а стоянке Дружиниха в 100 км ниже Красноярска, на юге на стоянке Хемчик в Туве. Хронологические границы кокоревской культуры по имеющимся радиоуглеродным датам от 15460±320 (Кокорево IV, раскоп 4) до 11600±50 (Новоселово VI).
Несмотря на различия в кокоревской и афонтовской культурах, они имеют общие черты как между собой, так и со сросткинской и забайкальской (ошурковской) позднепалеолитическими культурами, именно в тех характеристиках, которые ранее приписывались всему сибирскому палеолиту в целом и, прежде всего, в сочетании крупных орудий «архаического» облика (скребел и чопперов) с мелкими формами (скребки, резцы, проколки, долотовидные орудия), а также с разнообразными костяными орудиями и украшениями. Среди костяных орудий особую роль играют вкладышевые наконечники и кинжалы.
Все это позволяет объединить позднепалеолитические культуры Алтая, Енисея и Забайкалья на определенном этапе развития, соответствующем второй половине сартанского оледенения, в единую культурную область родственных археологических культур, которую можно назвать южносибирской. Разумеется, история сложения палеолитических культур необычайно сложна и имеющиеся отрывочные сведения не позволяют говорить об этом с полной определенностью. Это лишь предварительная схема «организации» позднепалеолитических памятников Южной Сибири, которая рисуется более отчетливо по сравнению с другими районами и за которой может стоять определенное историческое содержание. Не исключено, что в позднем палеолите племена, жившие на территории Алтая, Енисея, Ангары, Тувы и Забайкалья перемещались и в меридиональном и в широтном направлениях, и техника вкладышевых наконечников и ножей (кинжалов), например, возникшая на берегах Енисея, стала известной и обитателям Ошуркова и Верхоленской Горы и затем была широко освоена неолитическим населением Прибайкалья. Возможно, в Западной Сибири развитие такой техники шло своим путем: стоянки Талицкого до Черноозерья II.
Мальтинско-буретскую культуру и ее предполагаемые локальные варианты позволительно объединить в единую культурную область, которую можно назвать ангаро-чулымской. Время ее появления более раннее по сравнению с культурами южносибирской области. Любопытно отметить элементы сходства афонтовской культуры с верхним комплексом Красного Яра на Ангаре. Наиболее характерные орудия последнего — долотовидные с подтеской концов, а также микроскребки, хорошо представленные и в афонтовской культуре. И тут и там имеются проколки, изготовленные из микропластинок, полностью отсутствующие в кокоревской культуре, как и микроскребки. И тут и там единичны и маловыразительны остроконечники и резцы. Частный, но весьма показательный факт: на стоянке Кокорево II найдены два обломка диадем или налобных обручей из заполированных костяных пластинок, полностью аналогичных мальтинским, в то время как ни на одной другой сибирской стоянке подобных предметов не найдено.
Трудно объяснимы в настоящее время общие черты в каменном инвентаре таких отдаленных памятников, как стоянка Талицкого и Черноозерье II, с одной стороны, и верхний комплекс Красного Яра, с другой (Абрамова З.А., 1978), или Мальта и Ачинская, с одной стороны, и Самаркандская стоянка, с другой. А.П. Окладников наметил для последней группы стоянок три общих характерных элемента инвентаря: своеобразные нуклевидные изделия в виде полудисков, пластины с четко выраженными и обработанными крутой ретушью боковыми выемками и орудия типа чопперов. Наличие этих орудий на всех трех стоянках позволяет А.П. Окладникову говорить «…о тесных культурных и, следовательно, этнических связях между палеолитическим населением Восточной и Западной Сибири и одновременным населением Средней Азии, а также, очевидно, и более отдаленных стран Азии» (Окладников А.П., 1968б, с. 151).
Представляется тем не менее, что вопросы контактов, связей или конвергентного развития могут быть решены лишь тогда, когда будут полностью опубликованы материалы поселений с отработанной типологией и статистическими подсчетами. Так, М.В. Аникович отметил, что наиболее характерные черты инвентаря, определяющие своеобразие каждого из упомянутых памятников, весьма различны. Иное также соотношение орудий различных категорий. В частности, пластинки с выемками — наиболее типичный элемент инвентаря Мальты и Ачинской — составляют в Самаркандской стоянке всего 4 % от общего количества орудий (Аникович М.В., 1976, с. 169). Немаловажное значение имеют и вопросы установления твердой хронологии памятников.
Если выделение культур в палеолите Забайкалья правомочно (этой точки зрения придерживается и М.В. Константинов, в то время как А.П. Окладников и И.И. Кириллов рассматривают памятники как отражающие эволюцию одной культуры), то пока еще не совсем ясно их взаимоотношение. Сейчас до полной публикации материалов можно наметить следующую схему: Варварина Гора и нижние слои Санного Мыса — памятники одной культуры, достаточно ранней по времени, без клиновидных нуклеусов. К этой культуре принадлежит на несколько более позднем этапе Тол бага, где имеются единичные клиновидные нуклеусы. У других памятников, как уже говорилось, прослеживаются связи с малышевской культурой Прибайкалья. Особо должна быть выделена и группа памятников с техникой двусторонней обработки. Не исключено, что именно с нею может быть связано происхождение дюктайской культуры.
На территории Алдана техника клиновидного нуклеуса присутствует на всех памятниках, обладающих достаточно представительным инвентарем. Благодаря сходству инвентаря стоянки Эжанцы с комплексом Макарово II естественно ожидать, что, помимо дюктайской, здесь могут быть выделены и другие культуры, поэтому правомочно для более широкой территории, чем бассейн Алдана, предложить название северо-восточная сибирская культурная область, объединяющая пока дюктайскую и макаровскую культуры, родственные на каких-то этапах развития. Время существования этих культур совпадает с сартанским оледенением.
В целом же все эти выделенные с большей или меньшей степенью доказательности и не выделенные пока культурные области входят в единую североазиатскую культурную зону, имеющую определенные отличия от европейской, африканской и южноазиатской зон.
Последний вопрос, на котором необходимо остановиться в заключение, — правомочно ли считать всю рассмотренную в этой главе совокупность памятников, существовавшую в период от 34 000 до 10 000 лет назад, как позднепалеолитическую или отнести ее вслед за Г.П. Григорьевым к эпохе «постмустье», которую он сконструировал недавно для Африки и Азии (без Ближнего Востока). К сожалению, Г.П. Григорьев не аргументирует свою точку зрения по отношению к памятникам Сибири, а лишь повторяет ее в тезисной форме, как нечто бесспорное. Вот как он изложил ее впервые: «Известно, что верхний палеолит — явление строго ограниченное по территории — пределы Европы и Передней Азии. Вне этой территории есть либо самый конец верхнего палеолита (последние 2–3 тыс. лет его), либо элементы верхнего палеолита на всем протяжении выступают только (подчеркнуто нами. — З.А.) в соединении с мустьерскими или ашельскими. На нашей территории это продемонстрировали исследования палеолита Сибири, где он и более поздний, чем в Европе (пока нет памятников древнее 15 тыс. лет), и всегда (подчеркнуто нами. — З.А.) сопровождается остроконечниками, скреблами, леваллуазскими ядрищами, а местами более ранним элементом — чопперами» (Григорьев Г.П., 1972а, с. 18).
Подчеркнутые слова показывают, что это даже не гипотеза, а категорично высказанное утверждение, которое претендует на ранг закономерности. Однако оно не соответствует действительности. Можно было бы не удивляться, если бы оно, предположим, относилось к началу века, но в 1972 г. были широко известны памятники, которые по всем согласующимся данным относятся ко времени более раннему, чем XV тысячелетие. Перечисленный набор орудий также явление далеко не повсеместное для сибирских стоянок. Нельзя не процитировать более позднее высказывание Г.П. Григорьева. Перечисляя основной состав инвентаря ашельских памятников Венгрии п Англии, куда входят чопперы, выемчатые и зубчатые орудия, разного рода острия, клювовидные изделия, скребла простейших форм, скребки высокой формы, усеченные пластины, Г.П. Григорьев пишет: «Многие из перечисленных разновидностей пережили ашель и были в употреблении у людей верхнего палеолита, претерпев при этом некоторые изменения» (Григорьев Г.П., 1977а, с. 51). Следовательно, в Европе это переживание «многих разновидностей» не мешает существованию верхнего палеолита.
Далее, в совместных тезисах Г.П. Григорьева и В.А. Ранова (1973) появляется термин «пост-мустье», которым; обозначается новый круг памятников палеолита Средней Азии: Обирахмат, Шугноу, Огзи-Кичик и Кульбулак (верхние слои). Эти памятники разнокультурны и объединены на этом основании, что в них наряду с мустьерской техникой раскалывания и мустьерскими орудиями встречаются группы типов орудий, свойственных верхнему палеолиту. Надо заметить, что В.А. Ранов ни в одной из своих дальнейших работ не пользуется термином «постмустье», в частности, вновь открытую стоянку Худжи относит «или к концу мустьерской или к началу верхнепалеолитической эпохи» и по-прежнему называет Огзи-Кизик и Обирахмат мустьерскими, а Шугноу — верхнепалеолитической стоянками (Никонов А.А., Ранов В.А., 1978).
В тезисах 1973 г. утверждалось, что на обширных пространствах Средней Азии и Сибири «…в недрах пост-мустье вырастают предпосылки для мезолита, из мустьерских типов вырастают непосредственно микролиты, на мустьерских заготовках изготовляются микролиты или наконечники стрел» (Григорьев Г.П., Ранов В.А., 1973, с. 197). Если даже это верно для Средней Азии, то остается неясным, почему за одни скобки с упомянутыми среднеазиатскими памятниками ставится и весь палеолит Сибири, существовавший в рамках 34000-10000 лет назад, что скрывается под термином «микролиты» применительно к этому палеолиту, из каких мустьерских типов вырастают микролиты, в каких памятниках на мустьерских заготовках изготовляются наконечники стрел. В возражениях авторам тезисов говорилось и о том, что хотя бы такие памятники, как Мальта и Буреть, обладающие замечательным искусством, не уступающим по силе выразительности европейскому, нарушают концепцию «пост-мустье» для Сибири (