– Су-у-у-ки… Как, как… да никак. Договорились, что на встрече я при нем поиск по крови проведу, чтоб он увидел, что все, кто должен, копыта сбросили. Так обычно и делают. Обмануть он не посмеет, я-то ведь и на него порчу могу навести по крови. Так что явится, никуда не денется.
– Опиши его, – потребовал старший паладин.
– Плайясолец типичный, что там описывать-то, – проворчал маг. – Вы бы хоть раны мне перевязали, изверги.
– Потерпишь, говорю, – грубовато сказал Манзони. – Время-то не тяни. Как выглядел, сколько лет.
– Ну как… высокий, морда длинная, загорелая, волосы темно-русые, глаза серые, нос с горбинкой, подбородок квадратный. Я ж говорю – типичный плайясолец. Моряк, по-моему, ходил так, вразвалочку, словно по палубе. Лет – ну, двадцать шесть с небольшим. Имени, сами понимаете, не назвал. Живет где-то в припортовом квартале.
– Ясно. Ну, теперь шевели ногами, поедешь с нами. Вздумаешь взбрыкнуть – пожалеешь, что вообще на свет родился.
И Манзони легонько его пнул. Маг на подгибающихся ногах пошел на выход.
Вывели его из дома через заднюю дверь. В карету Манзони и Кавалли его закинули довольно грубо, и тут же крепко связали веревкой. Маг, едва веревка стянула его запястья, принялся ругаться и всячески поносить паладинов – в веревку были вплетены звенья адамантовой цепочки, и ему от них здорово припекало в метафизическом плане. Затянув последний узел, Манзони сказал:
– Ну, Робертино, теперь можно этого выродка перевязать, чтоб карету нам кровью не пачкал. Луиджи, в квартал Глициний, точнее попозже скажу. И побыстрее давай.
– Слушаюсь, сеньоры, – кучер щелкнул вожжами, и кони резво застучали подковами по крупным булыжникам мостовой.
Робертино вынул из-под скамьи чемоданчик, раскрыл его и достал инструменты. Быстро разрезал на правом плече мага окровавленные камзол и рубашку, ощупал рану, надсек скальпелем сзади и проткнул болтом насквозь, так, чтобы наконечник полностью вышел с другой стороны. Роспини взвыл и разразился матюками и проклятиями. Кучер сказал в приоткрытое переднее окошко:
– Сеньоры, у меня в ящике кляп есть, может, сунете этому малефикару в его черную пасть, а то еще проклянет ненароком. Вам-то ничего, а я человек простой...
– Давай, что ж ты раньше-то молчал, – оживился Манзони, и Луиджи почти сразу протянул ему затычку, которую старший паладин ловко воткнул в рот магику и затянул ремень на его затылке. Робертино невозмутимо продолжил свое лекарское дело, несмотря на тряску: надломил древко болта и вынул наконечник, перевязал рану. Затем проделал то же самое с левым плечом мага. Манзони забрал наконечники, завернутые в кусок бинта, и спрятал в карман:
– Все-таки «ублюдки» лучше пистолей. И шума меньше, и адамант искать потом не надо. А то пропадет адамантовая пуля – пиши потом кучу бумажек с объяснением, куда ты ее про...девал.
– И не говори, – вздохнул Кавалли. – Помнишь, как мы того одержимого парикмахера в старых банях ловили?
– Такое забудешь, – скривился Манзони. – Потом полночи дырки от пуль в стенах искали и адамант выколупывали...
Кавалли поморщился, видимо, вспомнив подробности той истории, потом вздохнул и спросил:
– Ну, как бы нам найти поточнее этого несчастного мальчишку? Есть у тебя мысли на этот счет?
– Да какие мысли, – паладин Джудо покачал головой. – Опять по крови придется. Оливио... я должен спросить у тебя, согласен ли ты на колдовство с твоей кровью?
Младший паладин встрепенулся:
– То есть... вы можете найти моего... хм, брата через мою кровь? Тогда согласен.
Маг на полу кареты что-то замычал через кляп, и Манзони легонько пнул его ногой:
– А твоего мнения никто не спрашивает.
Он стянул перчатку с левой руки, сложил пальцы корзинкой и замер. Остальные паладины почувствовали движение сил и пробуждение сидской кровавой магии. Ощущалась она совсем не так, как обычная магия крови. Та пахла смертью и разложением, а сидская… не то чтоб она как-то пахла. Она воспринималась скорее как чувственная, живая, возбуждающе прекрасная мощь. Если бы сама жизнь имела запах, он был бы именно таким.
– Давай левую руку, Оливио. Нет, повязку снимать не надо. Рана-то наверняка еще чуток кровит.
Оливио протянул руку и вложил ее в ладонь Манзони. Тот нахмурился:
– Что такое? Магия какая-то мешает...
Вмешался Робертино:
– Я мазь ему заживляющую наложил, магическую, с белой сон-травой.
– А что будет, если магию эту снять? – спросил Оливио.
Паладин-лекарь достал часы, отщелкнул крышку:
– Два часа уже прошло... Вряд ли травка тебя уже вырубит, но в сон клонить будет. Ну и боль, конечно же. Болеть будет сильно.
Оливио кивнул, приложил левую руку к груди, прикрыл глаза и призвал «очищение» на себя. На мгновение сверкнуло белым светом, словно на младшего паладина плеснули из ведра с водой. Он легонько вскрикнул, открыл глаза и тяжело задышал, пытаясь побороть резкую вспышку боли:
– С-с-с-сучья боль... Знаешь, Робертино, если оно так гадски и дальше будет болеть, то я точно не засну.
Он протянул руку Манзони:
– Давайте, сеньор Джудо.
Тот кивнул, легонько обхватил его раненую ладонь пальцами и закрыл глаза. Со стороны могло показаться, что ничего не происходит, но паладины почувствовали, как истончается Завеса, как она дрожит под напором сил мира фейри... это длилось несколько мгновений. Потом Джудо открыл глаза, отпустил руку Оливио и устало сказал:
– Луиджи, квартал Глициний, тупик Гаттини, третий дом от въезда, кажется… И гони что есть духу!
Кучер только вожжами хлопнул, и карета рванула вперед.
До указанного места добрались быстро. Это была тихая тупиковая улочка в не самом приличном квартале столицы, из тех, где селились в основном небогатые горожане с небольшим достатком. По ночам здесь бывало небезопасно, но днем – вполне благопристойно.
Карета остановилась у дома, который Манзони назвал сразу, как только они въехали в тупик. Это был действительно третий дом от въезда, и младшие паладины даже подивились точности кровавого поиска Манзони.
Был этот домик трехэтажным, с мансардой, довольно чистенький и аккуратный. По правде говоря, это был один из лучших домиков на этой улочке.
– Все-таки как-то очень сомнительно, чтоб мачеха с Джамино здесь поселилась. Бедненько тут для графини Вальяверде, – сказал Оливио. – Так что, выходит, это либо какой отцовский бастард и Джамино мне не брат, или наоборот, я папаше моему не сын. В любом случае, сейчас не до этого...
Кавалли кивнул:
– Вы с Джудо идите, а я этого гада посторожу. Робертино, чемоданчик прихвати.
Манзони вышел из кареты, за ним выпрыгнули Оливио и Робертино. Старший паладин посмотрел наверх, на окошко мансарды, на стеклышках которого еще горели отблески закатного солнца:
– Нам туда.
И быстро пошел к двери, дернул за ручку, выругался, обнаружив, что заперто:
– Зараза!!! – немного отошел, пригнулся и с одного удара вынес дверь. В домике тут же кто-то заполошно закричал, но паладин рявкнул:
– Тихо! Дело короны!
Две пожилые дамы и юнец с кочергой, прибежавшие в маленький вестибюль на шум, тут же заткнулись. Манзони рванул к лестнице, Оливио – за ним, а последним – Робертино с тяжеленьким лекарским чемоданом.
Дверь в мансарду тоже была заперта, но Джудо снес ее, похоже, даже не заметив. Влетел в крохотную комнатенку, видимо, изображавшую в этой квартирке что-то вроде гостиной: здесь был столик под кружевной скатеркой, маленький слегка обшарпанный диванчик и пара раскрашенных гравюр на стенах. На полу у диванчика на коленях сидела перепуганная женщина лет тридцати с небольшим, в пеньюаре, сжимающая за плечи подростка лет четырнадцати. У мальчишки на губах пузырилась пена, у него была отекшая шея и вдобавок его били жуткие судороги, не дававшие вдохнуть.
Манзони сразу бросился к мальчишке, поднял его и уложил на диванчик. Женщина вскрикнула и кинулась к диванчику, но тут мимо нее пронесся Робертино, на лестнице обогнавший Оливио, и негромко сказал:
– Спокойно, сеньора, мы пришли помочь. Не мешайте.
Он опустился на колени рядом с Манзони и раскрыл чемоданчик. Средств, помогающих при удушье, у него было немного, и тут еще поди пойми, что именно нужно... но, взглянув на отекшую шею мальчишки, Робертино сразу понял, что дело, видимо, в том, что помимо судорог, у него просто отеком перекрыты дыхательные пути.
Оливио забежал последним и тут же с изумлением узнал в даме собственную мачеху, а в задыхающемся мальчишке – брата Джамино.
Мачеха его, похоже, не узнала, да ей и не до того было. Она перепуганно кричала:
– Вы кто, вы зачем...
Робертино резко сказал:
– Сеньора, не мешайте нам, не то он умрет. Лучше молитесь Деве и Матери. Оливио, помоги, его надо придержать.
И Робертино подсунул под шею мальчишки диванный валик. Манзони между тем разорвал на нем рубашку и приложил руку к груди.
– Опять то же самое, но на сей раз будет попроще. Робертино, ты свое дело делай, – сказал он и снял с перевязи меч, отложил в сторону, затем надрезал себе палец и принялся рисовать на животе подростка руны. Оливио подошел к изголовью и крепко прижал мальчишку за плечи к диванчику.
Мачеха узнала паладинские мундиры и сообразила, что если кто сейчас ее сыну и поможет, так только паладины. Она упала на колени у окна и принялась быстро, сбивчиво молиться, шурша страницами молитвенника. Оливио мельком даже удивился тому, что у его мачехи вообще молитвенник есть – раньше она набожностью не отличалась, скорее наоборот.
Пока Манзони рисовал кровью узор из трех рун и призывал силы, Робертино занимался своим делом. Он раскрыл чемоданчик, выдернул пробку из банки со спиртом, протер шею Джамино, затем себе руки, взял ланцет и коническую трубочку, и, на мгновение зажмурившись и затаив дыхание, резким движением рассек шею подростка, затем с хрустом пробил трахею, вставляя трубочку в разрез.
Грудь Джамино поднялась, внутри забулькало, но он наконец начал дышать. Робертино и сам вдохнул: