За время моей работы в НКВД — НКГБ СССР я никогда не ведал приемом Берия посетителей и не могу ничего сказать о том, по каким вопросам и как принимал его Берия в Москве…
В мае или июне 1953 года, когда я работал в аппарате Берия при Совете Министров СССР, ко мне по «ВЧ» из Тбилиси позвонил Гамсахурдиа с жалобой на ЦК Грузии, что они не удовлетворяют его претензий. Он требовал, чтобы ему удвоили тираж и гонорар. Гамсахурдиа, видимо, рассчитывал, что я об этом доложу Берия, но его тон возмутил меня, и я ответил, что вмешиваться не буду, пусть ведет себя скромнее и разберется на месте.
Решив, что Гамсахурдиа может позвонить Берия… я как–то сказал, что звонил Гамсахурдиа, и подробно передал его претензии. На этот раз Берия заметил, что пусть он замолчит, а то мы его еще раз арестуем…»
Взаимоотношения между художником и власть предержащими— тема неисчерпаемая. Я мимоходом прикоснулся к ней, на примере академика Гамсахурдиа чуть–чуть приподнял крышку той «руководящей и направляющей» силы соцреализма, которая сжимала в одной руке и заскорузлый от крови кнут, и микроскопических размеров пряник, служивший не столько средством поощрения, сколько приманкой — изобрази действительность такой, какой она не была, но должна быть согласно нашему замыслу, и, будь уверен, глотнешь сладкой слюнки.
Гамсахурдию не расстреляли, как Паоло Яшвили или Тициана Табидзе, он умер своей смертью в 1975 году. Почему же он не разделил судьбу тех, чьи фамилии стояли рядом с ним в проскрипционных списках? Наряду с элементом случайности здесь, без сомнения, просматривается и некая, что ли, закономерность: борясь с опаснейшим двоемыслием, новоявленные опричники по отношению к интеллигенции действовали в духе французской пословицы «лучшее средство от перхоти — гильотина», тогда как столпы режима вроде Берия выступали в амплуа опытных бракеров, на глазок определявших, кому жить, а кого немедля стереть в лагерную пыль. При этом какую–то, пусть не главную, но все–таки роль играло то, насколько талантлив тот или иной фрондер, ибо во все времена власть имущие очень хотели считаться меценатами. В этом смысле казарменный социализм наделил их правами богов при поистине ничтожных затратах — ведь самым щедрым даром властей художникам являлась их же жизнь.
Константин Гамсахурдиа прожил долгую жизнь, но насколько она, эта дарованная верхами жизнь, была счастливой? Может быть, он сам повинен во всех своих бедах и горестях. Что скрывать, он же не любил рабоче–крестьянскую власть.
А за что он должен был ее любить? За то, что она трижды бросала его за колючую проволоку? Он, мягко говоря, отвечал ей взаимностью.
На Гамсахурдию в основном доносили его же друзья и знакомые — мне удалось установить подлинные имена почти всех «источников». Предательству, разумеется, нет прощения, но признаюсь, у меня не поднялась рука сорвать маски, потому что среди доносчиков не нашлось добровольцев — они стали агентами политического сыска в результате подлейшего шантажа. Чтобы читатели поняли, как это делалось, процитирую отрывок из докладной записки от 7 апреля 1939 года, адресованной Берии и подписанной Кобуловым и Деканозовым:
«Гражданин (следует фамилия и имя. — К. С.), в дальнейшем именуемый «Шмидт», и гражданин (снова фамилия и имя. — К. С.), в дальнейшем именуемый «Рабат», привлекаются к работе в качестве агентов на базе их собственного признания об активной антисоветской работе и сотрудничестве с германской разведкой.
Как «Шмидту», так и «Рабату» прямо объявляется, что их освобождение является условным и дальнейшая их реабилитация зависит от честного выполнения ими заданий, которые они будут иметь от НКВД…»
Надеюсь, всем ясно, что ни сам Гамсахурдиа, ни его знакомые не служили ни в германской, ни в английской разведках, а все «изобличавшие их материалы» есть не что иное, как параноидальный бред чинов из НКВД, или, выражаясь деликатнее, игра больного воображения. Что же касается буржуазного национализма, термина, кстати, отнюдь не бесспорного, то это был образ их мыслей, а не действий. Чтобы не быть голословным, сошлюсь на показания бывшего первого секретаря ЦК КП(б) Грузии К. Чарквиани, допрошенного 22 июня 1954 года в качестве свидетеля по делу Рапавы:
«В 1945 году Рапава явился инициатором фальсификации уголовного дела против грузинской интеллигенции. По оговору арестованного Готуа было создано дело о так называемом «фашистском» правительстве, якобы организованном в Грузии. Были оговорены виднейшие представители нашей интеллигенции, причем Рапава ставил вопрос об их аресте.
Когда я лично стал проверять это дело, Готуа отказался от своих первоначальных показаний, и вся надуманная система обвинений провалилась».
ХОЗЯЙСТВЕННЫЙ МУЖИК
Особняком от других преторианцев стоит генерал–лейтенант Власик — тот самый, что был безгранично предан Сталину, охранял его в течение 25 лет и являлся одним из немногих постоянных собеседников и сотрапезников Вождя. Что же представлял собой главный кремлевский телохранитель?
