Она отошла, налила дону Сезару еще чаю, сказала:
– Дон Сезар, а схожу-ка я к Микаэло, пожалуй.
Жоан чуть не подавился ветчиной:
– Зачем это?!
– Посмотрю на него хорошенько. Не подцепил ли болячек каких непристойных, да еще чтоб окончательно убедиться, что дети от него… и еще, вы уж все простите меня за такие слова, сеньоры, – посмотреть, совсем ли он дурак, или не совсем.
Дедуля Мануэло ухмыльнулся мрачно:
– Боюсь, что совсем...
Мартина покачала головой:
– В Обители нас учили распознавать, дурак ли человек, проклятый или блаженный. Это ведь, хоть и похоже очень, но разное.
– Погоди, ты что, всерьез думаешь, что он может быть блаженным? – очень удивился Жоан. – С чего вдруг? После всех его выходок этих?
– С того, что не всегда он был таким, – вздохнула Мартина. – А это может означать, что он как-то сделался блаженным, и сам понять не может, куда ему это приложить, вот и творит что попало.
– Э-э, но я ничего такого не вижу, – сказал дедуля. – А уж я смотрел внимательно. Нет на нем, Мартина, никакого божьего знака, никакой такой отметины. И проклятия тоже нет. Просто он дурак.
– Все-таки я проверить хочу, отчего он стал дураком, – Мартина налила дону Сезару третью чашку. – Так как?
– Делай, как считаешь нужным, Мартина, – махнул рукой дон Дельгадо. – Раз уж ты взялась нашу семью милостью Матери поддерживать, то поступай как знаешь.
Мартина ушла. Дон Сезар допил чай, посмотрел на Жоана и сказал грустно:
– Эх, а ведь была бы она тебе хорошей парой...
– Да что уж теперь сожалеть об этом, батя, – Жоан опустил голову. – Зато посвященная Матери из нее хорошая получилась. Может, она и правда сумеет разобраться, с чего вдруг наш Микаэло сдурел, и что с этим можно поделать.
– Может… Ну, пойду я, посчитаю поточнее, чего и сколько нам на свадебный пир надо, – дон Сезар встал с кресла, потянулся. – Эх, кто бы мог подумать, что моей невесткой планинская княжна станет, а…
Он ушел, прикрыв за собой дверь. Жоан доел хлеб, мясо и помидоры и отставил пустую тарелку на столик, к пустому же чайнику. Взял кувшин с вином, долил дедуле и себе, и сел в отцово кресло.
– А теперь, Жоан, расскажи мне подробнее о ваших приключениях, – сказал сеньор Мануэло.
И Жоан рассказал. И сам даже удивился, насколько коротким вышел этот рассказ, хотя он не упустил ни одной детали – даже то позорное обстоятельство, что четки чуть не продолбал и позволил Джорхе уговорить себя заночевать в развалинах.
Дедуля выслушал внимательно, пыхая дымной палочкой, потом сказал:
– Андреа тобой будет доволен. Даже несмотря на раздолбайство насчет развалин, потому как в общем и целом ты отлично справился. Но, конечно, четки чуть не потерять – это надо суметь! Хотя я сам в юные годы тоже... Эх. Ну и еще повезло тебе, что колокольчик с собой был. Сомневаюсь, что ты его нарочно брал, а?
Жоану очень хотелось сказать, что нарочно. Но врать дедуле он не стал:
– Нет. Хотел у иконы в комнате повесить, да забыл. Так он у меня в кармане камзола и остался... Ну, потом, конечно, пригодился. И шнур от него тоже. А там, в развалинах, я когда его нащупал в кармане, вдруг вспомнил, что ведь колокольный звон отпугивает нежить. Ну и начал молиться и колокольчиком махать.
