Рис. 42. Королево. Каменные орудия из шестого слоя (1-10). По В.Н. Гладилину.
Орудий в горизонте VI больше, чем в V. Они представлены чопперами, скреблами, скреблами-ножами, зубчато-выемчатыми формами, и ножами и скреблами на сколах в виде «апельсинных долек» (рис. 42, 1, 7–9). Ретушь преобладает чешуйчатая и ступенчатая.
Горизонт VII прослежен в низах пятой ископаемой почвы. Находки отличаются от вышележащих более частыми и глубокими ячейками выщелачивания. Собранная коллекция невелика. Орущий мало. Найдено несколько чопперов и унифасов. В.Н. Гладилин выделяет также проторубила и определяет данный горизонт как ашельский.
По технико-типологическим показателям прослеживается определенное сходство в инвентаре Королево между слоями от VII до III. В результате В.Н. Гладилин (1978) устанавливает здесь генетическую связь между ашельскими и мустьерскими комплексами. Это обстоятельство чрезвычайно важно для решения многих вопросов развития палеолита в Закарпатье.
Мустьерские горизонты IVa, IV, III, и IIа имеют отчетливо выраженные леваллуазские черты. Горизонт II, по данным В.Н. Гладилина, относится к выделяемому им варианту мустье двустороннее, а I горизонт — к мустье зубчатому.
Многослойное местонахождение Королево в настоящее время находится в процессе исследования, и можно надеяться, что выяснение хронологии отдельных слоев этого памятника даст очень интересные результаты.
Памятники мустьерской эпохи распространены на территории Русской равнины значительно шире. Они известны около 52° северной широты в бассейне Десны севернее г. Брянска, а на Волге — севернее г. Куйбышева. Почти во всех бассейнах рек, текущих в южном направлении, обнаружены группы мустьерских местонахождений, среди которых выделяются поселения с хорошо сохранившимися культурными слоями. К сожалению, хорошо стратифицированные памятники расположены далеко друг от друга в разных геоморфологических регионах, что сильно мешает их сопоставлению как в хронологическом плане, так и в культурно-историческом. По поводу геологического возраста различных памятников имеются серьезные расхождения, что не дает возможности выделять синхронные материалы в разных регионах и ставить вопрос об их культурной принадлежности. Не выработаны критерии установления сходства или различия одновременных и разновременных памятников.
По всем этим показателям мустьерские памятники Русской равнины значительно сложнее для понимания, чем памятники Кавказа, да и Средней Азии. Такое состояние археологических источников вызывает необходимость перед рассмотрением и интерпретацией мустьерских местонахождений Русской равнины остановиться в настоящем разделе на некоторых общих вопросах методики изучения мустьерских индустрий и критериев выделения мустьерских культур. Даваемая здесь трактовка этих проблем в некоторых отношениях дискуссионна и полемична. Но уже указывалось (Введение), что неоднозначность решения отдельных вопросов является характерным элементом современной науки о палеолите.
Вопрос о характере развития материальной культуры в мустьерскую эпоху на разных территориях является одним из сложнейших в науке о палеолите. Попытка подойти к его решению на материалах Восточной Европы в послевоенные годы была предпринята А.А. Формозовым при изучении коллекции из раскопок навеса в Староселье (Формозов А.А., 1958). Годом позднее он опубликовал специальную работу, посвященную формированию этнокультурных властей на территории европейской части СССР в каменном веке, в которой в отличие от получившей широкое распространение концепции С.Н. Замятнина (1951) о сравнительно позднем появлении локальных различий в палеолите, верно отметил большую разницу между мустьерскими памятниками Русской равнины и Крыма, с одной стороны, и Кавказа — с другой. По существу, это была первая попытка культурного расчленения мустьерских комплексов на территории Восточной Европы. Для доказательства своих взглядов А.А. Формозов опирался главным образом на один из наиболее выразительных элементов в обработке каменных орудий — на наличие или отсутствие приема двусторонней техники оббивки (Формозов А.А., 1959, 1964). В последующие годы под влиянием типологических разработок Ф. Борда советские исследователи сосредоточили внимание на установлении различительных черт в каменном инвентаре мустьерских памятников и стали подразделять мустье на несколько вариантов: мустье типичное, мустье с ашельской традицией, мустье шарантского типа, мустье зубчатое. В зависимости от техники расщепления эти варианты дополнительно разделяются на леваллуазские и нелеваллуазские (Bordes F., 1961; Любин В.П., 1965). Эти варианты мустьерских индустрий стали рассматривать как категории выше рангом, чем археологические культуры — пути развития (по Г.П. Григорьеву — 1977) или линии развития (Любин В.П., 1977). Теперь почти повсеместно прослеживают сходные пути или линии развития, выделяя узколокальные образования типа археологических культур (Анисюткин Н.К., 1977; Любин В.П., 1977). При этом, однако, по нашему мнению, не обращают внимание на то, что обработка материалов по одной схеме и одинаковым критериям, предложенным Ф. Бордом, всегда приведет к результатам, которые предусмотрены этой системой. Именно поэтому, как мы полагаем, и возникают одинаковые «пути», или «линии», развития мустьерских культур на различных территориях.
В то же время уже давно замечено, что возможность использования типологических разработок Ф. Борда крайне ограничена. Они не могут применяться для изучения материалов многих памятников, расположенных в других регионах (Праслов Н.Д., 1965, 1968; Bosinski G., 1967). В более поздней своей работе Ф. Борд и сам фактически признал это, указывая на то, что в Восточной Европе существуют иные варианты мустьерских памятников, чем во Франции (Bordes F., 1968). Многие типы орудий, собранные на памятниках Северной и Восточной Европы, отличаются от тех, которые введены Ф. Бордом в его типо-лист, состоящий из 63 номеров. Эти орудия являются новыми типами изделий по сравнению с теми, которые перечислены в списке Ф. Борда. Одновременно отмечается отсутствие многих типов, имеющихся у Ф. Борда. Сопоставление таких памятников при помощи типо-листа Ф. Борда, следовательно, невозможно. Количество выделяемых новых типов, например, в североевропейских и восточноевропейских памятниках не ограничивается единицами, которые можно было бы ввести дополнительно в типо-лист Ф. Борда. Но для этого список не должен быть закрытым. Дополнение его новыми типами приведет к тому, что количество типов орудий, использовавшихся мустьерскими людьми, превысит сотню номеров. Это создаст превратное впечатление о богатстве инструментария мустьерского человека. На самом деле, конечно, количество типов орудий, подсчитанное для памятников определенной культуры, значительно меньше. Здесь следует отметить неприемлемость и таких типологических разработок, которые строятся на сугубо формальных признаках, для получения так называемой объективной системы классификации (Гладилин В.Н., 1976). Применивший эту классификацию В.Н. Гладилин не учитывает, что количество признаков любого объекта материи практически бесконечно. Установив новые дополнительные признаки при изучении коллекции каменных орудий из мустьерских памятников Антоновка I и II, можно увеличить еще количество типов орудий по сравнению с теми 337 типами, которые выделил В.Н. Гладилин (1976). Материалы этих двух сходных соседних памятников по классификации В.Н. Гладилина не совпадают по 119 типам орудий (Гладилин В.Н., 1976, с. 110).
Применение подобной системы классификации каменных орудии позволяет выделять множество вариантов памятников или культур. В числе основных признаков расчленения вариантов мустьерской культуры, принимаемых В.Н. Гладилиным, имеются, по нашему мнению, и такие, которые не обусловлены сознательной деятельностью ископаемого человека, а зависели от природного окружения. Например, размеры орудий не являются традиционной социальной чертой и не могут быть использованы в качестве критерия расчленения каменных индустрий (Праслов Н.Д., 1968). Размеры каменных орудий чаще всего зависят непосредственно от величины заготовок, которые в свою очередь определяются величиной и качеством сырья. При культурно-исторической интерпретации палеолитических памятников всегда необходимо четко разграничивать, что зависело от природного окружения, а что несет черты определенных традиций.
При выделении типов каменных орудий необходимо учитывать и еще один существенный фактор. В преобладающем большинстве исследователи анализируют абсолютно весь собранный инвентарь, который состоит из орудий труда, нуклеусов и отбросов производства. В процессе изготовления каменных орудий часто получались по разным причинам дефектные экземпляры, не соответствующие задуманным. Эксперименты это хорошо подтверждают. Такие экземпляры, как правило, выбрасывались. Часто орудия приходили в негодность в процессе употребления. И, наконец, для некоторых операции типа скобления и резания использовались случайные обломки и куски породы или отщепы без дополнительной обработки. На них возникали следы утилизации в виде ретуши. Все эти перечисленные элементы носят случайный характер и не могут характеризовать традиционные черты в технике изготовления орудий. Следовательно, подобные изделия, составляющие иногда значительный процент в коллекции, не являются осознанными типами орудий, хотя могут иметь определенное сочетание признаков, особенно в больших собраниях. При использовании классификационной системы В.Н. Гладилина все они попадают в категорию орудий. И поэтому не случайно большинство «типов орудий» из 337 в Антоновке представлены единичными, а следовательно, случайными экземплярами.
При анализе археологических памятников и их сопоставлении на предмет сходства или различия нельзя забывать также о том, что они представлены совершенно разными категориями. Сейчас уже убедительно доказано, что в мустьерскую эпоху су