Нина Теймуразовна Берия, в девичестве Гегечкори, рано осиротела и воспитывалась в семье Шавдия, близких родственников ее матери. Она вышла замуж в 1922 году, когда ей было шестнадцать лет, а год спустя в семье Шавдия родился младенец, названный Теймуразом. К 1940 году сей младенец превратился в развязного хлыща, чьи хулиганские выходки настолько досадили родителям, что те отправили сыночка в Москву — авось тетя Нино и дядя Лаврик окажут на него благотворное воздействие. Дядя Лаврик от наставничества уклонился, ему и без того хватало забот, а Нина Теймуразовна верно оценила дурные наклонности племянника и решила, что спасти его от тюрьмы может только Красная Армия. Так Теймураз Шавдия стал курсантом Подольского стрелково–пулеметного училища, а затем перевелся в бронетанковое училище, дислоцированное в городе Ново—Борисове Белорусской ССР. В конце июня 1941 года личный состав училища отправили на фронт, чтобы задержать прорвавшиеся немецкие части. Дней через 10–15, уже в июле, Теймураз Шавдия попал в окружение и сдался в плен. Девять месяцев спустя он вновь оказался на фронте и воевал в районе Туапсе, но уже на стороне немцев, будучи командиром отделения в грузинском национальном легионе. За верную службу и высокую дисциплинированность новые хозяева наградили его медалью «Зеленая лента». Вскоре подававший надежды воин завербовался в части СС, прошел переподготовку в Крыму и был направлен для дальнейшего прохождения службы во Францию, где в чине унтер-шарфюрера выполнял обязанности переводчика, нес караульную службу в тюрьмах, дважды сопровождал в Германию эшелоны с участниками движения Сопротивления, а также, по собственному признанию, принимал участие в расстрелах французских патриотов.
В конце войны Теймураз Шавдия был арестован французами, но счастливо избежал расплаты, вступив в «Антивласовский комитет» и раздобыв там фиктивные документы об участии в освободительной борьбе с фашизмом. В августе 1944 года в Париже произошла первая встреча Теймураза с бывшим министром иностранных дел в меньшевистском правительстве Грузии Евгением Гегечкори, который сразу же заговорил с ним об общих родственниках, выделив Нину Теймуразовну Берия и ее сановного супруга. Гегечкори охотно помогал молодому родственнику Деньгами, подарил ему костюм, макинтош, шляпу, а с наступлением холодов преподнес теплое серое пальто.
В 1945 году Шавдия прилетел в Советский Союз на самолете вместе с П. А. Шария, бывшим секретарем ЦК КП(б) Грузии, и преспокойно зажил в отчем доме. С учетом его, мягко говоря, небезупречного прошлого органы госбезопасности, казалось бы, должны были проявить к нему специфичесий интерес, но почему–то не проявили. Мало того, сохранивший хулиганские замашки Теймураз как–то на пикнике в окрестностях Тбилиси ненароком пристрелил из пистолета знакомую девушку, но и это сошло ему с рук.
В ответ на вопрос, почему Теймураз Шавдия по возвращении на родину не был подвергнут аресту, Рапава на допросе у Рухадзе признал, что это должно было произойти, но не произошло по причине, которую он, Рапава, якобы не помнит.
Гадать на кофейной гуще не стоит, все предельно ясно — страшась гнева Берии, Рапава не посмел беспокоить таких высокородных людей, как члены семейства Шавдия—Гегечкори.
Смена министров госбезопасности в Грузии на судьбу Шавдии не повлияла — Рухадзе не хуже Рапавы знал, с кем имеет дело, поэтому бывший эсэсовец гоголем расхаживал по тбилисским улицам и в ус не дул вплоть до декабря 1951 года, когда Рухадзе рассказал о нем Сталину.
Мудрый Иосиф Виссарионович, надо полагать, моментально собразил, какую выгоду можно извлечь из Шавдии, приказал арестовать его и, видимо, лично предопределил, что Теймураз возьмет на себя роль агента–связника между Гегечкори и мегрельскими националистами, за которыми стоял Берия. Вряд ли Рухадзе сам нашел столь ловкий ход, а если бы и нашел, то никогда не отважился на безрассудство — слишком высоко засел Лаврентий Павлович Берия, чтобы открыто обнажать против него чекистский меч. Коль скоро Шавдию допрашивали без каких–либо скидок на родственные связи — значит, Сталин разрешил Рухадзе с ним не церемониться.
Для чего же Сталин копал яму Берии? Поскольку смерть помешала ему завершить начатое, нам остается только гадать. Вполне возможно, что он хотел избавиться от Берии. Возможны и иные гипотезы — ведь бережно собирая компромат на своих соратников, Сталин отнюдь не всегда пускал его в ход, предпочитая держать их на крючке. Хозяин — барин: захочет — казнит, не захочет — даст еще пожить, чтобы не за совесть, а за страх создавали материально–техническую базу коммунизма. А может быть, Сталину взбрело в голову арестовать Нину Теймуразовну. Раз уж он сажал за решетку жен Молотова и Калинина, то почему нужно было делать исключение для Берии? Человек он был непредсказуемый, в темных омутах его сознания не отыскать однозначных ответов…
Знал ли Берия, что на него охотятся? Здесь, по–моему, сомневаться не приходится — он знал все до мелочей. Пытался ли он защищаться? Если и пытался, то совершенно незаметно. Он, вероятно, укрепил оборону и выжидал, что ему было не впервой, ибо могильный холод опалы и прежде доходил до Лаврентия Павловича. Но тем и отличается закаленный боец от скороспелых недоумков, возомнивших себя знатоками политики, что нипочем не выдаст тревоги. Берия часто встречался со Сталиным, пил с ним вино, чокался и не отводил глаз под пристальным взглядом Вождя. Оба они были выдающимися актерами и в этом отношении не уступали друг другу.