– Хорошо молился, значит, – дедуля снова пыхнул палочкой. – Потому как высшие личи – это такая гадость, что ее уделать даже опытному паладину сложновато. Кстати, на заметку тебе, Жоан – из такого колокольчика освященного неплохой рабочий артефакт выйти может. И сейчас-то тебе не нужно, чтоб он в священной роще три года висел, теперь ты его и сам освятить можешь... Тем более что Дева тебя отметила. Я-то такой Ее милости удостоился уже в очень зрелом возрасте. Грешил больно много в молодые годы... Эх... Знаешь ли ты, что единственным в нашем роду, кого Она отметила молодым, был Роже? Несмотря на то, что был женат и детей имел, и вообще изначально вовсе не собирался быть паладином.
– Не знал, – Жоан посмотрел на свой меч, висевший у камина и унаследованный им от того самого Роже через прадеда. – Вы мне не рассказывали, а в хрониках Корпуса просто написано, что он призвание ощутил в двадцать пять лет и тут же и сделался паладином. Без подробностей.
– История эта довольно грустная, Жоан. Роже женился в восемнадцать лет на первой красавице Коруньи. Этот брак был устроен по сговору между родителями, как было в те времена принято. Роже был в нее влюблен, а вот она – нет. Другого она любила, и сильно. Но ее возлюбленный был простым кабальеро и ничего за душой не имел, понятное дело, что ее родители ни за что не разрешили бы ей за него выйти. Она это понимала. Обеты брачные соблюдала, и Роже долгое время даже знать не знал, что она другого любит. Детей она ему родила, как ты знаешь, пятерых. А у самого Роже братьев не было, только две сестры, одна из них и должна была сделаться инквизиторкой. И так бы и получилось, но когда Роже стукнуло двадцать пять, тут-то он и узнал, что жена любит другого. Нет, за изменой он ее не поймал, конечно, я же говорю – честной она была и верной, как истинная сальмиянка. Но чахла и страдала, и он не выдержал. Не мог смотреть на ее мучения. Вот взял и повел ее в Коруньяский собор, и там перед алтарем публично объявил, что хочет расторгнуть брак, потому что ощутил призвание посвятить свою жизнь Деве и стать паладином. Как ты понимаешь, в подобных случаях, если архонтиса видит, что это желание искреннее, брак расторгают тут же, и года ждать не надо. Ну вот его жена и стала вольной птицей, а Роже таки ушел в паладины. И за такую жертву от Нее получил особенный дар и силу.
– Вот как... – Жоан подошел к камину, снял с крюков меч, выдвинул из ножен. Акант засветился легким золотистым сиянием. – Дедуля… а вы сами почему паладином стали? Вас же много было у прадедушки, аж семеро, и вы второй из пяти сыновей.
Сеньор Мануэло пожал плечами:
– Да просто подумал тогда – а куда мне еще деваться? Очень молодой был, славы хотелось, подвигов разных, а в то время уже и междоусобиц у нас не было, и ополчение кабальерос редко созывали. Разве что пойти в кавалерию служить, но это как-то меня не прельщало. Вот я и решил, что паладинство – это самое то, что мне нужно. Семейный обет, опять же, кому-то же надо исполнить. Эх… зато и прожил я много. Всех своих братьев и сестер пережил, несмотря на опасную профессию, да и сейчас, хвала богам, песок из меня еще не сыплется. Запомни, Жоан: паладины долго живут, если их раньше не убьют, хе. Такая нам милость Девы, помимо прочего.
Жоан задвинул меч в ножны, закрыл защелку и надел на себя перевязь:
– Понятно. Ну... пойду я, наверное, спать лягу. Ужинать не буду, устал очень. Так что спокойной ночи, дедуля.
– И тебе, – старый паладин пыхнул палочкой. – Иди, отдыхай.
