Он погасил светошарик, ушел в угол, стараясь полностью оказаться в тени, даже когда откроется дверь, и начал перебирать четки, молясь про себя. Оливио свои четки носил на поясе, захлестнутые петлей, и не стал снимать, прямо так и перебирал.
Прошло четверть часа, прежде чем за дверью почуялось движение.
Потом дверь отворилась, и в келью вошли две монахини в бело-красных хламидах. У одной из-под платка спускались на плечи черные косы, у другой – светлые. В келье было темно, но оба паладина отлично их видели, потому что смотрели, конечно же, не только простым взглядом.
Монахини замерли, почуяв повреждение своего магического круга. Одна из них, черноволосая, быстро вошла на середину кельи, отбросила ногой циновку и опустилась на колени, щупая пол. Вторая быстро закрыла дверь и зажгла светильник.
– Что вы здесь делаете, сеньоры? – осведомилась она, глядя на Оливио и Робертино. Надо признать, самообладание у нее было намного лучше, чем у ее чернявой подружки – та глядела на паладинов перепуганными глазами.
– Вы, никак, ошиблись дверью? – продолжала блондинка, хоть паладины ей и не отвечали. – Или вы пришли соблазнить скромных монахинь?
С этими словами она резко наклонилась, схватила свою хламиду за подол, выпрямилась и бросила ее в Робертино. Паладин уклонился, и тряпка, вместо того, чтобы упасть ему на голову, только скользнула по плечу и шлепнулась на пол. Черноволосая вскочила и попыталась проделать то же самое с Оливио, но он тоже увернулся, и все бы ничего, но циновка поехала под его каблуком, он покачнулся, и монашке, уже полностью голой, этого хватило: она змеей кинулась вперед и схватила его за ноги, валя на пол, а потом навалилась на него, пытаясь сорвать с него одежду.
Блондинка же, тоже совсем голая, стояла перед Робертино, сжимая в руке короткий нож – как он разглядел, обломок обычного столового ножа, но хорошо заточенный.
– Ах, ну если так, то попробуй, мальчик! Свою девственность я дорого продам, – усмехнулась она, призывно покачивая бедрами. Робертино смотрел на нее, чувствуя, как накатывает дурнота и как взор заволакивает красная пелена. Пальцы перебирали четки, губы шептали молитву, и только поэтому он все еще владел собой.
Кровавая ведьма оказалась очень сильной. Сильнее, чем он осмеливался предположить.
Но и он был не так прост, как могло показаться. Дойдя до последнего камешка перед подвеской-акантом на четках, он резко вскинул сжатый кулак с четками и призвал круг света.
Громко хлопнуло, белый свет затопил келью. Взвизгнула чернявая, и краем глаза Робертино увидел, что Оливио сумел-таки зачерпнуть маны и сбросить ее силовым ударом, отчего чернявую ведьму откинуло назад. Оливио встал, держа руку на четках, а правой хватаясь за меч.
Блондинка засмеялась:
– Ах, какая ерунда. На девственниц сила Девы не действует, на что ты надеялся? Но шутки кончились!
Она резанула себя по ладони своим ножичком. Брызнула кровь, и красный вихрь закрутился в келье, высасывая силу из паладинов. Оливио попытался призвать силу Девы, но ему не хватало концентрации, кровавый вихрь сбивал его с настроя и туманил сознание.
Робертино чувствовал, что еще немного – и он совсем ослабнет, и тогда им с Оливио точно конец придет. Он заметил, что чернявая поднялась и снова насела на товарища.
Блондинка шагнула ближе. Ее кровь стекала на пол, впитывалась в круг с рунами, и он наполнялся силой, хотя нацарапанные Оливио знаки явно мешали. Блондинка рявкнула:
– Констанса, брось его, потом трахнешь, никуда он не денется. Поправь круг, живо! Нам синеглазика уделать сначала надо, он потверже, чем твой красавчик.
Констанса послушалась, схватила со стола нож, разрезала себе ладонь и поползла по кругу, затирая знаки Оливио.
Робертино вынул меч, с размаху всадил его в деревянный пол и опустился на колени, положив руки на крестовину и прижавшись к ней лбом. И начал вслух читать первый псалом, обращенный ко всем Пяти богам.
Красная пелена сдавила его, рвала сознание, сбивала с мысли, но он продолжал читать этот самый простой, самый популярный псалом, знакомый с детства. Он каждый вечер с ранних лет читал его перед сном, потому что мать его была очень набожной и тому же учила своих детей, а Робертино больше других проявлял склонность к вере, чем неизменно радовал мать. И теперь он мог этот псалом читать даже в затуманенном состоянии.
Меч его засиял белым, и это сияние начало разрывать красную пелену.
И тут ему начал вторить высокий голос Оливио, который все-таки сумел подняться с пола, тоже вынуть меч и начать молиться.
Красный вихрь рвался, опадал и терял силу, но кровавые ведьмы не сдавались: чернявая наконец восстановила круг, и теперь лежала в нем, бормоча какое-то заклинание. Блондинка все пыталась добраться до Робертино, и все-таки продвигалась вперед, хоть и с большим трудом. Но когда она уже была почти рядом и уже протянула к нему окровавленную ладонь, чтобы поставить на нем кровавую отметину, как он резко выпрямился, выдернув меч из пола, и приложил ей крестовиной по лбу. Ведьма взвизгнула, взмахнув руками, упала навзничь и затихла. Рядом бабахнула вспышка – это Оливио хватанул маны и скинул ее на чернявую, тоже вырубив.
Красный вихрь развеялся.
Робертино проморгался, потер лоб и пробормотал:
– Если тетушка этого всего не опишет в своем письме с благодарностями, я очень… обижусь. Давно меня так не трепали!
К нему подошел Оливио, на ходу застегивая ремень и штаны, которые с него почти сняла Констанса:
– Это точно. Что делать с ними будем?
– Это уже не ваша забота, сеньоры, – сказала, появляясь в дверях, аббатиса Аглая. – Вы и так превзошли сами себя. Уж не беспокойтесь, обо всем подробно напишу вашим наставникам, – она чуть насмешливо глянула на Робертино.
Аглая вошла в келью, за ней – Хосефина и попечительница. Аббатиса ногой потрогала голую блондинку:
– Ах, Адалия… А ведь такая скромница, подумать только. Гордилась своей девственностью и чистотой так, что мне приходилось на нее покаяние за гордыню налагать. Тьфу. Вот что значит – орсинская кровь. Все они там такие, двуличные твари. Недаром что ни год, то какую-нибудь ересь или кровавое колдовство там инквизиция вскрывает… Небось же Констансу совратила, эта дурища сама бы до такого не додумалась… Сестра Марта, где там адамантовые вериги?
Попечительница, мрачно усмехаясь, подняла холщовый мешок и погремела им:
– Вот они, родимые. Сейчас голубушек в них принарядим. И сдадим инквизиции с потрохами. Фу, подумать только, в нашем монастыре – кровавые ведьмы!
Сестра Марта извлекла из мешка черные, с сильным блеском вериги и принялась надевать их на блондинку, прямо на голое тело. Хосефина подошла к паладинам:
– Сеньоры, мы вам безмерно благодарны. Вы избавили нас от двух напастей… а если подумать про инквизиторское расследование – так и от трех.
– А разве инквизиция не будет все равно это дело расследовать? – усталым голосом спросил Оливио.
– Будет, конечно, но уже не здесь. Здесь-то они только эту келью осмотрят. Вы не представляете, какой это кошмар, когда на монастырь наезжает инквизиторская комиссия и начинает всех проверять на предмет ереси, – Хосефина закатила глаза. – А ведь мы уже почти склонились к мысли, что придется на это пойти, потому что никак не получалось выявить, кто же из сестер этим непотребством занимается. Ну и, конечно, за фейри отдельное спасибо. Наконец-то спать будем спокойно.
– Спать… – пробормотал Робертино. – Вот чего я бы хотел на ближайшие восемь часов.
– И я, – добавил Оливио. – Можно мы спустимся обратно в подземелье, в нашу келью? Там так хорошо…
Монахини переглянулись и рассмеялись. Аббатиса сказала:
– Никаких подземелий. Идемте, мальчики, я отведу вас в гостевые покои. Там не в пример теплее и уютнее, чем в келье для покаяния.
Действительно, гостевые покои оказались очень удобными и приятными: жарко растопленный камин, мягкие кровати с пуховыми одеялами. Туда даже приволокли две бадьи и наполнили их горячей водой, принесли толстые стеганые ватные халаты и овчинные мягкие тапки. Словом, почти рай для вымотанных паладинов.
Робертино чуть не задремал, сидя в горячей бадье, и только невероятным усилием воли заставил себя вылезти и добрести до кровати. Упал на нее, сбросил овчинные тапки, накрылся одеялом. На соседнюю кровать упал Оливио, закутанный в халат, и прямо поверх халата укрылся. Сказал:
– Какая же гадость эта магия крови!..
– И не говори, – зевнул Робертино и тут же заснул.
Проснулись они от колоколов, звонивших к заутрене.
– Ох-х, как же все болит! – простонал Оливио, высовывая из-под одеяла взлохмаченную голову.
Робертино сел на постели и поморщился:
– Ой-ой-ой! Давненько у меня так тело не ломило… Я и забыл уже. Знаешь, так не хочется вставать…
Оливио потянулся, снова лег, накрывшись одеялом:
– Так и не будем. Давай до завтрака проваляемся… после вчерашнего можем себе позволить.
– А как же утренняя молитва? – Робертино это сказал, но сам улегся обратно.
– Вчера, по-моему, мы намолились на неделю вперед, да простит меня Дева за такие слова, но у меня и правда нет сил сейчас идти на заутреню, – Оливио улегся на бок и закрыл глаза.
Робертино последовал его примеру и заснул, даже несмотря на колокольный звон.
Второй раз их разбудили опять колокола, но уже вызванивавшие окончание утренней службы. Едва они затихли, как скрипнула дверь, и в гостевые покои вошла сестра-попечительница с большим подносом:
– Доброе утро, сеньоры! Мы уж вас к заутрене не стали будить, вам вчера досталось. Вот, откушайте, чем боги порадовали, – она поставила поднос на стол и принялась составлять с него миски с ароматной кукурузной кашей с маслом, вареные яйца, тыквенный пирог и топленое молоко. – Позавтракаете – и я отведу вас к матушке Аглае, ждет она вас. А мундиры ваши сейчас принесу.
Попечительница вышла. Оливио и Робертино вылезли из кроватей, быстро умылись и уселись завтракать. Когда попечительница вернулась, неся на распялках их мундиры, сапоги и штаны, вычищенные от грязи подземелий и кровавых пятен, они уже доедали тыквенный пирог.