В последнее время высказываются догадки, что Берия помог Сталину досрочно перекочевать в мир иной. Не вступая в дискуссию с теми, кто придерживается данной точки зрения, вскользь замечу, что, на мой взгляд, это крайне маловероятно. Дело в том, что вопреки распространенному заблуждению в те времена Берия не контролировал кремлевскую охрану, а пойти с кем–то на тайный сговор он, думаю, поостерегся.
Кто еще знал о подкопе под Берию? Кроме Рухадзе, Рюмина и Игнатьева полностью в курсе дела был Маленков — Игнатьев регулярно осведомлял Георгия Максимилиановича о всех сколько–нибудь значительных операциях. Допускаю, что Маленков не только знал, но и способствовал проводившимся в МГБ «земляным работам» — как известно, члены Политбюро сталинского ЦК дружелюбием не отличались и больше всего на свете любили хоронить коллег.
К моменту, когда Берия твердо взял в руки карательные органы страны, Рухадзе уже сидел в Лефортово, в то время как Маленков формально занял место Сталина, а Игнатьев был избран секретарем ЦК КПСС, курирующим МВД. Что же касается Рюмина, то он был совершенно беззащитным и при умелом обращении мог потянуть за собой других. Поэтому Лаврентий Павлович начал с Рюмина.
СОРТИРОВКА
В наследство от упраздненного Министерства государственной безопасности СССР Берии достались Внутренняя и Лефортовская тюрьмы, битком набитые «врагами народа». С ними надо было что–то решать, и то, как поступил Берия, четко характеризует и его самого, и те критерии, которыми он руководствовался.
Созданная по распоряжению Берии комиссия вникла в материалы следствия по делу врачей- убийц, передопросила арестованных, затребовала объяснения от каждого члена следственной группы и в месячный срок завершила свою работу, составив убийственной силы документ, вынесенный на рассмотрение Пленума ЦК КПСС. Берия доказал, что Игнатьев, будучи министром госбезопасности с июля 1951 года по март 1953 года, не пресекал противоправную деятельность подчиненных и сам насаждал порочные методы ведения следствия, и настаивал на его аресте и привлечении к суду. Однако с его доводами не посчитались — защищая своего клеврета, Маленков смягчил удар, в результате чего Игнатьева вывели из Секретариата ЦК и вместо тюрьмы отправили в Уфу на пост первого секретаря Башкирского обкома КПСС.
4 апреля 1953 года газета «Правда» напечатала сообщение МВД СССР о реабилитации врачей. Там же под рубрикой «В Президиуме Верховного Совета СССР» была помещена следующая информация:
«Президиум Верховного Совета СССР постановил отменить Указ от 20 января 1953 года о награждении орденом Ленина врача Тимашук Л. Ф., как неправильный, в связи с выявившимися в настоящее время действительными обстоятельствами».
Для проведения инспекции по мегрельскому делу специальная комиссия не создавалась — поскольку в материалах данного дела затрагивались весьма деликатные моменты, Берия занялся этим лично, подключив особо доверенных сотрудников в лице генерал–полковника Кобулова и генерал–лейтенанта Влодзимирского. О том, как они работали, лучше других рассказал А. Рапава:
«16 марта 1953 года я был этапирован во Внутреннюю тюрьму МГБ СССР. Через несколько дней меня вызвал на допрос начальник Следственной части по особо важным делам генерал Влодзимирский и предложил написать обо всем в камере. Я написал все, как было, после чего меня доставили в кабинет Берии, где находились он и Кобулов. Берия подробно расспросил о моем деле и методах следствия, потом сказал, что я буду освобожден и что арестовали меня по распоряжению Сталина.
«Ты ушел к Сталину, — с усмешкой заявил Берия, — а он тебя посадил». Этим он дал мне понять, что я как бы отошел от него за последнее время, поэтому такой результат. Тогда я не знал о смерти Сталина, и его заявление было для меня по меньше мере странным…»
Примечательно, что в день освобождения из-под стражи Рапаву назначили министром госконтроля Грузинской ССР, о чем он узнал на Лубянке, стоя с вещами в кабинете Кобулова.
Примерно так же решилась судьба арестованного Каранадзе, с той лишь разницей, что он прямо из тюрьмы отправился на пост первого заместителя министра внутренних дел Грузии.
Остальные обвиняемые за решеткой тоже не задержались — 8 апреля 1953 года Берия утвердил постановление о прекращении уголовного преследования и освобождении из–под стражи 37 арестованных по делу мегрело–националистической группы Барамии. А их место заняли полковник Цепков и члены его бригады.