– А ты зачем это вырядился?
– Да вот Марио загорелось непременно мой портрет нарисовать в парадном мундире. Он уже всю семью намалевал, только меня для комплекта не хватает. Пойду помогу ему портить холсты.
– И вот зачем ты так пренебрежительно о его картинах говоришь? – даже чуток возмутился Оливио. – У него отлично получается. По крайней мере портреты и пейзажи с натюрмортами. Вот собаки и лошади как-то не очень… Но тоже ничего. В королевском дворце, между прочим, картины по стенам и похуже висят, чем даже наброски твоего брата… И к тому же ты бы видел, что кузен моей мачехи малюет! Вот уж где мазня мазней, а ведь член Королевской Академии художеств… Четыре года назад ползамка Вальяверде его каляками-маляками было увешано… а сейчас, может, и весь уже.
– Да я не пренебрежительно, – смутился Робертино, взял парадную шляпу, покрутил в руках, расправляя перо. Примерил, посмотрел в зеркало, снял её и надел берет.
– Так-то лучше. Терпеть эту шляпу не могу. Может, сойдет и берет. Тем более что он мне больше идет, чем эта шляпа дурацкая.
– Но берет же от повседневной формы, а он парадную хочет, – Оливио пыхнул дымком. – Может, ради искусства и братской любви потерпишь?
– Нет, так далеко моя любовь к братскому искусству не распространяется, – хмыкнул Робертино и сунул шляпу обратно в коробку. – Ладно, я пойду. Это теперь до обеда...
Студия Марио располагалась в самом светлом помещении, какое только нашлось в замке – на самом верху донжона, где и стен-то почти не было, одни только застекленные стрельчатые окна. Внутри солнечный свет дополнялся магическим от светошаров, расставленных везде, где только можно. В беспорядке валялись подрамники, холсты с неудавшимися картинами и пачки бумаги с эскизами углем, карандашом и акварелью. Единственным местом, где не было никакого хлама, оказался один из простенков между окнами, на котором висел большой флаг Сальваро, а под ним на полу лежал толстый кестальский ковер с ромбическим узором. Марио, в заляпанном краской кафтане, лохматый и с горящими глазами истинного маэстро, уже стоял за мольбертом и что-то рисовал. Увидев брата, кистью указал на ковер:
– Туда становись. О, вот так, руку на рукоять меча положи… ага. Вот так и стой.
Стой так стой. Робертино застыл в указанной позе. Ничего сложного для того, кто привык караулы выстаивать.
Марио быстро работал кистью, иногда даже не глядя на Робертино.
Стоять было скучно. Да и с братцем давно надо было кое о чем поговорить, и Робертино спросил:
– Жениться не собираешься?
– Зачем?.. А, матушка небось на меня жаловалась? – отозвался Марио.
– Еще как. Говорит, ты уже всем служанкам юбки оборвал, – с осуждением сказал Робертино. Марио пожал плечами:
– Ну и что. Я же не забываю о предосторожности, амулет от зачатия не снимаю. И помню, когда его перезарядить надо. Мэтр Хоакин хорошие делает, а то бы тут уже по замку штук десять моих бастардов бегало.
– А что насчет самих девушек? Их это устраивает? То, что ты их в любую минуту в углу зажать можешь? Алисия мне сказала, что с некоторых пор кое-кто из горничных боится у тебя в покоях убирать, когда ты дома.
Марио замер, посмотрел на Робертино поверх холста и медленно сказал:
– А-а… а мне никто не говорил. И они сами-то… не возражают ведь.
– Кому возражать – тебе? Своему сеньору? Уложение об ответственности за принуждение к близости король только пять лет назад выдал, ты думаешь, эти девушки о нем знают? А если знают – то наверняка понаслышке, и понятия не имеют, что оно и дворян касается. Им только и остается, что Алисии жаловаться в надежде, что она это до матушки доведет, а та тебя накажет. Матушка тебя жалеет, и пытается вразумить по-хорошему, но чую, скоро её терпение лопнет, и тогда грянет скандал. Отец, наверное, на это проще смотрит, наверняка сам в юности то же самое делал. Но и он, что-то мне кажется, об истинных масштабах твоих шалостей даже не подозревает.
Марио опустил глаза и медленно завозюкал кистью по холсту. Потом посмотрел опять на брата. Робертино был совершенно серьезен и строго глядел на него из-под сдвинутых бровей. В эту минуту он был очень похож на отца, и Марио аж моргнул:
– Э-э, но ведь принуждение – это когда силой заставляют, бьют… Я такого не делаю, ты что. Я им даже подарки дарю.
– Дурак ты, Марио. Принуждение – это принуждение и есть. Неважно, затащил ты женщину в постель силой, несмотря на ее сопротивление, или она не смогла тебе отказать потому, что ты ее сеньор, или потому, что она боится потерять хорошее место. Что так, что этак – все равно это принуждение.
– Можно подумать, ты бы так не делал, если б паладином не стал и обеты свои не принес, – буркнул Марио.
– Но я паладин, и рассуждать о том, как я мог бы себя вести, если бы им не стал, сейчас неуместно, тем более что мы о тебе речь ведем. О том, что твое поведение как-то недостойно имени Сальваро.
Братец опять медленно заводил кистью по картине. Проворчал, не поднимая головы:
– Ты просто завидуешь, потому что тебе трахаться запрещено.
Робертино прищурился, пристально глядя на него. Одним из паладинских умений было воздействие на разум – привлечение внимания, или наоборот, отведение глаз. Сейчас он сверлил взглядом склоненную голову Марио, и знал, что у того прямо свербит в мозгу, вот сейчас он не выдержит и посмотрит на него.
Марио поднял голову и столкнулся взглядом с братом, и даже чуток похолодел, увидев там странные синие отблески, которые никак не могли быть вызваны рассеянным светом, заливавшим студию.
– А чему завидовать, Марио? Я-то могу держать штаны застегнутыми. А ты – нет. Как думаешь, что круче – воздержаться, когда тебя не хотят, зная, что другая тебе даст добровольно и с радостью, или воздержаться, когда тебя хотят и прямо предлагают, и воздерживаться всю жизнь?
– Вот прям так хотят и предлагают? Ну, Роберто, не выдумывай. Ты, конечно, красавец, как и все мы, но что-то я не очень тебе верю, – Марио попытался отвести взгляд, но почему-то не получилось, и ему стало неуютно.
– Ты что думаешь, при дворе королевском строгие нравы и никакого разврата? Сейчас, как же. Постоял бы на карауле у фрейлинских покоев разок. Или, того хуже, возле дамских купален… когда туда-сюда мимо тебя красивые женщины с голой грудью ходят и без стеснения обсуждают, как было бы хорошо потрахаться с «этим юным паладином»... Нет, Марио, съехать на разговор о моей якобы зависти к твоей широкой интимной жизни у тебя не выйдет. Мы-то о тебе говорим, а не обо мне.
– Ты не понимаешь, – жалобно сказал Марио, чувствуя, что никак не может отвести взгляд от мерцающих глаз брата, ставшего вдруг непривычно строгим и суровым, совсем не таким, каким Марио его знал раньше. – Я маэстро, я творческий человек. И любовные утехи мне нужны как воздух, как вода, как… ну да, как сама жизнь! Это снимает напряжение и дает мне силы творить!!! Ну не могу я сдерживаться, и не могу тратить время на какие-то там выяснения, отношения, когда меня переполняют идеи и…
– Просто подрочить, я так понимаю, не поможет? – грубовато и резко спросил Робертино.
Марио вздрогнул.
– А, ну да, ты же творческий человек, а это слишком простое и скучное занятие. Ну хорошо, тогда женись. Отец тебе без труда найдет подходящую невесту, такую, которой от тебя не любовь нужна, а то, что ты Сальваро, и твои деньги. Ты ей – имя, богатство и положение в обществе, она тебе – регулярные интимные процедуры. И никаких отношений. Все довольны. Главное – в поисках невесты именно на это упирать. Ты себе не представляешь, сколько женщин из небогатых малознатных семей ищут подобных женихов и согласны ради положения в обществе даже за старого урода вроде барона Виченцо выйти, лишь бы стать знатной и богатой дамой. Да вот недавно кстати… весь двор потешался. Когда копия контракта с одной такой свадьбы по рукам пошла. Там целый прейскурант был: «обычное сношение – 300 реалов серебром; минет без проглота – 500 реалов, с проглотом – 1200; сношение через задний проход – один эскудо и не чаще раза в месяц». Дороговато, но, думаю, такому красавцу, как ты, можно найти и подешевле, – едко сказал Робертино.
– Издеваешься? Такого мне не надо! – Марио в сердцах пихнул кисть в глиняный горшок с растворителем, не глядя, и попал вместо этого в белую грунтовку. – Если уж жениться, то на такой, которой буду нужен я, а не мое имя и деньги.
Робертино вздохнул:
– Я рад, что ты хотя бы это понимаешь. Ну хорошо, не хочешь жениться на ком попало – ну заведи тогда конкубину. Наверняка среди горничных хоть одна есть, которая к тебе сама бегает, добровольно и с радостью. Ведь есть же?
– Ну, есть. Только она не горничная, она дочка управляющего моими виноградниками. И она тут редко бывает, только когда ее папаша сюда по делам присылает… Ну или я иногда езжу на виноградники, но ведь не наездишься же!
– А что тебе мешает с ней поговорить и предложить стать конкубиной? Это-то обычное дело у нас в Кесталье, отец возражать не станет и мать тоже. Только контракт составить не забудьте.
– Э-э… это же придется тогда только с ней! А она довольно ревнива, помню, когда я летом на виноградник приехал и пощупал там одну такую… которая там работникам обед готовила, так Розита меня чуть граблями не прибила. Меня, своего сеньора, между прочим!!!
Робертино рассмеялся и отпустил взгляд брата, тот наконец с облегчением отвел глаза и сел на стул.
Паладин поправил слегка сползший на ухо берет и сказал:
– О, тогда она – то, что надо. Она тебя уму-разуму научит, и еще как. Вот что, любезный братец… завтра мы с Оливио едем в Кантабьехо, сколько там пробудем – не знаю, но вряд ли больше двух-трех дней. Так вот чтоб когда я вернусь, Розита уже была здесь с контрактом в кармане. Или я тебя крепко отлуплю.
Марио глянул на брата, который был на голову его ниже, но зато куда как шире в плечах и мускулистее, и грустно кивнул:
– Ладно… Знаешь, Роберто… чую, ты в своем паладинском корпусе далеко пойдешь. Еще капитаном, глядишь, станешь. Если раньше не убьют.