– Пабло Ньета, сеньоры, – представился журналист. – С кем имею честь?
– Паладин Оливио Альбино. Джамино Вальяверде, – представился Оливио сам и представил брата. – Вы, так понимаю, моим предложением заинтересовались, иначе б не пришли, сеньор Ньета.
– Само собой. Публика… публика любит скандалы среди знати, – усмехнулся журналист. – А я люблю с шумом кого-нибудь вывести на чистую воду. Вытащить на свет божий не просто грязное белье, как любят мои коллеги по ремеслу, но такое белье, от которого вонища поднимется до небес и все забегают, как крысы на пожаре, а по итогам этой беготни в мире чуток прибавится справедливости. Полагаю, у вас что-то подобное имеется, иначе бы вы ко мне и не обратились, а, сеньор паладин?
Оливио подивился проницательности журналиста, тихонько призвал силу и попробовал посмотреть на него особенным взглядом. Ага. Ну так и есть. Не маг, конечно, но избранный богами. В данном конкретном случае – Судией. Ну, оно и к лучшему. Значит, не успокоится, пока это дело не раскрутится на полную катушку.
Паладин придвинул к нему сложенные листки:
– Ознакомьтесь, сеньор Ньета, и сами решите, годится ли вам это или не стоит ваших усилий.
Журналист развернул бумаги и быстро прочитал. Оливио наблюдал, как меняется выражение его лица. Под конец чтения оно сделалось похожим на морду охотничьей собаки, учуявшей след красного зверя. Сеньор Ньета поднял голову, пригляделся к Оливио и сказал:
– Это затронет многих. Очень многих, сеньор, хм, Альбино. В Ийхос Дель Маре в свое время побывала чуть ли не половина плайясольской и кьянталусской знати. Да и из других провинций тоже… И я полагаю, почти все они возмутятся и сочтут эту публикацию страшно оскорбительной для своей чести.
Оливио прикрыл глаза:
– Их честь была оскорблена ими же, когда они следовали обычаям этой школы. Не тем, что их там унижали, а тем, что они сами там унижали других. Поэтому мне плевать на такую честь. Мне просто хочется, чтобы эту поганую школу прикрыли, и чтобы больше подобное нигде не повторялось.
Журналист провел пальцем по подписи:
– Хм… Но Оливио Вальяверде ведь может пострадать в результате этого скандала. Ему могут угрожать, его даже могут попытаться убить – как это делают кольярские контрабандисты с теми, кто нарушает омерту. Здесь ведь то же самое.
Джамино с тревогой посмотрел на Оливио, но тот скрестил руки на груди, откинулся на спинку стула и невозмутимо сказал:
– Оливио Вальяверде умер, его отец сам об этом публично заявил.
Журналист только хмыкнул, многозначительно глядя на Оливио, но тот добавил:
– А паладин Оливио Альбино на эти угрозы кладет с прибором. Паладин Альбино посвящен Деве и служит королю и богам, и любой, кто посмеет ему угрожать и тем более попытается убить, будет наказан… как это случилось со Стансо Канелли. Ведь очень поучительная история, не правда ли?
Пабло Ньета покрутил бумаги в своих красновато-коричневых пальцах, улыбнулся широко:
– Отлично. Пусть разразится буря, – он спрятал эти два листка в свой большой бумажник. Отпил кофе и взял третий листок, обратился к Джамино:
– Сеньорино, вы вполне осознаете последствия, которые будет иметь публикация вашего письма?
Мальчишка кивнул. Стиснул ложечку, раздавил ею несколько крошек от пирожного на блюдце, и сказал:
– Если последствием будет позор для дона Вальяверде, то я этого и хочу. Пусть опозорится. Он это заслужил.
– Но ведь это ваш отец, – прищурился журналист.
– Оливио Вальяверде он тоже отец, но сами же видите… – мальчишка посмотрел ему в глаза. – Пусть и получает за то, как со своей семьей обращался. Нам-то уже хуже точно не будет. Он ведь нас с мамой чуть ли не в одном исподнем выкинул на улицу, из-за одних только необоснованных подозрений. А до этого бил ее и унижал. Мама будет требовать проверки моего происхождения, развода и компенсации. А мне… мне все равно. Я его больше никогда отцом не назову, никогда, что бы там проверка ни показала.
– Хорошо, сеньоры, – Ньета спрятал в бумажник третий листок, а сам бумажник упаковал во внутренний карман камзола. – Завтра я начну с истории о кровавой магии. А потом постараюсь раскрутить все остальное. А ваши откровения, сеньорино, я в «Зеркало» отнесу. Простые люди его больше читать любят, чем «Горячие новости», и вам будут сочувствовать. Возможно, настолько будут сочувствовать, что в день судебного заседания королевского арбитража в зале будет много неравнодушной публики. Это я вам могу обещать. И кстати… если ваша матушка пожелает со мной встретиться и добавить подробностей к вашему письму, я всегда к ее услугам здесь сразу после вечерни.
Он надел шляпу, собираясь уходить. Оливио сказал:
– Сеньор Ньета… вам ведь тоже могут угрожать.
Журналист опять широко улыбнулся:
– Я к этому привык, сеньор паладин. Я не боюсь.
– Все равно. Если вдруг окажется, что вам нужна помощь, или что ваша жизнь в опасности, то меня всегда можно найти в казармах при дворе. Если надо, мы с друзьями вам поможем.
– Благодарю, сеньор Альбино, я запомню, – журналист поклонился и ушел.
Оливио взял чашку, отпил кофе, заел печеньем. Потом сказал:
– Вот мосты и сожжены. И ладно. Ну, куда дальше двинемся?
Джамино тоже допил кофе, призадумался и спросил:
– А правда, что в столичном зоосаде есть элефант? И на нем можно покататься?
Паладин пожал плечами:
– Честно говоря, понятия не имею. Я до сих пор ни разу там не был. Так что пойдем, самому интересно.
Он встал, надел берет, попрощался с сеньорой Боной и вышел из кофейни следом за Джамино, размышляя, пристойно ли будет паладину прокатиться на элефанте, если, конечно, элефант имеется и на нем можно кататься.
После заката старшие паладины, свободные от караульной рутины и прочего, обычно собирались в своей гостиной на втором этаже паладинского крыла. С давних времен так заведено было – для каждого разряда паладинов имелась своя гостиная. У кадетов это была комнатушка возле тренировочного зала, простенькая и скромная, у младших паладинов гостиная была поприличнее и побольше, у паладинов, закончивших обучение – еще лучше, а уж у старших-то – вообще роскошная. В паладинском корпусе офицерские звания были достаточно условными, значение на самом деле имели личные способности и заслуги, и иной старший паладин безо всякого звания мог быть уважаем больше, чем даже капитан. К тому же, когда паладины собирались в своих гостиных для отдыха и досуга, по умолчанию считалось, что они равны, разве что самый младший по возрасту среди присутствующих обязан был прислуживать остальным. Это прислуживание было необременительным и состояло в заваривании и сервировке чая, кофе, других напитков и закусок к ним, покупке свежих печатных листков, разжигании камина и тому подобных мелочей.
В этот вечер в гостиной собрались четверо старших паладинов. У камина, где были сложены декоративные камешки вместо дров (потому как осень в Срединной Фарталье теплая, и в сентябре еще нет нужды разводить огонь для обогрева), сидел Педро Джулиани и потягивал из высокого бокала глинтвейн. За столиком в углу играли в шахматы Андреа Кавалли и бывший храмовник Теодоро. На диване развалился мартиниканец Ринальдо Чампа с мартиниканской же лютней и лениво перебирал струны. Его музыка никому не мешала, играл он хорошо, пел тоже. Правда, отдавал предпочтение мрачным балладам и историям о несчастной любви, так что иной раз другие паладины начинали его упрашивать сыграть что-нибудь повеселее. Ринальдо тогда, чтоб отвязались, частенько вжаривал какую-нибудь бодрую песенку на своем родном языке чаматле, перевести которую отказывался наотрез – мол, жутко непристойная и кровожадная. Ринальдо был самым молодым из старших паладинов при дворе. Так что, когда он заметил, что у Джулиани опустел бокал, отложил лютню, взял с маленькой жаровни серебряный пузатый кувшинчик с глинтвейном и долил.
Открылась дверь и в гостиную вошел Джудо Манзони, поприветствовал всех, сам плеснул себе чаю и плюхнулся в кресло у окна. Теодоро, сгребая фигурки и складывая доску, спросил:
– Чего довольный-то такой, как кот, сметаны обожравшийся?
Джудо только в улыбке расплылся. А ответил вместо него Педро Джулиани:
– А то ты не знаешь, чего. По бабам целый день шлялся, вот чего.
Манзони вытянул в его сторону палец, с пальца сорвался красный огонек и понесся Педро прямо в лицо. Старший паладин привычно блокировал, но огонек, в полете оформившийся в пикси-светлячка, ловко обошел блок и сел ему на нос. Педро оглушительно чихнул, щелчком сбил пикси, но тот, отлетев на три фута, атаковал его снова.
– Опять ты за свои сидские шуточки, Джудо! – проворчал Педро, отмахиваясь от светлячка и таки наконец его сумев развеять. Джудо создал еще одного, пустил в камин, и тот затанцевал на камешках, создавая иллюзию раскаленных углей и языков пламени.
– Я сколько раз тебе говорил – не надо называть женщин, к которым меня приводит Мать, таким вульгарным словом, – с укоризной сказал Манзони. – Это оскорбляет не только их, но и Ее тоже.
Теодоро усмехнулся, а Педро выставил вперед ладони:
– Ладно-ладно, прости. Так чего, по сути-то я прав. Целый день тебя не было, а вернулся – так и сияешь, да еще и магией сидской швыряешься. Не может быть, чтоб это только от одной свиданки было. Значит, ба… женщин было несколько. Не, ну с тебя бы сталось и с несколькими сразу одну свиданку устроить, ты парень щедрый, а они к твоим ногам сами падают, стоит только глянуть. Выбирай – не хочу.
Паладин Джудо пожал плечами, улыбнулся снова:
– Похабник ты, Педро. Ты что думаешь – если мне дозволено трахаться, так я их перебираю, как апельсины на рынке, оптом и в розницу? Нет.
Он посерьезнел, перевел взгляд на камин, где вовсю резвился огненный пикси. Ринальдо щипнул струны, отложил лютню и спросил:
– А… как тогда? Ну, ведь тебе все-таки не составит труда любую соблазнить, я думаю. Тут Педро прав. Я сам слыхал, как нас придворные дамы обсуждали, так одна сказала – мол, мне б паладин Джудо хоть подмигнул бы – так я б ему дала с места не сходя.