– Мне интересно.
Коротышка оживился:
– Мы потеряли много с гибелью Атланора. Много и многих… Но и приобрели немало. – Он сделал паузу. – Опыт! Горький опыт… После всего Эн-лилю не составило труда убедить Совет дать ему на время диктаторские функции. Смерть требовала отмщения. И мятежником воздалось. – Он придвинулся ближе. – После гибели основного энергетического блока большинство их тех, кто остался жив, вернулись на базу Луны. Часть даже согласилась на перевод на Красную планету, так чтобы с потерей шахт на Земле мы не потеряли добычу. Никто не требовал закрытия проекта. Но все хотели одного… Мести!
Посланник Совета еще раз посмотрел на раболепно согбенные спины молящихся людей.
– Он нашел в чащах Парванакры гнездо мятежников. Оплот посвященных, последних галла. Нашел и сжег их всех. Вместе с детенышами, женами и остатками знаний. Никого не оставил… А после выискал и уничтожил такое же селение в Нуми.
– Ирэм?
– Ирэм многоколонный… Теперь это Ирэм, стертый с лица земли…
– И что дальше?
– И искал мятежников дальше, истребляя их всех, всех, кого находил… Делал так долго… очень долго… до тех пор, пока не начали гибнуть ануннаки.
– Что?
– Не что, а как?! Ученики оказались достойны наставников. Мятежники перестали селиться открыто, зато приобрели навык мимикрии… Гусеница в листве… Они растворились среди смертных, но не оставили войну.
– Абсурд!
– Ох, если бы… Мы только выстроили новые центры добычи… И тут началось… Исчезали управители шахт, гибли начальники участков. Когда зарезали одного из верховных, Совет собрался вновь. Политика снова поменялась.
Белокожий молчал.
– Мы ушли с поверхности… Без энергетического блока нам не добыть необходимых объемов самим, значит, обойтись без смертных мы не можем. Но находиться среди них постоянно отнюдь не обязательно – простая истина… Достаточно влиять со стороны.
Белокожий молчал.
– Тебе неинтересно?
– Мне неинтересно.
Посланник вздохнул, но продолжил:
– Надо создавать большие империи. Их власти будут заботиться о том, чтобы добыть побольше золота. Кто справится лучше, того будем использовать как эталон.
– Но я…
– А у тебя старый, опробованный и забракованный метод. Совет решил, что это уже неприемлемо.
– Это решать мне.
– Нет. Это решать Совету. И он уже определился. Эта цивилизация – гнилая ветвь.
Кецалькоатль молчал, только желваки ходили по лицу.
– Либо через день мы сотрем их с лица земли, либо…
– Что?
– Ты нужен нам. Я не сказал главного. На этой планете мы приобрели слишком много вредных привычек. Партии в Совете не могут поделить власть, дело дошло до открытых столкновений. Эн-лиль снес в бездну города центристов – Содом и Гоморру. Он пробовал установить контроль над космодромом и получил в ответ ультиматум. Теперь земли Синая стали ничейными. Номинально там властвует Инанна, но на самом деле она ничего не решает. Никто из нас не может ничего делать там. Земля без закона… Мы даже не можем выкурить оттуда тех посвященных, которые кусали руку, кормившую их.
– При чем тут я?
– Безвластие порождает беззаконие… Безвластие… Многим надоело это… Твои позиции сильны на Красной планете. Там много твоих сторонников, ты там все еще популярен. Их голоса важны нам.
– И что за это?
– За это мы не будем уничтожать твои города, твои народы… Но и существовать как раньше они тоже не будут.
Белокожий бросил взгляд вниз, на спины молящихся жрецов. Унылый гул поднимался от самых нижних ступеней, долетая обрывками молитвы до верхней, «божественной» площадки.
– Что передать Совету?
Посланник ждал ответа.
Человек в шлеме цвета меди поднял усталые глаза на своего собеседника:
– Передай, что я согласен…
3
Вечером следующего дня исмаилиты остановились на узкой тропке, ведущей куда-то в горы Тавра. Лица обычно суровых арабов разукрасили улыбки, а глаза искрились такой радостью, что ученый не сомневался: они шли к себе домой или в такое место, где им будут очень рады.
– Удачный день, неверный. – Плечо Улугбека сотряс «дружеский» шлепок подъехавшего вождя мятежников. – Сегодня ты будешь ночевать в очень интересном месте. За то, чтобы узнать о том, где оно находится, многие из тех, с кем я воюю, отдали бы мешки золота.
Он остановил лошадь и подозвал одного из нукеров:
– Завяжите ему глаза!
Сомохову осталось только повиноваться. Остаток дня он провел в темноте, держась за луку седла и считая, сколько поворотов делает дорога направо и сколько – налево. Как ни старался русич, но составить представление о маршруте движения он так и не смог.
Вечером с его глаз сняли повязку.
Он стоял во внутреннем дворе большого дома. Гудели рядовые нукеры, расседлывая лошадей и разбирая тюки. Около них вилось с полдюжины местных прислужников в добротных, хотя и небогатых халатах. Дом окружала высокая стена, так что увидеть, что творится снаружи и где они находятся, Улугбеку не удалось. Зато горы, такие далекие утром, теперь буквально нависали над пленным археологом.
– Проходи, будь гостем. – Лицо Гассана лучилось гостеприимством.
Ученый поднялся по ступеням. Неожиданно мимо него пропорхнуло нечто в длинных широких одеждах и, взвизгнув, повисло на шее ибн-Саббаха.
Невысокая женщина, закутанная в лиловую ферадже[77], голову и лицо которой закрывали вуали[78], радостно стрекотала, обнимая предводителя исмаилитов. Улугбек смог разобрать только «наконец-то» и «я так рада».
Нукеры тактично отступили, и только русич остался рядом с воркующей парой.
Ибн-Саббах обернулся к ученому:
– Это Зейнаб, моя младшая сестра.
Из узенькой щелки в одеждах в сторону Улугбека стрельнули озорные глаза.
Сомохов, смутившись, попробовал представиться, но девушка, не дослушав его, убежала.
– Вот всегда такая. Егоза! Все бегает да бегает, а ей уже пора о замужестве думать, а не о проказах. – Гассан сокрушенно покачал головой. – Порядок на мужской половине наводила перед моим приездом. Однако, пора и мне в селямлик.[79]
Первый этаж двухэтажного дома занимала большая гостиная, к которой примыкали несколько комнат для гостей. Покои хозяина находились на втором этаже. Впрочем, это разделение было достаточно условным. Обстановка большинства помещений первого этажа была одинакова и поражала простотой: несколько циновок на полу, низкий столик, сундук, лавки, ковры на стенах. У входа иногда стояли кувшины с водой. Улугбек был знаком с бытом тюрок и еще раз удивился тому, как мало в нем изменилось за последнюю тысячу лет.
Перед ним был конак, типичный турецкий дом. Как он убедился через полчаса, их появление не было сюрпризом для его обитателей. Пока воины, приехавшие с господином дома, – а ибн-Саббах был именно господином – быстро таскали привезенные тюки в кладовую, стоявшую в глубине двора, слуги пару раз пронесли мимо ученого большие казаны с булькающим супом и блюда с лепешками. Из кухни, находящейся, по местному обычаю, подальше от дома, доносились многообещающие ароматы плова. Улугбек сглотнул. Ели они ранним утром и ехали без остановок.
Ибн-Саббах, как и положено хозяину, устремился наверх. Остальные не спеша закончили разгружать вьючных лошадей, привели в порядок запыленную одежду и только после приглашения седовласого старичка, распоряжавшегося во дворе, дружной гурьбой двинулись в глубь дома.
Сомохов вместе со всеми разулся у входа и поднялся по лестнице на второй этаж. Далее участники только что закончившегося похода прошли на большую веранду, называемую на арабский манер «хайат»[80], на которую выходили все жилые помещения мужской части второго этажа. Здесь вместо скромных циновок полы были застланы дорогими персидскими коврами, сундуки украшала резьба, на покрашенных стенах висели подносы с искусной чеканкой. На полу стояли невысокие медные столики с фарфоровыми пиалами и медными ложками. Вокруг заботливо уложены груды подушек. Сам хозяин дома восседал на почетном месте в восточном углу.
Люди ели молча, что было непривычно ученому после шумных европейских застолий. Сразу после супа из пшеничной крупы подали блюда с закусками, где высились груды берека, то есть блинчиков, фаршированных мясом и сыром, и маленьких голубцов из виноградных листьев, называемых япрак. Пока мужчины отдавали дань уважения искусству местных поваров, на столе появились казаны с вареной бараниной и подносы с рисовыми шариками, которые использовались наравне с лепешками. Котлы опустели быстро, но на их месте уже стояли подносы с кебабом, кофте и пастырмой и большие блюда с пилавом, то есть пловом. На вкус Улугбека, плов был слишком жирный и перенасыщен специями, но люди, оголодавшие за время длительного перехода, не привередничали.
Наконец принесли десерт: пирожки на меду, халву и лукум. Сам ибн-Саббах запивал сласти холодным шербетом, но для нукеров подали еще кувшины с хотабом, компотом из меда и фруктов, и даже охлажденную бозу, бражку на просе и ячмене, по вкусу напоминающую пиво.
Тут уж народ расслабился, пояса распустились, языки развязались. Соседи начали охотно вспоминать подробности похода, славить вождя, перебрасываться вопросами и обсуждать текущие дела. Хозяин милостиво кивал, поддакивал и изредка вставлял одну-две фразы, поддерживая нить разговора и показывая, что тема ему интересна.
Через полчаса светской беседы под сладкое подали тазы с водой для омовения. Званый обед подошел к концу. Сомохов поднялся вместе со всеми, но Гассан жестом попросил его остаться. Когда за последним нукером закрыли двери, хозяин дома поднялся и подошел к своему пленнику:
– Жизнь – и повозка, и погонщик… Кто мог подумать, что я буду принимать у себя того, кто считает себя врагом избранных?