После столь задушевной беседы Маклярский подписал фантастический по содержанию протокол допроса, оговорив своего давнишнего приятеля, писателя Льва Романовича Шейнина, который длительное время работал в органах прокуратуры, имел звание государственного советника юстиции 2 класса и уже несколько месяцев содержался во Внутренней тюрьме на Лубянке как активный участник заговора еврейских буржуазных националистов.
На предыдущих допросах многоопытный Шейнин держался расчетливо, в мелочах кое–где уступал следователям, признавал, например, участие в антисоветских разговорчиках с товарищами по перу, приводил националистические высказывания братьев Тур и Крона, перечисляя евреев, препятствовавших дальнейшему неуклонному подъему советской литературы и искусства, называл прозаика Василия Гроссмана и драматургов Финна и Прута, но наличие заговора и, главное, свою в нем ведущую роль отрицал с неизменной решительностью. Не было сговора между ответственными сотрудниками МГБ и Прокуратуры Союза, а если таковой и был, то он, мол, абсолютно ни причем.
«Шейнин, твои показания меня не удовлетворяют, в них одна шелуха, — сурово изрек на допросе Рюмин. — Вот показания Маклярского в этом отношении гораздо интересней, так как Маклярский дал и центр, и подполье, и выход на Америку, и все как полагается. Между прочим, твой дружок и тебя изобличил. Будешь говорить правду или мы нынче же отвезем тебя в Лефортово…»
Что означал перевод в Лефортово, где арестованных пытали по любому поводу, Шейнин знал лучше других. Но брать на себя вину в государственной измене он не собирался и сухо ответил Рюмину: «Если Маклярский дал такие показания, то он провокатор!»
Состоялась очная ставка, в ходе которой Шейнин, подловив Маклярского на противоречиях и попутно наговорив множество «теплых» слов, вынудил его отказаться от ложных показаний.
Забегая вперед, вскользь замечу, что год спустя и Шейнин, и Маклярский были освобождены из–под стражи в связи с отсутствием в их действиях состава преступления. Молва гласит, что они оба одновременно вышли из тюрьмы, сели в поданную автомашину и, невзирая на недавние распри, по дороге домой договорились вместе писать литературный сценарий художественного кинофильма. Не берусь судить, что здесь правда, а что домысел, но скажу, что в 1957 году на экраны вышел кинофильм «Ночной патруль», снятый по сценарию двух авторов — М. Б. Маклярского и Л. Р. Шейнина…
Словом, ни угрозы, ни пытки арестованных не принесли Рюмину успеха, хотя он подключил к этому дополнительные силы — начальников Внутренней и Лефортовской тюрем Миронова и Дуринова, а также группу физически крепких оперативников, посулив им денежные премии, бесплатные путевки в здравницы и даже присвоение внеочередных воинских званий.
Не помогли Рюмину и попытки шантажировать следователей. Крах наступил в ноябре 1952 года. О том, как это происходило, весной 1953 года написал старший следователь Следственной части по особо важным делам МГБ СССР подполковник Пантелеев:
«Однажды Рюмин вызвал меня к себе, распекал за плохие результаты по делу Рыжикова (заместителя главврача правительственного санатория «Барвиха». — К. С.) и с гневом выпалил: «Не сносить вам головы за это дело! Товарищ Сталин задаст вопрос, на кого вы работаете?!» Не так уж трудно было понять, как подействовало на меня это ошеломляющее заявление Рюмина. Говоря откровенно, я перепугался и в течение нескольких дней не мог прийти в себя…»
Вскоре после ноябрьских праздников зверски избитый резиновыми дубинками профессор В. X. Василенко оговорил себя, признавшись в намерении злодейски умертвить видных советских военачальников с целью подрыва обороноспособности СССР, но было уже поздно — 14 ноября Рюмина с треском выставили из Министерства госбезопасности.
«Посылка в Инстанцию протоколов допросов и информаций о том, что нами вскрываются крупные преступления, привела к тому, что Игнатьеву и мне было предложено вскрыть корни вражеских и шпионских связей лиц, обвинявшихся в указанных преступлениях. Сделать это было невозможно, т. к. выдвинутые нами обвинения базировались на сфальсифицированных материалах. Таким образом я стал банкротом и был снят с работы как не справившийся, оказавшись жертвой собственной фальсификации, — впоследствии признался Рюмин. — Как я помню, министр Игнатьев, объявляя мне о решении правительства, поздравил меня, сказав, что я сравнительно легко отделался, а вот он ожидает худшего…»
КОММЕНТАРИЙ ГЕНЕРАЛ-ЛЕЙТЕНАНТА ЮСТИЦИИА. Ф. КАТУСЕВА
Нужна ли детальная правовая оценка всех фактов, отраженных автором в первых восьми главах?
Поскольку абсолютное их большинство с разных точек высвечивает господствовавшие в те времена произвол и беззаконие, целесообразнее, по–видимому, прокомментировать не разрозненные эпизоды, а стоящие за ними закономерности, которые вместе и порознь определяли поведение центральных персонажей документальной повести «Преторианцы».
Что же представляли собой Рухадзе и Рюмин, кем они были?
Автор обоснованно показывает их малограмотными, довольно туповатыми служаками тюремного сыска. Этот «род деятельности» невозможно отнести к какой–либо действительно профессиональной, где предполагаются объективные или хотя бы субъективные критерии оценки ремесла. Сугубо государственной их службу не назовешь. ибо услужали они прежде всего ослепительной Инстанции, обласканной ее доверием местной элите и самим себе. Вряд ли справедливо считать репрессивную часть органов госбезопасности тех лет аппаратом политической инквизиции. У чередующихся преследователей и их жертв подчас при всем старании не разглядеть признаков политического разномыслия. Рухадзе, его предшественники и сменщики называли себя чекистами. Помните, в главе «Вдохновение» приводятся слова А. Рапавы: «Я тоже чекист…»
Многое раскрывают эти слова. Рапава считает естественной саму логику и методы «чекистской» работы по изобличению и устранению «врагов народа». Он лишь изумлен степенью бесчеловечности добывания улик бригадой Цепкова. Примечательно и то, как одинаково смотрели Рухадзе, Рюмин, Мгеладзе, Сталин на способы достижения ближних целей: арестовать — побить — получить протокол задуманных показаний — расстрелять. Уже потом будут использованы в политической игре результаты дела об очередном «заговоре», а на стадии искусственного создания такого заговора тюремное заключение выступает непременным условием и средством. Поэтому в комментарии к описанию событий допустимо ввести в оборот такой термин, как тюремный сыск. Именно он составлял содержание будней большинства из уже названных «преторианцев».
Логично предположить, что преуспевание на этом поприще сопутствовало наиболее отъявленным садистам. В такое русло рассуждений в общем–то укладывается пример «от обратного» — история с В. Н. Васильевым, чекистом, который упоминается в главе «Путь наверх» как заместитель начальника райотдела НКВД в Гаграх, подавший начальству рапорт о бесчеловечных злодеяниях Рухадзе. Когда С. А. Гоглидзе ознакомился с рапортом, он вызвал Васильева и спросил: «Вы что, хотите прогуляться в лагерь?» Вопрос наркома был риторическим — как видно из протокола его допроса, Гоглидзе нашел, что своим гнилым либерализмом Васильев мешает бескомпромиссной борьбе с врагами народа. Васильева выгнали с работы и исключили из партии с формулировкой «за клевету на органы НКВД». По тем временам это являлось не только волчьим билетом, но и прелюдией к аресту.
Арест, однако, не состоялся — бюро Орджони- кидзевского РК КП(б) Грузии отменило решение парткома НКВД, объявив Васильеву строгий выговор с той же убийственной формулировкой, а год спустя его после долгих мытарств восстановили в органах и направили в Тамбов на должность начальника контрразведывательного отдела областного управления НКВД. В годы войны Васильев служил заместителем начальника особого отдела в 54 и 55 армиях на Ленинградском и Волховском фронтах, а в мирное время использовался на руководящей работе в территориальных органах госбезопасности Литвы и Башкирии.
Выходит, не так страшен черт, как его малюют? Не торопитесь с выводами. То, что Васильева не прикончили выстрелом в затылок и не отправили в места не столь отдаленные, объясняется исключительно удачным стечением обстоятельств. «Меня бы никогда не восстановили в партии, — впоследствии писал Васильев, — если бы не состоялось известное решение ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 17 октября 1938 года о перегибах в следственной работе органов НКВД». Так что, не улыбнись ему судьба, Васильев, безусловно, разделил бы участь многих тысяч чекистов, которые в той или иной форме восставали против произвола, бывшего — им, думаю, не довелось понять это до конца — неотъемлемой чертой, органическим свойством сталинской диктатуры.
Однако служебный путь Цветаева, Жулидова и им подобных показывает, что одного ревностного изуверства еще не было достаточно для заметной карьеры. Возможно, требовался еще и гибкий ум? Известно ведь, что Сталин к числу глупцов не принадлежал и глупцов не жаловал. А между тем Рухадзе и Рюмин умом не блистали, натурами были духовно ограниченными, о чем свидетельствуют и приведенные автором штрихи их личной жизни. Изложенные факты совпадают с документальными первоисточниками вплоть до мелочей вроде той, чем закусывал Рюмин, находясь в гостях у гражданки П. В описании личностей К. Столяров не сгустил краски, как это нередко бывает у пишущих на подобные темы. Ведь естественное неприятие подлости зачастую приводит к черно–белому изображению палачей и жертв, а значит, и к невольному прегрешению против истины. Здесь автор поступил иначе — ограничил палитру для наброска портретов сугубо следственными материалами и даже внутренние монологи Рюмина реконструировал из его собственных писем, отправленных или задержанных жалоб. Так что в оценке Рухадзе и Рюмина я всецело согласен с автором.
Благодаря чему эти ничтожества все–таки выплыли на поверхность? Каково здесь соотношение случайного и закономерног