Жоан схватился рукой за лоб и покачал головой, Усим скривился, словно пять лимонов разом раскусил.
– Пошел вон! – негромко велела матрона, и Малдура вымело из помещения со скоростью ветра. Матрона вздохнула:
– Прошу прощения, сеньор Жоан. Малдур совсем недавно получил право отрастить бороду. Отец его очень просил, а сам Малдур неплохо показал себя в торговом деле и мы решили его поощрить. А он на радостях пустился в разврат. Молодые гномы ему отказывать боялись, вот он и подумал, что так теперь всегда и со всеми можно. Но мы никак не ожидали, что он посмеет зайти так далеко... Надеюсь, полученное им наказание удовлетворит гнев сеньора Сальваро. Дипломатический скандал был бы сейчас очень нежелателен.
– М-м-м, глубокочтимая сеньора, – осторожно сказал Жоан. – Видите ли... Если Малдур, хм, успел нанести, хм, целомудрию моего друга непоправимый урон, то это мы очень скоро узнаем. Уже утром. И тогда скандала не миновать. Я даже боюсь подумать, как к этому отнесутся его величество и семейство Сальваро. Особенно Сальваро. М-м-м, возможно, что их даже голова Малдура на блюде, ленточкой перевязанная, не удовлетворит. А его величество в этом вопросе наверняка их поддержит... потому что граф Сальваро – его шурин.
Когда Жоан это сказал, Усим аж икнул испуганно. Матрона снова вздохнула:
– Я знаю об их родстве. Малдуру перед пиром было велено оказывать сеньору Сальваро всяческий почет и особое внимание. И я… мы все – сожалеем, что он это понял по-своему.
Жоан не удержался от колкости:
– А прямо сказать ему, кто такой Роберто и какой у него статус, никто, полагаю, не додумался? Впрочем, глубокочтимая сеньора, я прошу прощения за резкость. Возможно, никому и впрямь не могло прийти в голову, что племянник дира окажется таким набитым дураком и что остатки его мозгов уйдут в его свежеотпущенную бороду.
Слушая всё это, Усим вообще пошел пятнами, отступил на несколько шагов к двери и постарался стать как можно незаметнее.
Матрона снова потрогала лоб Робертино, очень нежно провела кончиками пальцев по его лицу и подбородку:
– От такой красоты кто угодно может потерять голову, не только Малдур… Заверяю тебя, сеньор Жоан: если сеньор Сальваро захочет возмещения за поруганную честь, дир пойдет ему навстречу. Чего бы сеньор Сальваро ни пожелал. А ведь остается еще вопрос аллеманского посла, и этот вопрос не терпит отлагательств.
Паладин ругнулся про себя – и верно, от всего этого он совсем про посла забыл.
– Кстати, о после. Расскажите, пожалуйста, подробнее. Я так понимаю, вы пытались снять заклятие?
Матрона жестом велела Усиму принести Жоану стул, что тот и выполнил.
– Садитесь, оба
Жоан уселся на стул, Усим – рядом, на подушки на ковре. Матрона, задумчиво лаская пальцами шею и лицо спящего паладина, сказала:
– Позавчера вечером посол, по словам слуг, лег спать как обычно, в одиннадцатом часу, а до того разбирал почту из дома. Все письма и посылки были запечатаны тремя печатями: личной министра тайных дел, личной же доверенного мага секретной канцелярии, и печатью главного почтмейстера. Мы их только на магию и на яд проверяли, не вскрывали. Наши земляные собачки способны чуять до ста сорока видов яда. Ничего такого в почте не было. А утром слуга принес жаровни обогреть спальню, и увидел, что принц Эдвин лежит на кровати поверх одеяла, одетый и обутый, сам весь бледный и выглядит мертвым. Мы тут же осмотрели его и обнаружили, что он жив, но заклят холодным сном, кожа покрыта инеем и даже постель успела слегка заиндеветь. Никакие наши попытки это заклятие снять не удались. Нашему шаманству это не по силам. Но и магия тоже необычная. Никто не ощутил симптомов почесухи, хотя от такого сильного заклятия чесаться должны все чувствительные на целый квартал вокруг. И это не магия крови, ее-то мы как раз тоже чувствуем… разве что какое-то уж очень нетипичное кровавое заклятие. Всё, что нам удалось установить, так это то, что посол в таком состоянии может пробыть неопределенно долго без вреда для здоровья. Даже если двадцать лет так пролежит – не постареет.
Жоан прикрыл глаза, размышляя и вспоминая всё, что он знал о заклятиях. Будучи братом весьма талантливого боевого мага, он с детства наблюдал, как тот учится своему ремеслу. Оказалось, что сам Жоан к магии не способен нисколько, но почему-то даже до паладинского посвящения он мог чуять движения сил, складывающихся в заклинания. Его двоюродный дед, отцов дядя, паладин преклонного возраста, сказал, что с такими талантами Жоану прямой путь в паладины. Все равно ведь по семейной традиции в каждом поколении по прямой линии кто-то из Дельгадо должен посвятить себя Деве. Жоан не хотел, но выбора-то и не было: не Аньес же в монахини или инквизиторки идти, этакой судьбы он ей не желал, потому что слишком любил. Так что, повздыхав, смирился с судьбой. Дедуля начал учить его некоторым паладинским премудростям еще до Корпуса, и у Жоана даже получалось распутывать несложные заклятия. Они так даже с Джорхе развлекались, когда тот приезжал в отпуск домой: братец кидался в него простенькими заклятиями, а Жоан пытался их распутать. Очень часто удавалось это сделать. Но тут, с послом аллеманским, заклятие наверняка сложное и многокомпонентное. Ну да ведь и сам Жоан уже три года как посвященный Девы и паладинским умениям прилежно учится.
