– Красивый у вас замок, – с уважением сказал Оливио. Его родной замок, Кастель Вальяверде, тоже был неплох, но Оливио казалось, что слишком уж мрачен. Может быть, дело в материале – Кастель Вальяверде был сложен из красного кирпича и серого гранита.
Еще в столице, со станции магических сообщений Робертино отправил домой письмо, и теперь его встречали: на площадке перед воротами стояли четверо отцовых оруженосцев с поднятыми пиками и в гербовых кафтанах, отсалютовавшие паладинам, когда те проезжали мимо них. Робертино ответил им паладинским салютом, Оливио, помедлив, тоже. А за воротами, в мощеном известняковыми плитами дворе, Робертино ожидала вся мужская часть семейства Сальваро: сам дон Роберто Сальваро, старший сын и наследник графа Хосе, второй сын Марио, младший сын Хайме и внук графа Доминико. Старшие братья – одинаково рослые, стройные, смуглые и черноглазые, а вот сам граф – коренастый, ростом чуть выше Робертино, да и по всему похоже было, что Хайме и Доминико, когда вырастут, тоже такими же будут. И глаза у них были такие же синие, как у дона Сальваро и Робертино.
Спешившись, Робертино поклонился графу, Оливио поспешил сделать то же самое, оставшись в трех шагах позади.
Дон Сальваро поклонился в ответ, и Робертино, выпрямившись, бросился ему в объятия. Тут же на него навалились и остальные, и двор заполнился громкими приветствиями:
– Как я рад вас всех видеть!!! – радостно орал Робертино, обнимаясь со всеми по очереди. Оливио смотрел на это, раскрыв рот: странно было видеть такое бурное проявление эмоций от обычно уравновешенного товарища.
– Добро пожаловать домой, сынок!!! – тискал его за плечи старый граф со слезами на глазах.
– Ну ты и вымахал, Роберто! – благодушно хлопал его по спине Хосе, который был выше его на голову.
– Прямо хоть картину с тебя пиши! – восхищался Марио, и Оливио заметил, что у того черный кафтан с белыми кантами заляпан краской.
– Какой у тебя мундир красивый, я тоже хочу такой!!! – скакал вокруг Робертино десятилетний Хайме, а семилетний Доминико молча и сосредоточенно пытался отстегнуть с перевязи паладинский меч (безуспешно). Дядю Роберто он толком и не помнил, потому на дядю ему было плевать, вот меч – совсем другое дело!
Выплеснув чувства, семейство Сальваро наконец обратило внимание и на Оливио. Робертино подвел друга к отцу и сказал:
– Паладин Оливио Альбино, мой друг. Оливио, это – мой отец, граф Роберто Луис Сальваро, мой брат Хосе Блас, мой брат Марио Рафаэль, мой брат Хайме Антуан и мой племянник Доминико Гуго,– официально представил он родственников. А ведь еще в самом замке, в зале, представлять матушку, невестку, племянницу и сестру… Хоть бы Оливио не запутался, кого как зовут.
Оливио поклонился:
– Очень рад знакомству, уважаемые дон Сальваро, сеньоры Сальваро!
Услышав фамилию Оливио, граф взглянул на него с любопытством, но ничего не сказал. Напрямую спрашивать у паладинов, из каких семей они происходят и кто их родители, всегда считалось неприличным.
– Добро пожаловать в Кастель Сальваро, сеньор Альбино, – сказал только граф. – Друзьям моего сына здесь всегда будут рады. А теперь идемте, нас ждут дамы.
В гостином зале все повторилось, и причем почти так же бурно: матушка, донья Маргарита Сальваро, высокая, по-прежнему стройная и красивая, несмотря на свои пятьдесят лет и пять детей, обняла Робертино и заплакала:
– Как же ты вырос, о боги, подумать только… такой красавец стал…
Невестка, Кармина, обнимать его не стала – приличия не позволяют – но и она была очень рада его видеть. А сестра-близнец Алисия наоборот, на приличия наплевала и вовсю целовала Робертино. Вокруг радостно прыгала десятилетняя племянница Леа. Оливио скромненько стоял в стороне, ожидая, когда накал страстей спадет, и его представят и дамам.
Дамам Оливио тоже понравился, как и графу, это Робертино сразу понял.
За ужином младшие Сальваро только и делали, что расспрашивали Робертино о паладинской жизни, на что он отвечал довольно однозначно, даже Алисия немножко обиделась – мол, и в письмах мало паладинскую жизнь описывал, и при личной встрече говорить не хочет. Доминико, лишенный возможности добраться до паладинского меча (сидел на коленях у матери, Кармины), жадными глазами смотрел на сверкающий в свете светильников золотой акант на дядином плече. И вполне очевидно завидовал сестре – ведь Леа позволили сесть прямо рядом с Робертино, и она то и дело его обнимала и целовала со всей детской непосредственностью, а мечом и мундиром, к великой досаде Доминико, не интересовалась совсем!
Робертино выдохнул только поздним вечером, когда слуги провели его и Оливио в верхние покои, где паладинам приготовили комнаты. Собственно, это были покои самого Робертино, где он жил до того, как стал паладином, только теперь там поселили обоих друзей. Робертино даже не стал осматривать свои бывшие комнаты, так устал. Сил хватило только на то, чтоб помыться и залезть под стеганое шерстяное одеяло.