Николай Сидорович Власик, белорус, член ВПК(б) с 1918 года, образование — церковноприходское, родился в 1896 году в деревне Бобиничи Слонимского района Барановической области, в семье крестьянина–бедняка, с 7 лет пас скот, с 12 лет работал поденщиком у местного помещика, в 15 лет стал землекопом на строительстве Самаро—Златоустовской железной дороги. В 1915 году Власик был призван в армию, отправлен на Западный фронт в 167 Острожский полк и год спустя получил Георгиевский крест вместе с чином младшего унтер–офицера. После ранения попал в Москву, в 251 запасной пехотный полк, где в 1917 году был избран членом полкового комитета. В 1918 году добровольно пошел на гражданскую войну с Рогожско—Симоновским рабочим батальоном, отличился под Царицыном и командовал взводом при штабе 10 армии. В дальнейшем его зачислили в преторианцы.
Охранять Сталина было занятием хлопотным и нервным, потому что, как утверждал Власик, рядом всегда были интриганы, пытавшиеся отстранить его от этой работы. Впервые такая попытка имела место в 1934 году. А в 1935 он, Власик, «своим телом прикрыл Сталина, когда прогулочный катер был обстрелян с берега постом погранохраны, и, не растерявшись, организовал ответный пулеметный огонь, после чего выстрелы по катеру прекратились». Вождь проникся доверием к Власику, десять лет Николая Сидоровича не беспокоили интригами, а затем снова начались треволнения.
«В 1946 году мои враги оклеветали меня, и я был снят с должности начальника Управления охраны МГБ СССР, — вспоминал Власик в своих жалобах конца пятидесятых годов. — Но т. Сталин отнесся к этому со всей чуткостью, сам разобрался во всех выдвинутых против меня обвинениях, абсолютно ложных, и, убедившись в моей невиновности, вернул мне прежнее доверие.
В 1948 году был арестован комендант дачи «Ближняя» Федосеев. Следствие вел Серов под непосредственным руководством Берия. У Федосеева было взято показание на меня, что я якобы хотел отравить т. Сталина. Т. Сталин усомнился в этом и лично проверил, вызвав на допрос Федосеева, где тот заявил, что это ложь, которую побоями заставили его подписать. Дело Федосеева передали из МВД в МГБ…
Вскоре Серов вызвал на допрос нового коменданта дачи «Ближняя» Орлова и тоже требовал, чтобы тот подписал на меня ложный протокол, но Орлов отказался. А добиться санкции на арест Орлова Серов не смог…»
Крупные неприятности выпали на долю Власика весной 1952 года, когда комиссия ЦК ВКП(б) под председательством Г. Маленкова выявила вопиющие безобразия — пользуясь бесконтрольностью, верные телохранители кремлевской элиты на господских дачах Центнерами пожирали черную икру и балыки, предназначавшиеся для номенклатурных желудков! В ответ на вопрос: «А ты куда смотрел?» — Власик объяснил, что ввиду малограмотности ему трудно было заниматься финансово–хозяйственной деятельностью, поэтому контроль за этой стороной работы Главка он возложил на своего зама. Что же касается тех коньяков и балычков, которые привозили с дачи Сталина для его личного потребления, Николай Сидорович ответил: «Да, такие случаи были, но за эти продукты я иногда платил деньги. Правда, были случаи, когда они доставались бесплатно».
Судя по всему, Николаю Сидоровичу было невдомек — чего к нему пристают из–за каких–то рыб?! Ежели он по занимаемой должности десятки лет бесплатно столовался у Сталина, то — мать–перемать! — велика ли разница: съест он полкило икры на глазах у Вождя или же возьмет с собой ту же икру, так сказать, «сухим пайком»?
Справедливости ради отмечу, что четкой регламентации на сей счет не существовало, если не считать стародавнего лакейского правила: прислуге дозволяется брать себе только то, что не доели за столом сами хозяева и приглашенные ими лица — фрукты из ваз, нарезанную лепестками семгу, лососину, ветчину, хоть и полные, но уже раскупоренные бутылки со спиртными напитками и т. п. Но, с другой стороны, обязан ли был генерал Власик руководствоваться нормами поведения для лакеев, коль скоро он сам из бедняка- поденщика давным–давно превратился если не в социалистического графа, то по меньшей мере в барона или виконта — ведь у него была своя шикарная госдача с персональным поваром, которого Николай Сидорович форменным образом терроризировал и с которым, согласно показаниям свидетельницы П., «разговаривал исключительно с применением отборного мата, не стесняясь присутствовавших женщин»?
Вешать на Власика ярлык несуна не захотели, однако наказали его примерно, исключив из партии и с позором назначив не на генеральскую, а на офицерскую должность заместителя начальника исправительно–трудового лагеря на Урале, в городе Асбесте. Там он прослужил всего лишь шесть месяцев, а в декабре 1952 года был арестован за измену Родине — оказывается, это он, Власик, в 1948 году должным образом не отреагировал на донос Лидии Тимашук о злодейском умерщвлении А. Жданова.
И на следствии по делу евреев–врачей, и потом, до конца своей жизни, Власик неизмено утверждал, что Иосиф Виссарионович Сталин ценил его. Интересно знать, что бы он сказал, если бы его ознакомили с рапортом заместителя начальника Следственной части по особо важным делам МГБ СССР полковника Федотова, где, в частности, содержится такая информация: