На этом съезде Ульянов уходил в отставку с поста председателя СТД. Кстати, по тем временам – очень много сделал хорошего. Порядочный, честный человек. И артист замечательный. Спасибо ему.
Так вот. Идет съезд, выступают режиссеры, актеры, директора…
Горячо выступают, говорят о трудностях, о преодолении… Но – все выступления в результате сводятся к одному, и справедливо сводятся: нет денег. Нет денег на декорации, нет денег на костюмы, на зарплату, на гастроли, на ремонт и т. д. и т. п. Одним словом, на все! На все нет денег.
Нашей комиссией по культуре был уже создан закон о культуре и был уже принят и подписан Ельциным. Была там статья, говорящая о бюджетном финансировании культуры: на культуру государство отдает не менее двух процентов от госбюджета и не менее шести процентов от муниципального.
Я вышел на трибуну и сказал, что, если бы наш закон исполнялся, воплей, подобных сегодняшним, вообще бы не было. Но беда в том, что закон не исполняется.
– Как отнесется съезд к тому, чтобы направить генпрокурору запрос относительно невыполнения правительством Российской Федерации закона о культуре? Генпрокурор заставит правительство дать деньги – ибо культура в этом году не получила финансирования в размере двух процентов от бюджета России.
Общий восторг в зале! Молодец! Ура! Правильно!
Говорю, что уезжаю сегодня в Питер, у меня там спектакли, а письмо, или запрос, или жалобу, в прокуратуру могут составить (и грамотно составить) юристы стд, их у нас много – тот же Дадамян! А подписать могут либо все участники съезда, либо вновь избранный председатель. До этого выступления позвонил я Егору Тимуровичу Гайдару и задал ему вопрос, как он отнесется к подобному демаршу, а он был в то время председателем правительства.
– Прекрасно! Подавайте запрос в прокуратуру! Надо учиться жить в правовом государстве, а не ждать подачек! Подавайте! Это будет первым шагом, наглядным уроком для всех!
Провожаемый восклицаниями: «Молодец!», «Спасибо!» – уехал я на вокзал, лег на полку в «Красной стреле», натянул на голову одеяло и, счастливый, заснул под стук колес.
Через несколько дней приезжаю в Москву, иду в секретариат СТД.
– Ну как? Написали в прокуратуру?
– Да нет…
– Почему?!
– Да знаете, как-то необычно… Надо бы посоветоваться… Да и вообще… Да и стоит ли скандалить? Наживать врагов…
Так никакого запроса в прокуратуру и не поступило. Зато еще горячее, еще взволнованнее полились речи об отсутствии денег на культуру, еще гражданственнее зазвучали слова о значении культуры в жизни России. Появился даже новый термин – «геноцид культуры».
Или вот еще…
А! Вот и врач!
– Ну, как дела?
– Да ничего, спасибо. Только вот температура…
– Как?
– Тридцать восемь и пять.
– Ну-ка, ну-ка… – Смотрит градусник. – Да… Вот черт! Сейчас другой градусник поставим, может быть, этот бракованный. А вообще-то, знаете, когда температура – это хорошо, это значит, что организм сам борется с инфекцией, с вирусом! Сам организм, самостоятельно!
Вышел.
Ну да. «Если больной помрет, так и сам помрет, а если выздоровеет, так и сам выздоровеет» (Николай Васильевич Гоголь, «Ревизор»).
Да, или вот еще – тоже съезд СТД.
Прошу слова и говорю, что мы должны понимать: постепенно страна въезжает в капитализм, причем дикий, необъезженный. Цель любого хозяина – прибыль. Хозяин театра лелеет прежде всего собственную выгоду, какова бы она ни была. И ни перед чем не остановится для достижения своей цели. Будь то частник или министр.
Мы, работники театра, беззащитны перед хозяином. Договор? Да что договор! Что хочу, то и ворочу. Нам необходим профессиональный союз, защищающий права трудящихся, круговая порука всех за каждого, чьи права нарушены. Есть образцы: профсоюзы в США, во Франции…
У нас ведь есть все: здания, дома отдыха, транспорт – необходимо плавно, не торопясь, переходить на профсоюзные рельсы, не сразу, конечно, но необходимо!
– Да ну, Олег… Представляешь, какая это волокита бумажная…
Я прошу проголосовать съезд. За создание профсоюза. И что? Поднялась одна рука. Это – Сундстрем из Петербурга, из Петербургского театрального института… Одна.
И все. Всем остальным – по фигу.
Я сошел с трибуны, сказав лишнее. Ну что ж, и сидите. Вот когда вас жареный петух клюнет в жопу, тогда завопите, но будет поздно.
Сейчас наступает время жареного петуха. Ну и ладно. Мне восемьдесят четвертый год. Без меня, пожалуйста!
Что-что, а лишнее говорить я научился. Лишнее и неприличное. Что зря. Та же история с московским театром Трушкина, Театром имени Антона Чехова. Больше пятнадцати лет я там работал. Трушкин меня пригласил, я согласился, конечно, – лишний заработок играл свою роль, – но главное, главное – мне хотелось поддержать один из первых частных театров России. Хотя это и трудновато: мотаться между Москвой и Петербургом. Играли мы «Ужин с дураком» с замечательным Геной Хазановым, с Равиковичем, Дьяченко, Михайловским. Спектакль до сих пор пользуется успехом, аншлаги! Играли «Цену» Миллера – великая, удивительная пьеса, но большинству современников не нужны сюжеты, затрагивающие их совесть.
Нет, не хочу. Нет. Дальше не буду вспоминать о Театре имени Антона Чехова. Тяжело и одиноко. Без моих друзей, ставших мне родными и близкими, – Гены, Бори, Володи, всех-всех… Больше пятнадцати лет были мы вместе, и это были счастливые годы. Моя несдержанность, деланная обида на меня Трушкина и… Ну, что там… Я уже стар, баба с возу – кобыле легче… А я могу только с грустной улыбкой вспоминать о прошедшем…
Вот что такое старый артист. Учитесь, ребятки… На будущее.
Входит доктор:
– Вот вам градусник! Думаю, этот не бракованный. Но, если температура повышенная, не огорчайтесь – это нормально. Даже хорошо! Вон, ваш сосед из двадцать пятой палаты – и с температурой чудеса вытворяет… Да еще у него там охрана – тоже, хоть и без температуры… знаете… черт знает что такое!
– А что?
– Да нет, ничего… Даже не выписать его – лапа у него где-то там… наверху… Ну да бог с ним. Через десять минут зайду.
Ставлю градусник.
Тоска… Как там дома?.. Чертов мобильник…
Белый дом – нынешний Дом правительства – так спроектирован, что незнающий посетитель никогда – понимаете? – никогда не сможет самостоятельно покинуть здание Белого дома, как мы называли его тогда, в «лихие девяностые», а ныне Дом правительства России. Мышеловка! Неисчислимое количество мраморных лестниц, километровых коридоров, переходов сбивает с толку и приводит желающего выйти из здания человека в очередной тупик. Представьте, а если это какой-нибудь иностранный шпион, заброшенный сюда враждебной державой, и у него назначена встреча с резидентом? Шпион мечется вверх-вниз по десяткам лестниц, но вновь и вновь упирается либо в тупик с зеркалом и с ужасом видит себя – бледного, потного, растерянного, либо в лестницу, ведущую не вниз, к выходу, а куда-то наверх, в неведомое!
Время встречи с резидентом упущено. Провал.
Шпион кричит: «А-а-а! Хелп ми!» Гулкое эхо отвечает ему… И если найдут его чекисты, что вряд ли, ибо сами запутаются, то сдается либо, что самое правильное, вынимает свой парабеллум и пускает себе пулю в лоб.
И, может быть, через многие годы найдут его высохшую мумию где-нибудь у зеркала за пальмой и поместят в музей «холодной войны», в большую стеклянную витрину.
Несемся мы с Сеславинским вниз по лестницам Белого дома (дорогу мы с трудом, но изучили), несемся с нашего пятнадцатого этажа, где комиссия по культуре!
Вниз, вниз! В зал заседаний Верховного Совета! Лифт невозможен – долго ждать!
Через две-три ступеньки! Ибо можем опоздать на третье чтение нашего закона о культуре! Оно – чтение – должно было начаться в четырнадцать тридцать, а начали – мы услышали по трансляции – в час дня!
Мчимся вниз!
Сеславинский, свистя штанами, задыхаясь, выкрикивает на лету нечто нечленораздельное, свидетельствующее о его крайней растерянности и недовольстве самим собой и вообще!
Успеть! Успеть к началу обсуждения! Свистят новые штаны Сеславинского, трещат мои колени, мелькают ковры, мрамор, зеркала!..
Два процента!!! Два процента от бюджета Российской Федерации должны выделяться на культуру! Эта цифра записана в проекте нашего закона, который обсуждают сегодня, и именно эти два процента вызывают яростное возражение у почти всех депутатов.
– Совсем с ума посходили! Да им и одного процента – поверх головы!
И может сессия Верховного Совета дать и один процент или вообще сотые доли процента – куда и больше-то, бездельники!
А может из-за этой статьи вообще не принять закон!
И пропали тогда наши надежды на возрождение российской культуры, на возникновение новых музеев, театров, кинозалов, на поддержку новаторов во всех видах культуры, и продолжат директора театров, ломая руки, умолять о субсидировании… И будут старушки в музейных залах питаться одной овсянкой, и будут по-прежнему гнить и разрушаться объекты культуры: музеи, театры, библиотеки, концертные залы…
Нет! Мчимся вниз. Задыхаемся. Вбегаем в зал заседаний.
Хасбулатов, председатель, уже начал обсуждение.
Поленов Федор Михайлович, председатель комиссии нашей по культуре, – здесь, слава богу. Борода, усы – все на месте! И вот обсуждается статья о финансировании.
Я, преодолевая одышку, прошу слова от микрофона из зала.
Одна минута! Не больше. Больше – внимание депутатов рассеивается, и они просто перестают слушать. Вот и попробуй здесь убедить!
– …Вот что такое для сегодняшней России культура! И только она может возродить национальное самосознание… – говорю я и прошу: – Четыре процента от бюджета России на культуру (так мы в комиссии договорились: требовать четыре, чтоб потом, торгуясь, сойтись на двух).
Шум, крик поднялся! Смех и выкрики:
– Ну, арти-и-ист! Арти-и-ист! А полбюджета не хочешь?
– Зажрались совсем!
Зажрались! Да до нас вообще культура финансировалась по остаточному принципу!