И с этими словами Робертино осушил ковшик сразу наполовину. И добавил:
– Вот как-то так. Ладно, давай еще выпьем. За то, чтоб у нас достало сил преодолеть соблазны.
И паладины снова стукнули кружкой и ковшиком.
Откусив кусок колбасы и прожевав его, Робертино сказал:
– На самом деле мой страх глубже. И боязнь влюбиться – это только его часть. Я думал над этим… и понял, что больше всего я боюсь потери контроля. Над собой, над своими чувствами… боюсь затуманенного сознания, вот в чем дело. Когда-то давно, когда я был мальчишкой, я долго болел, бредил… С тех пор и запомнил, как тяжко, когда ты даже не помнишь, что с тобой происходило. И меня это тогда очень сильно напугало.
– Понимаю, – Оливио приложился к кружке, глотнул. – У меня тоже куда более серьезный страх есть, и он с этой клятой гардемаринской школой все-таки связан. Знаешь… я до сих пор очень боюсь снова оказаться жертвой, боюсь беспомощности. И боюсь, что меня опять могут изнасиловать.
Робертино сочувственно кивнул и, зачерпнув ковшиком граппы, долил в его кружку.
Какое-то время они пили молча, потом Робертино повеселел и захихикал:
– Я из-за крысы анекдот вспомнил… Про крысу в подвале.
– А расскажи, – Оливио тоже отхлебнул и вгрызся в колбасу.
– Встретились как-то магик и алхимик. Магик хвастается: «Я, мол, такой крутой маг, я позавчера из королевского подвала крысу весом в десять фунтов выгнал!». Алхимик плечами пожимает: «Выгнал один такой, я вчера в королевском подвале двадцатифунтовую крысу отравил!». Тут открывается дверь королевского подвала, вылезает оттуда паладин, крысу дохлую за хвост тащит: «А говорили – гигантская крыса, гигантская крыса… Глянуть не на что, каких-то сорок фунтов!»
Оливио засмеялся, чуть не подавившись колбасой. Покашлял, отсмеялся и сказал:
– Я тоже вспомнил. Алхимик с мешком в руке стучит в дом. Хозяйка открывает, он спрашивает: «Мыши, крысы, тараканы есть?» Хозяйка: «Нет!». Алхимик открывает мешок с отравой: «А если найду?»
Паладины снова засмеялись.
Колбасы хватило на два захода. И только допив до дна второй ковшик граппы и дожевав колбасный хвостик, Робертино решил, что, пожалуй, «паладинский разврат» на этом стоит закончить. Так что паладины покинули подвалы, прихватив с собой трофеи, и только повышенная веселость и подозрительный блеск в глазах выдавали, что они старательно и вдумчиво дегустировали граппу. Догадался об этом и старый Хуан, но ничего на этот счет не сказал, поблагодарил за помощь, подозвал уборщика и велел тому отнести «трофеи» на мусорную тележку.
За ужином сам дворецкий принес кувшин лучшего вина из сальварских погребов и лично разлил его по бокалам паладинам. К вину на стол подали нарезку сыров и бисквиты. После граппы ни Робертино, ни Оливио вина совсем не хотелось, но они не удержались, отведали, стараясь больше налегать на сыр.
А после ужина дон Сальваро предложил паладинам перейти к нему в кабинет для разговора.
Когда они сели на кресла у разожженного камина, граф раскурил дымную палочку (Робертино по запаху определил состав как успокоительный и понижающий кровяное давление) и сказал:
– Сеньор Оливио, сегодня вечером я наконец получил новости о ваших родственниках Альбино.
Оливио аж подался вперед:
– О! И…
– К сожалению, из Альбино действительно никого не осталось, кроме сеньориты Луисы, – сказал граф. – Зато как раз Луиса нашлась наконец. И она не замужем, и может наследовать.
Оливио едва сдерживался, чтобы не засыпать дона Сальваро вопросами. Робертино же все-таки спросил:
– Но где же она была все эти шесть лет? И почему чиновники учетной палаты ее не нашли?
Граф пыхнул дымком:
– Потому что они искали только в Пассеринском округе. Я же велел искать везде, во всей Верхней Кесталье для начала. И ее нашли. Она живет в монастыре Девы в Кантабьехо.
Оливио перепугался:
– Она монахиня?!
– Нет, сеньор Оливио, вовсе нет. Полного обета пока не принесла, – улыбнулся дон Сальваро. – Она пока еще послушница. Насколько удалось выяснить, перед самым землетрясением ее отправили в Кантабьехо в монастырскую школу, а потом ей просто было некуда деваться. Вот она и осталась в монастыре. Так что вы можете с ней повидаться. Я уже написал настоятельнице, что девушка оказалась наследницей домена Альбино и потому должна быть освобождена от принесения обетов, а я, как протектор Каса ди Альбино, имею право устроить ее брак, если она пожелает этого. Слышите, сеньор Оливио? Если она этого пожелает, поскольку девица Луиса уже совершеннолетняя и вправе сама решать свою судьбу. Может быть, она уже полюбила кого-то. Или получила какое-нибудь предложение.
Оливио вздохнул, помолчал немного, потом спросил:
– А… ответа настоятельницы вы еще не получили?
– Получил, – граф снова пыхнул лечебным дымком и поморщился:
– Она явно недовольна тем, что нашелся родственник сеньориты Луисы и что я озаботился вопросом ее поиска. Если бы сеньор Оливио не объявился, то по закону доход с земель Альбино получал бы монастырь до тех пор, пока она бы не вышла замуж…
– Отец… Но если так, то почему настоятельница не дала сеньорите Луисе сначала вступить в наследство, до того, как домен передали вам под управление? – недоумевал Робертино. Он не очень-то разбирался в подобных хитросплетениях, да и не хотел разбираться.
– Подозреваю, просто не успела. Луиса стала совершеннолетней весной этого года, а к тому моменту Каса ди Альбино уже было под моим протекторатом. И преосвященная Аглая упустила возможность представить наследницу и получать для нее доходы. Обычно если единственный наследник домена проживает в монастыре, то доход с его имения имеет право получать монастырь, как бы на содержание этого наследника, пока он сам не пожелает вступить в полные права… А что касается монашества, так даже если бы Луиса принесла обеты, в любой момент их с нее можно было бы снять – как с единственной наследницы. А тут объявился какой-то родственник, а домен-то уже под протекторатом. И Аглая не знает, что ей и делать-то: уламывать Луису на монашество или нет, раз есть родственник. Может, она думает, что вы, сеньор Оливио, сами хотите вступить в права наследования, такой вариант тоже возможен, если Луиса бы твердо решила стать монахиней. То, что сеньорита Луиса до сих пор послушница, вероятно, говорит о том, что она не стремится к монашеству… Но она до сих пор живет в монастыре, возможно, Аглая хочет, чтоб так и дальше продолжалось, хотя б еще лет десять… доходы-то получать небось хочется, – пожал плечами граф. – А может быть, Аглая и не при чем, а я зря на нее наговариваю, по своей обычной нелюбви к церковникам, а ее недовольство вызвано чем-то другим. В любом случае, сеньорита Луиса нашлась и с ней можно встретиться, несмотря на то, что аббатиса Аглая разрешения на встречу не прислала. Вам ведь, сеньор Оливио, даже разрешение настоятельницы не требуется, вы как паладин можете свободно пройти в любой монастырь Фартальи, хоть мужской, хоть женский.
Тут Робертино расплылся в улыбке:
– Так вы, получается, не сообщили, что Оливио – паладин?
– Нет. А зачем? – хитро сощурился граф. – Эх, жаль, что я не смогу отправиться с вами и посмотреть на то, как скиснет хитрое личико преосвященной Аглаи. Ох, чую, она мне потом отпишет пару гневных писем, моя несравненная в своей вредности кузина Аглая!
И граф рассмеялся. Робертино к нему присоединился, вспомнив двоюродную тетушку Аглаю и ее лисью физиономию.
Отсмеявшись, дон Сальваро сказал:
– Вот и съездите послезавтра. Мэтр Хоакин как раз вернется завтра вечером, и с утра следующего дня отправит вас в Верхнюю Кесталью. Всё лучше, чем трястись верхом два дня.
С самого утра следующего дня Оливио пребывал в возбужденном состоянии, настолько возбужденном, что Робертино после завтрака предложил ему выпыхать дымную палочку, чтоб успокоиться. Оливио не стал отказываться и из протянутой ему палочницы с ониксовой крышкой взял сразу две, одну тут же раскурил и пыхнул:
– Вот же ж… теперь всё время думаю – а что я ей скажу, когда увижу… и вообще, захочет ли она меня своей родней признать. Ну представь: явился какой-то болван неведомый, и в кузены набивается…
– Ну, положим, ты не болван. И потом, почему неведомый? – Робертино не торопясь надевал мундир перед зеркалом. – Она же наверняка знает, что у неё была тетка, которая вышла замуж в Плайясоль. Не может быть, чтобы родители ей никогда об этом не говорили. Я думаю, она скорее обрадуется, что не одна осталась на свете.
– А если она не захочет покинуть монастырь? – Оливио нервно зашагал по гардеробной комнате позади зеркала, мелькая у Робертино перед глазами.
– С чего вдруг? Тем более что обеты она всё равно не может принести, как последняя из Альбино. А даже если и принесла, их с нее должны снять. По закону. Это Амадео Справедливый в своё время специально предусмотрел, чтоб древние фамилии не прерывались из-за таких вот случаев. Помнишь, отец вчера говорил? Других-то наследников нет, кроме тебя, а ты все-таки наследник второй линии, а приоритет отдается прямым. Вот если бы ты был наследником первой линии, то обеты бы с тебя снимали.
Тут Оливио вздрогнул:
– Э-э… Погоди. Это что выходит, если вдруг мой братец Джамино… не приведите боги, если он вдруг помрет до того, как детей породит, так папаша может потребовать, чтоб с меня мои обеты сняли? Потому как я – единственный и прямой наследник? Да я сам лучше сдохну!!! О боги, даруйте долгие лета и много детей моему единокровному брату Джамино Вальяверде!!! – на всякий случай возвел руки к небу Оливио.
– Ну, вообще-то да, в таком случае дон Вальяверде мог бы требовать от тебя отказаться от обетов… Но есть некоторый нюанс, – Робертино расправил воротник. – Поскольку твой отец объявил тебя мертвым, а ты отказался от фамилии Вальяверде, то в таком случае решение, снимать или нет с тебя обеты, только за тобой. Так что можешь успокоиться.
Оливио выдохнул, и только сейчас заметил, что Робертино при полном параде: