– Хвала богам. Первый раз на живом человеке делал. Оливио, держи крепко, мне пластырем трубку закрепить надо.
Манзони в этот же момент надсек кожу на животе подростка и выдернул проклятие, которое тут же и запихал в банку, в компанию к проклятию Оливио. Закрутил крышку, банку сунул в карман, а проколотый палец – в рот.
Джамино перестал биться в судорогах, затих и теперь дышал более-менее размеренно. В сознание пока не пришел.
Робертино свернул из бинта тампон, намочил в одной из настоек, осмотрел его рот и горло, смачивая их этой настойкой. Отеки спадали прямо на глазах, и он решил, что скоро можно будет и убрать трубку. И занялся обработкой пореза на животе, сказав:
– Можно не держать уже.
Оливио убрал руки.
Мачеха прекратила молиться, бросила молитвенник на столик и кинулась к Джамино, хотела обнять, но Манзони придержал ее:
– Не мешайте лекарю, сеньора. Ваш сын не умрет, не бойтесь. Порча снята.
Она обернулась и глянула на него. Манзони успел отвернуться, цепляя меч на перевязь, и мачеха Оливио только взглядом скользнула по нему, однако Оливио заметил, что в ее глазах блеснул интерес. Неудивительно, Манзони на женщин всегда действовал очень... впечатляюще, что ли. Сидская кровь, что поделаешь.
И тут мачеха наконец увидела Оливио. Пригляделась к нему и вскрикнула:
– Да это же ты!!! Это все из-за тебя!!!
Оливио вдруг страшно разозлился. Чувствуя, что ярость, пробужденная еще Роспини, поднимается неукротимой волной, он опустил голову, зажмурился, глубоко вдохнул. Какое там. Ярость наполняла его и требовала выхода, превращаясь в чистую силу. Он вытянул руку в сторону окошка и сбросил эту силу.
Грохнуло, стекла брызнули на улицу, рама вылетела следом. Снизу донеслись причитания хозяйки насчет убытков и разрушений.
Мачеха взвизгнула перепуганно, Манзони только хмыкнул, а Робертино, занятый пациентом, лишь недовольно повел плечами.
Оливио поднял голову, выдохнул и медленно, четко спросил:
– Причем здесь я, сеньора Кларисса?
Она крикнула, не глядя на него:
– Из-за тебя мы тут оказались, в этой дыре! Если бы не ты, ничего бы этого не случилось. Мне не пришлось бы везти моего мальчика сюда!
Младший паладин, чувствуя, что ярость вроде бы начала утихомириваться, взялся рукой за лоб и покачал головой:
– Если вы не забыли, дон Вальяверде четыре года уже как объявил меня мертвым, а Джамино наследником сделал еще раньше. Четыре года я не имею никакого отношения к вашей семье. И не желал бы иметь его впредь, но сегодня так случилось, что по следу кровавого проклятия мы пришли сюда. И вас-то я тут никак не ожидал увидеть. Но вы с какого-то рожна вдруг заявляете, что я в чем-то виноват. Терпеть не могу, когда меня обвиняют в том, о чем я ни сном ни духом знать не знаю.
Мачеха перевела взгляд на Джамино, по-прежнему без сознания лежащего на диване. Робертино как раз закончил зашивать надрез и теперь накладывал повязку. Обернулся, сказал:
– Не переживайте, сеньора, опасность позади. Скоро я выну трубку, но нужно будет вызвать мага-целителя, чтобы заживить рану.
Сеньора Кларисса горько всхлипнула:
– Вызвать мага... Куда? Сюда, в эту дыру? За какие деньги?
Оливио не удержался и ядовито сказал на это:
– Что ж так? Графиня Вальяверде – и вдруг без денег. Разве дон Вальяверде – не один из богатейших сеньоров Плайясоль? Или за четыре года вы сумели спустить состояние, приносившее шестьсот пятьдесят эскудо чистого годового дохода только за счет недвижимого имущества? Не говоря уж о вашем собственном приданом.
Мачеха вскрикнула:
– Ты, ты никогда меня не любил, никогда!!! – она заломила руки.
Младший паладин, все еще злой, пожал плечами:
– Помилуйте, сеньора Кларисса, да за что же я вас должен был любить? За то, что не успел кончиться траур по моей матушке, как дон Вальяверде на вас женился? Или за то, что вы не упускали случая меня пошпынять и унизить за малейшие оплошности? Или за то, что вы всего за два месяца, что я провел в богами проклятой гардемаринской школе, осмелились прикарманить и куда-то спустить почти все фамильные драгоценности моей матушки? Или за то, как вы радовались, когда дон Вальяверде меня первенства в наследстве лишал в пользу Джамино? Ну? За что же я вас должен был любить? Это еще Джамино имеет право спрашивать с меня, любил ли я его или нет. А у вас такого права нет и не было никогда.
На это сеньора Кларисса вдруг разрыдалась, причем видно было – искренне, от отчаянья и боли, и Оливио вдруг стало ее жалко.
В дверях возникла пожилая сеньора, явно хозяйка, и открыла было рот, чтобы, по всей видимости, потребовать возмещения убытков, но Манзони тут же улыбнулся ей, приобнял за плечи и вывел из комнаты. На пожилых дам его обаяние действовало ничуть не хуже, чем на молодых, и можно было не сомневаться, что он всё уладит.
Кларисса плакала, сидя на полу, плакала навзрыд, размазывая по лицу сопли и слезы, совершенно не заботясь о том, как всё это выглядит.
– Модесто взбесился ужасно! Кричал, что я шлюха, что Джамино – ублюдок! – рыдала мачеха. – Ничего слушать не желал... Кричал, что лишает Джамино наследства, и что будет требовать, чтоб с тебя обеты сняли, как с наследника единственного... Кричал, что Джамино – мерзкий выродок, недостойный имени Вальяверде...
Оливио не удержался от комментария:
– Да у него уже традиция прямо. Чуть что – имени и наследства лишать. Как будто у него сыновья толпами бегают...
Мачеха продолжала рыдать:
– Выгнал нас без денег, без всего, в чем были, просто взял и выкинул!!! И еще и дяде Бьяччи сказал, чтоб не смел мне приют и деньги давать. А дядюшке что, он и рад только – меня замуж спихнул, а мое наследство с Модесто поделил... Взял вот так и выгнал!!! Как будто я какая-то последняя поломойка!!!
Оливио даже рот раскрыл от удивления. Нет, конечно, это на папашу было похоже. Но... С ума он сошел, что ли? Или мачеха и правда что-то натворила такое, что папаша просто в разнос пошел.
– Ну, сеньора, вы ведь и сами не без вины. Если уж даже в печатные листки история про ваш адюльтер попала... Конечно, дон Вальяверде разозлился. Хотя это все равно чересчур. Ну ладно на вас разозлился, но Джамино-то причем? Он что, даже не проверил сначала, действительно ли Джамино – бастард?
Мачеха, всхлипывая, покачала головой, вытерла слезы и сопли рукавом сползшего с плеч пеньюара, и зарыдала снова.
– Совсем на старости лет мозги растерял, – вздохнул Оливио. – Вы, конечно, тоже хороши – завели любовника, бесстыже пригласили его жить в Кастель Вальяверде, да к тому же это еще и ваш кузен. Инцест, знаете ли, тоже позорное дело. А дон Вальяверде всегда имел очень раздутое представление о собственной чести...
В дверях возник Манзони, но стоял он молча и только за всем этим наблюдал. Кларисса снова утерла нос и слезы, и, всхлипывая, сказала:
– Не было ничего... Я только позировала для картины. Чем угодно клянусь!!! Вивиано не был никогда моим любовником, он вообще по мужчинам!!! Ему женщины только как натурщицы интересны...
Оливио припомнил, как иногда ловил на себе странные томные взгляды мачехиного кузена-художника, и его передернуло. Похоже, мачеха не врет. Да он и сам сейчас чуял – не врет. И если так, тем больший дурак его папаша.
Он снова схватился за лоб:
– И вы даже не обратились в королевский арбитраж? Не потребовали проверки? Просто вот так позволили себя и Джамино выкинуть из дому?
Мачеха нашла в себе силы еще и огрызнуться:
– Сам-то ты арбитражей и проверок много требовал?
– У меня, сеньора, ситуация была другая, – спокойно сказал Оливио, хотя ярость его зашевелилась снова, но уже не из-за мачехи, а из-за отцовской дурости. – Я как раз свободы и хотел. Хотел как можно дальше оказаться, и там, откуда дон Вальяверде меня уж точно никогда достать не сможет.
– Теперь сможет, – кисло ответила она, видимо, уже устав рыдать. – Единственный же наследник... Модесто кричал, что ты, мол, показал, что достоин, что ты его настоящий сын... И что он тебе всё прощает... А арбитражи... Я просто боюсь проверять. Я и правда насчет Джамино не уверена. В ту пору у меня... был еще один мужчина. Перед самой свадьбой с Модесто… Так что все может быть.
Оливио покачал головой и спросил:
– Сколько лет было тому вашему любовнику?
Удивленная таким вопросом мачеха пожала плечами:
– Да как и мне тогда, восемнадцать. А это тут при чем?
Младший паладин рассмеялся:
– При том, что в таком случае я вам гарантирую, что Джамино – мой брат и законный сын дона Вальяверде.
Она недоверчиво на него посмотрела:
– Откуда такая уверенность?
– Оттуда, что этот ваш тогдашний юный любовник в силу своего возраста никак не может быть еще и моим отцом. Ведь сюда мы пришли по следу кровавого проклятия, которое некий малефикар наложил на меня и Джамино именно потому, что у нас один отец.
Мачеха перепугалась:
– Проклятие? За что, зачем? Кто?
– Это мы выясним, сеньора, – подал голос Манзони, причем говорил он по-плайясольски, как перед тем и Оливио с сеньорой Клариссой. И говорил довольно чисто, почти без акцента. Сеньора Кларисса посмотрела на него, и на этот раз он не стал ни отворачиваться, ни глаза опускать. Оливио прямо-таки воочию увидел, как мачеха, словно рыбка, заглатывает крючок сексуальной привлекательности старшего паладина Джудо, как преображается на глазах, успокаиваясь и расцветая. Даже ее опухший нос как-то сразу в прежнюю форму вернулся.
– Не беспокойтесь. С хозяйкой дома улажено, мага-целителя вызвали, – сказал Джудо, по-прежнему глядя на нее каким-то особенным, заинтересованным взглядом. – Ваш... супруг поступил с вами совершенно по-свински, и вы имеете полное право заявлять на него в королевский арбитраж, что я вам и советую сделать побыстрее. Переезжайте в приличную гостиницу, ведите образ жизни, какой пристало вести графине, и не беспокойтесь о деньгах – за все заплатит ваш... супруг. Вы же по-прежнему его жена, даже не смотря на то, что он вас выгнал, и имеете право на треть его доходов по закону. Так что вы смело можете давать векселя на имя Вальяверде. Пусть побесится. Кстати, советую вам подавать на разв