– Надо смотреть, что там за заклятие, – сказал он. – И как оно сюда попало. Думаю, как только узнаем, что именно там за магия, так и способ доставки выяснится. Но это уже утром. Надо выспаться. Я и сам после этого всего мало на что способен… надеюсь, мне хоть на пир возвращаться сейчас не нужно?
– Не стоит. Я сообщу диру, что вы покинули пир до срока по очень уважительной причине, – матрона встала с диванчика, позволив Жоану поднять Робертино и взвалить на плечо. – Идите отдыхайте.
Усим провел их до гостевых покоев, где и распрощался, пообещав прийти в восемь утра. В круглой гостиной были часы, да еще с особым механизмом, звонившим в назначенное время, и Жоан, немного повозившись, таки сумел завести этот механизм, чтоб тот прозвонил в шесть утра. Потом отнес Робертино в его опочивальню, уложил на кровать прямо в одежде, только сапоги снял, накрыл одеялом, и сам отправился на боковую. Спал он хоть и крепко и без сновидений, но почему-то проснулся в пятом часу. Поворочавшись, понял, что больше не заснет, набросил халат и пошел вниз, в купальню. В гостиной на полу среди подушек негромко храпел, лежа на спине, Чампа, распространяя запах алкогольного перегара. Выглядел старший паладин вполне пристойно, разве что головная повязка слегка сбилась набок. А так даже пятен от соусов на мундире почти не было. Жоан не стал его будить, прошел в купальню, забрался в большую лохань, выложенную разноцветными мраморными плиточками, и отвернул там большой бронзовый кран в виде стоящей на хвосте рыбы. Из огромной бронзовой лейки над головой хлынул теплый дождь, и какое-то время паладин просто стоял под этим дождем, смывая остатки сна. Всё, что случилось на этом клятом пиру, вспомнилось очень четко, и Жоан, представив себе, в какой ужас придет Робертино, когда проснется, аж вздрогнул. Вот это еще проблема так проблема. Предугадать, что выкинет приятель, когда проснется и всё вспомнит, было непросто. Робертино с равной вероятностью может впасть в отчаянье и горе, а может разозлиться и побежать искать Малдура, чтобы додушить окончательно. Но, с другой стороны, Робертино известен своей правильностью и крепкой волей, и может, сумеет удержаться от гнева...
Жоан закрутил кран, вылез из лохани и принялся вытирать волосы. Еще неизвестно, удалось ли Малдуру вчера совершить свое гадкое дело или нет. Сам Жоан крепко надеялся, что все-таки нет, но что, если да? Чампа, конечно, вчера сказал, что это не будет считаться нарушением обета, потому как не по своей воле, но… кто знает. К тому же Жоан никому бы не пожелал такого расставания с девственностью – чтоб какой-то гадкий гном опоил грибной отравой и потом трахнул. Фу, кошмар какой.
Паладин поднялся наверх, снова пройдя мимо спящего Чампы. Тот только что-то пробормотал, повернулся набок и обнял одну из подушек. Жоан расчесался, завязал хвост и, решительно махнув рукой, пошел будить Робертино.
Тот проснулся сразу, едва Жоан потрогал его за плечо. Резко сел на кровати, схватился за голову:
– Какой ужас... Какой ужасный сон мне приснился…
Тут он увидел, что одет кое-как в порванный мундир, поднял глаза на Жоана и прошептал:
– Так это не сон? О, Дева… – он снова схватился за голову и застонал.
– Хм… Ну да, это не сон, – осторожно сказал Жоан. – Тебя на пиру вчера этот Малдур отравил какой-то грибной дрянью, ты свалился и он отволок тебя, того, трахать. Когда мы с Усимом вас нашли, ты был совсем голый и занимался тем, что пытался задушить этого мерзкого гнома.
– Задушить? – Робертино прикрыл глаза и вздохнул. – Смутно помню что-то такое… злой я был просто до ужаса. Я его насмерть задушил или нет?
– Нет. Тебя как раз, когда ты его уже почти задушил, грибы окончательно вырубили.
Робертино осторожно спустил ноги с кровати, но вставать пока не стал. Простонал:
– Говоришь, я был совсем голый? Вот черт… Неужели… О нет.
Жоан сел рядом и положил руку ему на плечо:
– Послушай, Чампа, помнишь, сказал – мол, это не будет считаться нарушением обета, если не по своей воле. А тут уж совершенно точно не по твоей. И потом… ты же лекарь, Робертино. Неужели ты сам не можешь определить, трахнули тебя или нет? Это же должно быть попросту очень больно, как мне кажется.
Робертино замер, поерзал, прислушиваясь к ощущениям. Задумчиво сказал:
– Ну... так-то вроде как нет. Но знаешь, я лучше в купальне попробую… хм, определить. Ты только помоги мне туда дойти. Заодно по пути расскажешь, что было дальше, а то я ничего не помню, кроме того, что душил гнома. Зараза, как это мерзко – ничего не помнить... ненавижу это состояние.
Жоан помог ему встать и повел вниз. По широкой лестнице мимо них, покачиваясь и зевая, проплелся Чампа. Скользнув мутным взглядом по младшим паладинам, сказал: