А потом Жоан призвал одновременно круг света и очищение – причем такой силы, какой еще никогда у него не получалось. Белое пламя окатило весь двор, окончательно испепелив останки порубленного феечками лича, и скатилось вниз по склонам холма, затухая.
Паладин плюхнулся на колени и тут же завалился набок, глаза его закатились, а тело обмякло. Джорхе едва успел подхватить его, не дав стукнуться головой о каменные плиты, встряхнул:
– Жоан? Жоан!!! О боги, нет!!!
Он призвал шарик света и принялся торопливо осматривать и ощупывать брата. Ран не было, следов от магического поражения тоже, но Жоан был бледен, без сознания и едва дышал. Маг встряхнул его, похлопал по щекам – без толку. Потом, сообразив, полез за воротник и нащупал медальон, выдохнул с облегчением: медальон был теплым, а значит, жизни паладина ничего не грозит, просто переутомился по неопытности. Если бы Жоан был тяжело ранен или поражен магией, то медальон был бы либо очень горячим, либо ледяным, это Джорхе знал. Так что он оттащил брата в донжон и уложил на подстилку. Потом подошел к лошадям. Те стояли себе, погруженные в дремоту, как ни в чем не бывало. Заклятие, которое маг наложил на них перед боем, еще работало, и он не стал его развеивать – пусть уже спят до утра, хоть отдохнут хорошо. Маг вернулся к почти погасшему костру, подкинул на угли хвороста, придвинул Жоана поближе и накрыл одеялом. Когда разворачивал одеяло, из него выпали четки.
– Ну ты и раздолбай, братец… – покачал головой Джорхе и положил четки Жоану под руку, в которой тот до сих пор крепко сжимал шнур от колокольчика. Сам колокольчик битву с личами не пережил – разбился, остался только глиняный шарик-язычок.
Спать больше не хотелось, и Джорхе просидел всю ночь у костра.
На рассвете Жоан очнулся, заворочался под одеялом, резко сел:
– О боги, как у меня всё болит…
Поднес к глазам шнур от колокольчика, покачал головой:
– Надо же… А ведь я его хотел в комнате у иконы повесить, да забыл… О, четки нашлись.
– Ты их в одеяло завернул, когда мы в трактире ночевали, – сказал Джорхе. Он сидел у костра, укрытый плащом, и вяло ворошил тлеющие угли палочкой. На руке у него блестел браслет. – Должен тебе сказать, что ты задал жару. Дедуля будет доволен, когда узнает.
Жоан спрятал четки в карман, туда же уложил аккуратно свернутый шнурок от колокольчика:
– Дедуля первым делом мне выговор сделает за то, что четки продолбал. И нам обоим за то, что в развалинах ночевать остались.
Маг вздохнул:
– Ну, это мне скорее выслушивать придется. Ладно, как бы там ни было, а ты молодец.
Паладин потянулся, морщась:
– Ты тоже. Круто ты кастовал. Я ведь в первый раз тебя в настоящем деле видел... Подумать только, мы вдвоем уделали девять высших личей… Слушай, если боги смилуются и мы домой вернемся, ты, может, со мной вместе к Кавалли пойдешь? А то он мне не поверит.
– А ты дедулю попроси ему письмо написать. Ему он поверит, – Джорхе протянул Жоану флягу с пивом, и паладин жадно к ней приник.
Напившись, он встал, снова потянулся:
– Пойду нужду справлю, и, наверное, будем собираться. Не хочу в этих развалинах оставаться даже на завтрак.
Он скрылся за проломом в стене. Джорхе загасил костер и принялся сворачивать одеяла и подстилки. Ему тоже не хотелось оставаться тут дольше необходимого, так что когда Жоан вернулся, сумки были уже упакованы, а лошади разбужены, и братья вышли через ворота на тропу, ведущую к дороге.
– Знаешь, если бы я был паладином на выезде, я должен был бы еще и на кладбище это наведаться, – сказал Жоан. – Но мне так не хочется...
– И не надо. В конце концов, мы личей уделали, и ладно. Не думаю, что там на кладбище еще что-то беспокойное осталось, – Джорхе махнул рукой. – Кстати, как думаешь, что личи-то в этих развалинах вообще делали?
Паладин пожал плечами:
– Да что угодно на самом деле. Начиная с того, что это их родовое гнездо, и заканчивая тем, что тут просто удобное место для всяких сходок здешней нечисти. Даже в Фарталье время от времени такие места появляются, а тут-то… Паладинов тут ведь нет и инквизиции тоже, некому порядок наводить.
–Ну, что-то вроде инквизиции у них все-таки есть. Слуги Церкви, что ли, они называются. Хотя, конечно, нашим в подметки не годятся. Вот что. Скоро мы до села доедем. Надо хоть питья какого прикупить, что ли. И пожрать. И наверняка местные нас начнут расспрашивать о том, что тут ночью творилось. Чего врать-то им будем?
– Не знаю, – паладин призадумался. – Не хочется мне что-то вообще упоминать, что мы в развалинах ночевали. Можно, конечно, правду сказать…
От этих слов Джорхе аж вскинулся, повернулся к брату:
– Ты что, сдурел?!
Жоан усмехнулся:
– Нет. Сказать, мол, заночевали в развалинах, на нас нежить набежала, и мы всю ночь молились и жгли. Ну ведь правда же – молились и жгли, а?
Маг рассмеялся:
– Ну тебя. Нет, давай всерьез подумаем. Скажем, что мы, например, заночевали в поле, у дороги, и видели, что в развалинах на холме что-то полыхало, а что – знать не знаем и проверять, естественно, не собирались.
– А я предлагаю вообще не упоминать, пока нас сами не спросят, – серьезно сказал Жоан. – До столицы еще далеко, больше дня пути, и я б не хотел нигде особо задерживаться... тем более в селе Куло-Вьехо.
Село встретило их толпой народа на маленькой площади перед церковью. Селяне, у многих из которых в руках были вилы, косы и колья, что-то бурно обсуждали, пока не завидели приезжих. Тогда все как один повернулись к ним и замолчали.
Джорхе и Жоан почувствовали себя неуютно, но паладин первым опомнился, напустил на себя невозмутимый вид и сказал:
– Доброе утро, почтенные. Скажите, а у вас тут можно воды набрать да пива купить и овса для лошадей? Ну и позавтракать.
Один из крестьян, видимо, здешний староста, вышел к ним из толпы и с подозрением спросил:
– Кто такие… сеньоры? – он увидел Жоанов самопал и тесаки на их поясах, и решил, что стоит быть повежливее.
– Мы кабальерос из Сальмы, едем в Сьюдад-Планину по семейным делам, – сказал правду Джорхе. – Так что насчет воды, овса и пива? И завтрака?
Крестьяне зашушукались, потом староста, с подозрением оглядывая братьев, стал расспрашивать на вполне понятной смеси плохого фартальского и местного варианта сальмийского:
– Сальмийцы, стало быть… По семейным делам? А по каким таким семейным делам?
– А родственничка нашего беглого ищем, – скривился Жоан. – Эта скотина выгребла все семейные деньги подчистую да и слиняла с ними. Вот мы засранца и пытаемся поймать. Аж сюда добрались. Вы такого тут не видели? Белобрысый, высокий, с пузиком и жалкой бороденкой, до девок охоч безмерно.
Жоан даже паладинское умение воздействовать на разум не применял – сил после ночного боя не было, но рассудил, что если говорить правду… ну, хотя бы часть правды – то это будет звучать убедительно и без воздействия на разум. По всей видимости, рассудил он правильно, потому как староста заметно подобрел:
– Был тут такой, в столицу поехал, там его ищите. Деньгами, правда, сорил знатно, так что, небось, плакали ваши семейные денежки...
Джорхе махнул рукой в жесте досады:
– Вот сволочь! Уж мы ему кости пересчитаем, за каждый реал ответит.
– А что это, почтенные, вы с утра с дрекольем тут толпитесь? – поинтересовался Жоан, видя, что отношение старосты и большинства мужиков к ним из настороженного сделалось сочувствующим.
Староста покашлял и сказал:
– Хм, а вы ведь небось по княжескому тракту ехали, а? Не из столицы же. Где ночевали-то?
– Да в поле и ночевали. Мили за четыре отсюда, у дороги. Ночь нас в пути застала, думали дотемна успеть сюда, да не успели, – Жоан внимательно на него смотрел, все-таки прибегнув к паладинским умениям, чтобы сделаться немножко убедительнее, да и старосту на откровенность вызвать. – Вот и заночевали в поле. Жуткие же у вас тут места, я вам скажу… мы огонь всю ночь жгли и молились, так страшно было.
– Стало быть, за четыре мили… На опушке, выходит?
Джорхе быстро припомнил, что по дороге за четыре мили до этого села, и сказал:
– Да нет, от опушки мы уж отъехали, и далеко. Ночевали возле колодца придорожного.
Колодец они действительно проехали, и даже набрали там воды. Сами пить не рискнули, не понравился Джорхе запах этой воды, но лошадей напоили. При желании возле колодца можно было бы и заночевать, конечно. Тем более что там даже кострище было обустроено, видимо, путники часто там останавливались.
– Хм, а оттоль ведь замковый взгорок видно, – сказал один из крестьян, отиравшихся возле старосты. – Видно же? Стал быть, и что там ночью творилось, вы тоже видать должны были.
– А вы думаете, чего мы с перепугу молились всю ночь? – тяжко вздохнул Жоан. – Как увидели среди ночи это полыхание, как услышали грохот и визги, так перепугались, что больше и спать не могли. И лошади сбежали, мы их потом на рассвете целый час ловили по кочкам да кустам. Что это у вас там на холме такое жуткое?
Крестьяне переглянулись, и староста сказал:
– А пойдемте в трактир, сеньоры. Эй, Педро, присмотри за лошадками сеньоров.
Жоан кинул подбежавшему к лошадям мальчишке медный сантим:
– Хорошо присмотришь – еще пять дам.
Пацан улыбнулся широко:
– В лучшем виде, сеньоры!
И повел лошадей к поилке у трактира, привязал к коновязи, взял ведро и стал набирать из колодца воду. А братья со старостой и двумя крестьянами довольно богатого вида вошли в трактир.
Внутри трактир был попригляднее, чем в Палуда-Верде. Да и само село, несмотря на название, насколько успели заметить Жоан и Джорхе, было вполне приличным.
Все уселись за длинный стол, и трактирщик (который тоже был на площади и вошел в трактир следом за ними), пройдя за стойку, тут же принялся наливать в кружки пиво. Крикнул:
– Анита, неси сеньорам поленты со шкварками, да потом возьми у них фляги, наполни пивом. А с вас, сеньоры, тридцать сентаво за флягу, двадцать за поленту и десять – за кружку с каждого.