– Да я тогда удивился, – Оливио поправил воротник. – Я даже и не знал, что у моей матери два имени. В Плайясоль такого нет, в Срединной Фарталье тоже…
– А у нас есть. Я тебе больше скажу – у нас почти у всех еще и по две фамилии, – хихикнул Робертино. – Я вот полностью зовусь Роберто Диас Сальваро и Ванцетти.
– Не знал. Я думал, ты в корпусе так и записан – Робертино Сальваро.
– Нет. Записан-то я официально так, как в метрике написано, – Робертино пожал плечами. – По общефартальским правилам меня бы называли Роберто Сальваро-младший. Ну а в корпусе для удобства на фартальский манер стал зваться Робертино, потому что среди старших паладинов уже есть Роберто.
Оливио кивнул – паладин Роберто Ливетти был одним из наставников младших паладинов и учителем рукопашного боя.
– Получается, у вас у всех два имени, и еще фамилию материнскую сохраняете? – уточнил Оливио. – А почему тогда чинуши из учетной палаты кузину только по фамилии отца назвали?
– А потому, что она – наследница домена и титула, – Робертино махнул рукой. – Имя домена в таком случае важнее. И если она выйдет замуж, ее муж может свою фамилию сохранить, но обязан будет принять ее фамилию. А дети в качестве первой фамилии получат ее, а отцовскую – как вторую. Отец мой вон тоже просто Сальваро, потому что носитель титула. Так же, как и Хосе, потому что наследник. А вот Доминико носит две фамилии – Сальваро и Одальо. Если он в свою очередь наследником окажется, тогда у него одна останется. Да и с именами не так все просто. Одно имя берут из числа имен предков и родичей по отцу, другое – по матери. И там очень сложная система.
– Но зачем все это? – удивился Оливио.
– Традиция, – пожал плечами Робертино. – А возникла она потому, что вообще фамилий в Кесталье маловато, так что в старые времена это был способ более-менее четко определить, кто из какого рода и кому какой родственник. Я-то плохо всё это знаю, генеалогией никогда не интересовался, вот Хосе – тот любит это дело. Если хочешь, он тебе расскажет даже, в какой степени родства мы с тобой через Альбино состоим.
– Даже так?
– Даже так. Мы тут в Кесталье все так или иначе друг другу родственники по крови. Это ведь не только на дворян распространяется, а вообще на всех.
– Тогда как я должен вас всех называть? – с отчаяньем спросил Оливио.
Робертино сказал с улыбкой:
– А тебе на этот счет заморачиваться не нужно – как не-кесталец, ты можешь всех называть по первому имени и первой фамилии, и нарушением этикета это не будет.
– Ну, хвала богам, утешил, – усмехнулся Оливио.
Паладины как раз дошли до церкви. Внутри было пусто, только горели свечи у алтаря и в апсиде, перед изображениями богов. Робертино заменил огарки на новые, размотал с левого запястья четки и опустился на колени. Рядом устроился Оливио, и паладины погрузились в долгую молитву, как и полагается по уставу.
Поговорить с графом о семье Альбино удалось только после завтрака, когда дон Сальваро предложил Робертино прогуляться по саду. Оливио вежливо откланялся и пошел с Марио смотреть его картины.
Пройдя по скрипучей гравийной дорожке к бассейну в центре сада, граф остановился и, задумчиво глядя на разноцветных рыбок, сказал:
– Мать права, Роберто: ты слишком мало писал нам о жизни в корпусе.
– Я не думал, что вам будет это интересно, – ответил Робертино. – Все эти подробности о том, как нас там гоняют и тренируют, чему учат. А помимо этого писать было почти не о чем.
«Не о том же, как я яблоко из принцессы доставал», – тут же подумал Робертино и с большим трудом сохранил невозмутимость на лице.
– Мне было бы интересно, – с нажимом сказал граф. – Если бы твой наставник не отправлял мне раз в три месяца подробный отчет о твоих успехах, как паладина, так и медика, я бы и не знал ничего.
«Кавалли пишет отцу?!» – удивился Робертино, но внешне снова ничего не показал. Сказал только чуточку едко:
– Вы же не хотели, чтобы я стал «клистирной трубкой». Потому я и рассудил, что мои достижения на этой почве вас не обрадуют.
– Ишь ты какой языкатый вырос, палец в рот не клади, – неожиданно благодушно сказал граф. – Признаю, насчет обучения на медика я был не прав. С тех пор я стал немного старше и, смею думать, намного мудрее. И теперь меня радуют любые успехи моих детей, мой маленький Роберто.
Робертино пристально взглянул на отца, заметил сеть мелких морщинок и темные круги у по-прежнему ярких и синих глаз, легкую испарину на висках, отметил слишком учащенное дыхание, сложил все эти признаки и сказал с грустью:
– Значит, и мне не все в письмах сообщали… Когда у вас открылась сердечная болезнь?
Граф вздохнул:
– Сердечные приступы были и раньше, уже года три как. Но этой весной меня свалил особенно сильный. Мэтр Хоакин поставил меня на ноги, но сказал, что сделать мое сердце снова здоровым никакая магия не в силах, он и так совершил почти невозможное. Еще и обругал меня, меня – графа Сальваро! – тут он улыбнулся. – Сказал, мол, что раньше надо было за здоровьем следить, когда только первые приступы начались, и его советам следовать. Теперь мне уже не подняться в горы, – он махнул рукой в сторону нависающих над замком вершин Верхней Кестальи.
