор.
Это означало, что агентура абвера в ОУН (Б) уже получила соответствующие указания…
Глава 18
В Сталинграде шла невиданная в истории бойня, от которой зависела судьба войны. Там оказалась запертой группировка из двадцати двух немецких дивизий общей численностью в триста тысяч человек. Ивану порой было стыдно, что он здесь, в полусотне километров к югу от Сталинграда, в тишине заснеженных степей, ждет у моря погоды, тогда как красноармейцы, проявляя чудеса мужества и стойкости, давят фашистского гада в городе на Волге.
Но Иван знал, что прохлаждаться ему недолго. Немцы не оставляли попыток деблокировать окруженную армию Паулюса. И не сегодня завтра на позиции, на которых вросла в землю дивизия, накатит стальными гусеницами четвертая танковая армия генерал-полковника Германа Гота.
Декабрьские морозы 1942 года под Сталинградом были почти такие же лютые, как в сорок первом под Москвой. От холода не было спасения даже в землянках, не говоря уж о позициях. К нему привыкнуть невозможно, но можно научиться с ним жить…
В такое морозное, хрустящее снегом утро Иван получил от своего командира роты приказ – бронебойщики передаются в оперативное подчинение первому батальону. Командование полагает, что там танкоопасное направление. Но ротный сам так не считал:
– Там местность пересеченная, танки вряд ли полезут. На курорт идешь, Вильковский.
– На зимний, – хмыкнул Иван.
Но танки пошли именно там. Немцы посчитали, что там их не ждут. И под утро зазвучал ненавистный аккомпанемент гула бензиновых моторов.
Немцев было много. Очень много.
Первую волну удалось отбить общими усилиями пехотинцев, бронебойщиков и артиллеристов. Но и потери они понесли большие. Слава богу, у Ивана все остались живы.
– Это они не знают, на кого нарвались. На бронебойщков Вильковского! – с гордостью воскликнул сержант Богатырев. – Отбились!
– Еще не вечер, сержант. Еще даже не день, – возразил Иван.
И как в воду глядел. Вторая танковая волна была сильнее первой. И бойцов засосала смертельная, кромешная, беспросветная бездна боя.
Иван командовал. Лупил из ППШ по наступающей пехоте. Стрелял из ПТР по бортам танков. Когда это не помогало, лез под гусеницы со связкой противотанковых гранат. Оглох от близких взрывов и был опален огнем.
Боеприпасы вышли. Своих людей Иван уже почти не видел. В каком-то полузабытьи еще отдавал команды. А гитлеровские танки и пехота все накатывали.
На левом фланге разворачивалась танковая дуэль. Несколько тяжелых КВ со звездами на башнях успешно глушили немцев, но и сами загорались.
Сквозь едкий дым, сквозь кровавую пелену в глазах Иван видел – немецких танков стало куда меньше. Но фашистская пехота напирала. Справа замер станковый пулемет. Расчет погиб, но надежный ДС-39 на треноге остался целым, и Иван встал за него.
На него снизошло умиротворенное спокойствие. Немцев слишком много – не сдюжить. Но пусть даже на этом участке немцы пройдут – их встретят резервные части, которые сейчас разворачиваются на севере. И к Сталинграду фашистам не пробиться. Слишком хорошо проредили их Иван со своими бойцами, которых, наверное, уже не осталось в живых, стрелки, танкисты и артиллеристы. Те, кто ждет немца на следующих рубежах, будут драться так же отчаянно и смело. Кольцо вокруг армии Паулюса так и останется кольцом.
Иван лупил длинными очередями – снаряженных лент хватало. Сменил позицию – пулемет был очень тяжелым, но бить долго с одной позиции – самоубийство. Вокруг лежали тела погибших красноармейцев. Ивану казалось, что выжил только он. Но справа из траншеи прозвучал выстрел. И слева. Затрещали очереди. Живы! Он не один!
Бил он расчетливо. Ленты уходили быстро. Но достиг своего. Немецкая пехота залегла. А потом попятилась назад.
А он все еще жив. И хоть бы одна царапина! Только в ушах звенит от близких разрывов – контузия, но небольшая и далеко не первая. Переживем!
Потом снова рокот моторов проклятых немецких средних «панцеров». На этот раз им уже нечего было противопоставить.
В рокот сначала почти незаметно вкрался еще один звук. Он крепчал. И у Ивана потекли слезы по щекам.
– Молодцы! – крикнул он. – Молодцы!
На бомбежку заходили штурмовики Ил-2 – убийцы танков. А потом в окопы начали запрыгивать люди в шинелях и полушубках. И Иван увидел знакомого комроты из первого батальона.
– Держись, браток! Подмога пришла! – прокричал он, но через заложенные будто ватой уши Иван еле расслышал его слова.
– Припозднились вы. – Ивану казалось, что говорит тихо, но на самом деле он кричал. – Нас тут всех положили!
– Немцы слева отвлекающий удар изобразили. А всей мощью на вас пошли. Не могли быстрее, старший лейтенант. Не могли.
– Я понимаю. Я все понимаю…
После боя была перекличка. Иван считал, что не осталось почти никого. Но солдат-пехотинец – он живучий. Присыпанные снегом и землей, окровавленные и грязные, покачиваясь, но не выпуская оружия из рук, будто из самой Русской земли, как сказочные богатыри, поднимались ее защитники. Пусть вид их был жалкий и вовсе не героический. Но они совершили невозможное – по военной науке не должны были остановить такой натиск, но остановили. В очередной раз непобедимая отлаженная военная немецкая машина забуксовала на русских просторах, не выдержала столкновения с русским духом, смекалкой и оружием.
От взвода бронебойщиков осталось пятеро. В том числе сам Иван и сержант Богатырев – заговоренные или самые умелые.
Потом было награждение – очередной орден на грудь, теплые слова командиров. А в голове Ивана вспыхивали образы и пережитые ощущения – рев моторов, лица его погибших солдат, ни один из которых не струсил, не побежал. Появлялось и лицо дяди Вислава на фоне пылающей деревни. В душу Ивана готовы были ворваться горе, отчаяние, раскаяние – мол, не уберег своих, а сам жив-здоров – легкие контузии не в счет. Но он отбрасывал их. Когда-нибудь придет время переживаний и терзаний – тогда он впустит в себя и раскаяние, и память. Но не раньше, чем закончится вой