Джорхе ночью, не просыпаясь, из забытья, вызванного магическим напряжением, перешел в обычный глубокий сон усталого человека, и проснулся только на рассвете, отдохнувшим, выспавшимся и полным сил, и тут же откинул одеяло. Лежал он на спине, раздетый до нижних панталон, а рядышком, обхватив его рукой за грудь и уткнувшись лбом в его левое плечо, тихо спала Беренгария, одетая лишь в длинную тонкую сорочку. Ее рыжая коса в полтора фута длиной свернулась кольцом на подушке. Сорочка натянулась на груди и задралась во сне чуть ли не до пояса, открыв худые, но довольно мускулистые бедра и животик с пышным треугольником рыжих волос. И всё это, освещенное тусклым рассветным светом, было таким прекрасным и неимоверно притягательным, что маг не удержался и осторожным, мягким движением провел ладонью по ее бедру, повернулся на бок и обнял ее. Она что-то пробормотала неразборчивое и прижалась к нему. И он задремал, убаюканный ее тихим ровным дыханием.
Второй раз проснулся примерно через час, еще сквозь сон потянулся и разбудил ее. Беренгария поворочалась, устраиваясь поудобнее, обняла его за плечи:
– Доброе утро.
– И тебе, – он смотрел на нее и думал о том, что ни у кого еще не видел таких замечательных веснушек и таких красивых бровей цвета меди. Волосы у Беренгарии были цветом скорее золотистыми, чем рыжими, но брови, ресницы и лобок – темнее и отливали медью. И это было очень красиво.
– Как ты себя чувствуешь? – спросила она, по-прежнему обнимая его.
Джорхе прислушался к своим ощущениям и с некоторым удивлением сказал:
– Просто отлично. Даже странно – после вчерашнего-то.
Она прижалась к нему, и вдруг покраснела:
– Ой.
«Ой» был на удивление внушительным для обычного утреннего стояка, особенно если учесть вчерашнее магическое переутомление. В прошлый раз после подобного перенапряжения Джорхе еле ползал три дня, а уж о любовных забавах и речи быть не могло. А сейчас…
И тут-то до него дошло, что имел в виду Жоан, когда сказал «ты нужен ей, а она – тебе».
– Если хочешь… мы можем прямо сейчас этот «ой» и использовать, – осторожно предложил он. – Если ты хочешь.
– Хочу, – сказала она, села на кровати и одним движением сняла сорочку.
Несколько мгновений он просто смотрел на ее небольшие, округлые груди, усыпанные золотистыми веснушками, а потом протянул к ним руки и накрыл их ладонями, легонько сжал:
– Красивые...
Она покраснела:
– Да ну... У нас-то меня дурнушкой считали. Худая слишком и грудь маловата.
– Ерунда какая, – Джорхе поиграл пальцами, лаская ее груди, и почувствовал, как маленькие соски твердеют под его ладонями. – Хорошая у тебя грудь. Просто замечательная.
Он провел пальцами по ложбинке между грудями, по нежной коже под ними, и Беренгария замурлыкала, как котенок. Она вообще была здорово похожа на рыжую маленькую кошечку, и ее было очень приятно гладить. Джорхе этим и занялся – стал поглаживать ее бока, талию, бедра, чувствуя особенное тепло, наполняющее его – синергию их сил, совпадение магических аур. Беренгария нежилась и млела под его руками, тоже чувствуя это тепло, хоть и не так ярко из-за своей необученности. Она принялась неумело развязывать его панталоны, чтобы освободить могучий «ой», и довольно быстро ей это удалось. Джорхе приподнял бедра, чтобы ей легче было стянуть их с него, и она, едва только с этим справилась, тут же обхватила «ой» пальчиками, ощупывая и исследуя. Ее прежний любовник всегда торопился, и она даже не знала толком, как его орудие-то выглядит, а по ощущениям ей казалось, что это что-то вроде кости, обтянутой кожей, хотя она, конечно, знала, что никакой кости там нет – все-таки образование своим детям князь постарался дать хорошее, так что основы человеческой анатомии туда входили, помимо прочего.