– Если бы я знал, я бы испросил срочный отпуск и приехал, – сказал Робертино.
– Хорошо, впредь я не буду от тебя скрывать ничего, но и ты пиши о себе побольше, чем несколько сухих строчек – «жив, здоров, служу его величеству, спасибо за деньги, получите посылку с подарками».
Робертино стало стыдно. Он и правда писал домой очень мало, хоть и регулярно.
– Я больше не буду, папа, – он склонил голову.
Отец хлопнул его по плечу:
– Я тоже, сынок. Знаешь, я много думал над этим… сожалел, что тебе пришлось пойти в корпус, отказавшись от всего, что обычно имеют в твоем возрасте молодые люди, и посвятить служению всю жизнь. Потом, когда по письмам твоего наставника понял, что ты оказался на своем месте, сожалеть перестал. В конце концов, ты Сальваро, а если Сальваро за что берется, так делает это очень хорошо. И к тому же мы всегда верно служили королевскому дому, а быть паладином – это, наверное, самая высокая степень такого служения. Так что я горжусь тобой, маленький Роберто.
– Спасибо, папа, – на сей раз Робертино поклонился.
Они постояли немного у бассейна, потом граф заговорил снова:
– Твой друг, Оливио… он назвался Альбино. Года три назад я принял временный протекторат над выморочным доменом Каса ди Альбино в Пассеринье. Сам там не был, как ты понимаешь, да и не побываю теперь, мэтр Хоакин запретил мне подниматься в горы, сказал, что дышать будет очень тяжело. Хосе туда ездил, по его словам – сплошные развалины вместо усадьбы, но пастбища и сады не пострадали, так что они сданы в аренду. Доход не слишком большой, но вполне ощутимый, особенно если не тратиться на восстановление усадьбы. Твой друг случайно не из тех Альбино? Или… бастард?
– О, там очень… грустная история, папа. Он по матери действительно Альбино. А по отцу – Вальяверде.
Граф поднял черную бровь:
– Хм… Да, действительно, помню, старшего сына Вальяверде звали Оливио. А на отца он совсем не похож… Но я слышал, дон Вальяверде официально заявил, что его старший сын умер.
– В каком-то смысле да. Оливио покинул семью и отказался от отцовской фамилии после того, как отец лишил его наследования в пользу единокровного брата. А почему – это только Оливио скажет, к сожалению, я не могу об этом говорить без его разрешения.
– Мне подробности ни к чему, – отмахнулся граф. – Мне достаточно, что ты сам считаешь Оливио достойным твоей дружбы человеком. А дон Вальяверде, прямо сказать, всегда был ничтожеством и подлецом. Я-то помню, как он унижался перед королем, обеляя себя и очерняя других… Значит, Оливио взял материнскую фамилию. А семью матери он пытался искать?
– Пытался. Но узнал только, что дядя и тетка погибли, а кузина пропала без вести. Большего чиновники учетной палаты выяснить не смогли. Или не захотели.
– Понятно. И что, даже не сообщили ему, что ему часть дохода причитается, как наследнику второй линии? Лентяи… Хорошо. Я отпишу своему управляющему в Пассеринье, пусть поразузнает как следует, что же сталось с девицей Альбино. Жаль будет, если эта семья закончится на паладине, которому даже род продолжить нельзя!
– Хм, а что это за семья? Я о них слыхал, но так, ничего особенного.
– Стыдно не знать историю родной Кестальи, – с укоризной сказал граф. – Альбино – потомки Белого Рыцаря Васко Альбы по прямой линии, от младшего сына. Они того же корня, что и бароны Альбасьерре, и даже плайясольские Альбамонте. Обеднели после ряда междоусобиц еще до Амадео Справедливого, так что их родовой домен ужался до одного только Каса ди Альбино. По традиции у них женщины всегда выходили замуж за пределы Кестальи и никогда не возвращались в родительский дом, младшие сыновья уходили в монастырь или на военную службу, отказываясь от наследственных прав, а сами сеньоры Альбино не покидали Кесталью уже более пятисот лет. Потому о них мало известно за пределами Верхней Кестальи.
– Понятно. Выходит, и правда остался только один Оливио, если не удастся найти пропавшую сеньориту Луису. По обычаям Верхней Кестальи она же может наследовать, верно?
– А в вопросе наследования эти обычаи от обшефартальских ничем не отличаются. Конечно, она может наследовать, если только она не замужем уже. Тогда наследовать будут только ее дети, при условии, что откажутся от отцовской фамилии… Учитывая, что ее имени нет в списках учетной палаты, я бы предположил, что она замужем и за пределами Кестальи.
– Вряд ли ее выдали замуж в тринадцать лет, – засомневался Робертино. – А пропала она сразу после землетрясения, ей как раз и было тогда тринадцать лет.
– Тогда шанс есть, – граф снова посмотрел на горы. – Сегодня же напишу управляющему, пусть поищут потщательнее. А то чиновники обычно такие запросы спустя рукава обрабатывают. И посчитают заодно, сколько за три года Оливио дохода причитается. Ему деньги лишними не будут, как я понимаю, он на одном лишь жалованье младшего паладина перебивается…