По привычке, въевшейся в них за три с лишним года в паладинском корпусе, парни проснулись рано, еще только-только светало. Робертино вылез из-под теплого одеяла, пошел в мыльню и только отвернув старинный кран на умывальнике, вспомнил, что здесь не королевский дворец со всеми удобствами, здесь истопник только по вечерам котел нагревает. За ночь вода успела остыть. Впрочем, холодные умывания были делом привычным. Согнав остатки сна, молодой паладин надел старые штаны, тренировочные башмаки и рубашку, стукнул в дверь комнаты Оливио:
– Подъем!
Из-за двери донеслось:
– Какое «подъем», я раньше тебя умыться успел, – дверь открылась, и на пороге оказался одетый точно так же Оливио. – Здесь можно где-нибудь пробежаться?
– Само собой. Думаешь, меня до корпуса тут в коробочке с ватой держали? – хмыкнул Робертино. – У Сальваро суровое воспитание.
Они сбежали по галерее вниз, на широкую стену замка, и остановились, глядя на море, видное в просвет между двух горных склонов.
– Вот каждый день я видел отсюда море, – сказал Робертино. – И страстно хотел стать моряком. Но боги распорядились иначе, и я теперь думаю – оно и к лучшему.
Он перевел взгляд на стену. Между зубцами наружной стороны и балюстрадой внутренней по стене шла дорожка в четыре фута шириной. Робертино топнул по ней, проверяя, нет ли росы, не будет ли скользко.
– Будешь бежать – смотри под ноги. Иногда сюда доползают улитки, можно поскользнуться.
И он рванул вперед. Оливио побежал следом, и очень скоро перестал мерзнуть, хотя поначалу, когда он вышел на стену, у него зуб на зуб не попадал.
Улитки действительно попадались, и один раз он все-таки на них наступил, нога поехала в сторону, но паладин не упал, быстро выровнял движение и после того стал внимательнее смотреть под ноги. Робертино на улиток не наступил ни разу.
Обежав весь замок по стенам, друзья снова поднялись на галерею и потом в верхние комнаты. Растираясь в мыльне мокрым холодным полотенцем, Оливио спросил:
– Я понимаю, это не очень-то вежливо спрашивать… но почему тебя отправили в паладины? Или ты сам захотел?
Прежде чем ответить, Робертино опрокинул на себя большой ковш холодной воды, потом набросил на голову полотенце и старательно вытер волосы. И только потом сказал:
– Сам же знаешь – во многих семьях младших сыновей или внуков отправляют в паладины или в монастырь. Хотя… это не про нашу семью. Отец в состоянии нас всех обеспечить наследством, и дело не в этом. Моя матушка в юности была послушницей в монастыре Девы. Полные обеты принести не успела, но готовилась… а потом на каком-то празднике храмовом увидела отца. И влюбились они друг в друга без памяти, прямо как в старинных балладах. Настоятельница отпустила ее, но с условием, что взамен кто-то из ее детей должен будет посвятить жизнь Деве. Так что кому-то из нас все равно пришлось бы – с такими обетами не шутят. Когда выяснилось, что моряком мне не быть, отец мне напомнил об этом мамином обещании и спросил, не хочу ли я уйти в паладины вместо Хайме. Поначалу-то отец с мамой именно его, как самого младшего, хотели во исполнение обета Деве посвятить. Я подумал…. И согласился. Как-то жалко было Хайме – он тогда был совсем мелким и много болел, мы все думали, что вырастет слабым и болезненным. А если так, то останется ему только в монастырь, а не в паладины. Такой жизни я ему бы не хотел, так что решил материн обет исполнить сам. Она уж много раз говорила, что жалеет о том, что не осталась монахиней, и что кому-то из нас за ее обеты придется отдуваться… но… я думаю – зря. Тогда бы ведь и нас никого не было. Ни Хосе, ни Марио, ни меня и Хайме с Алисией… И Доминико с Леа тоже.
Оливио кивнул, ничего не говоря. Да и что тут скажешь.
Они оделись в еще с вечера принесенные слугами кестальские кафтаны, удобные, приталенные, с широкими полами до колен, из мягкого сукна. Робертино привычно подогнал его под свой размер шнуровкой на боках, а в плечах кафтан отлично сел. Видимо, отцовский принесли, а вот Оливио подобрали что-то явно из гардероба братца Марио – тот по фигуре был похож, такой же стройный, высокий и тонкокостный. Покрутив шеей в непривычном воротнике-стойке, Оливио сказал:
– Хм, а мне нравится ваша кестальская мода. Чего б нам наши мундиры по такому образцу не делали… вечно зимой шея мерзнет, даже несмотря на форменный шарф… Ну, пробежались – теперь и помолиться надо… отпуск отпуском, а расслабляться чрезмерно тоже не следует.
Робертино согласился:
– Это уж точно. Тогда идем вниз, церковь у нас в донжоне, в самом низу. Там сейчас, наверное, и нет никого в такую рань…
Они вышли на галерею и пошли по длинным переходам вниз. Пока шли, Оливио спросил (еще со вчера хотел любопытство удовлетворить):
– Слушай… ты вчера, когда родственников представлял… всех двумя именами называл.
– Ну да, а что? – Робертино на полсекунды задержался у окошка одного из переходов, глянул на стену, где под присмотром Хосе занимались утренними упражнениями Хайме и Леа, причем у Леа получалось лучше. – В Кесталье обычное дело. Тебе ведь в письме про родню тоже написали их по полным именам.