Среди иглокожих можно отметить позднемелового морского ежа Tylocidaris clavigera, «иглы» которого больше похожи на булавы с тонкой ножкой и шариком на конце.
Неправильные морские ежи достигли своего апогея. Они всё глубже закапывались в донный ил, отчего их анальное и ротовое отверстия расходились как можно дальше. Обилие видов позволяет проследить этот процесс в мельчайших деталях. Если у видов рода Infulaster верхушка была просто приподнята — у туронского Infulaster excentricus поменьше, у раннеконьякского I. tuberculatus побольше, то ряд видов Hagenowia достиг апофеоза: позднеконьякская H. rosrata — сантонская H. anterior — кампанская H. blackmorei — маастрихтская H. elongata. У последних видов верхняя часть превратилась в рогоподобный желобок, вытянувшийся далеко назад и вверх от анального отверстия.
Среди рыб появились совсем уж современные акулы и скаты. В качестве примера можно привести ската Cyclobatis и акулу-мако Isurus (некоторые виды иногда выделяются в род Cretoxyrhina), кстати, весьма немаленькую, длиной до 7–9 м, то есть с очень большую белую акулу. Современные мако того же рода — опаснейшие хищники, тем более что они плавают с рекордной скоростью 50–74 км/ч (в рывке — до 110 км/ч) и могут выскакивать из воды на высоту в 6–7 м! Видимо, именно эти способности позволили одной из мако оставить свой зуб между третьим и четвёртым шейными позвонками птерозавра Pteranodon. На счастье крылатого ящера, зуб не задел кость, а застрял в мягких тканях. Судя по отсутствию повреждений, птеранодон уцелел при нападении и улетел. Мако вообще не были разборчивыми. Внутри одного огромного скелета найдены одновременно кости пятиметровой рыбы Xiphactinus audax и мозазавра, внутри другого — гастролиты плезиозавра (сам он к тому времени, видимо, был уже переварен), отпечатки акульих зубов зияют на хвостовом позвонке мозазавра Clidaster и на пяти позвонках другого мозазавра, а обломки зубов застряли в челюстях Tylosaurus — без следов заживления, найден и позвонок мозазавра около скелета мако со следами переваривания. Известны несколько челюстей мако, среди зубов которых застряли зубки более мелкой акулы Squalicorax falcatus. В общем, в меловых морях мако творили форменный беспредел.
Xiphactinus audax
Маленькая тонкость
Мезозой вообще был отмечен каким-то бешенством пожирания. В эту эру произошло резкое увеличение хищничества в морях — от фораминифер и брахиопод до плиозавров и мозазавров. У палеонтологов даже появился термин «мезозойская морская революция». Понятно, что живые существа ели друг друга ещё с докембрия, но в мезозое все вообще слетели с катушек. Что уж говорить, на ранний мел приходится даже появление моллюсков-конусов Conidae и, вероятно, собственно рода Conus, знаменитого своими ядовитыми гарпунами, предназначенными для охоты на рыбу, но в мгновение ока убивающими вообще кого угодно. Каждый период мезозоя отличился своими достижениями на этом поприще, но в начале мела произошёл очередной и очень мощный рывок технологий нападения и защиты.
В начале мела окончательно вымерли палеониски — Coccolepis и им подобные, их полностью заменили современные костные рыбы.
Костные ганоиды были всё ещё многочисленны, хотя весь мел их разнообразие плавно падало. Известно довольно много ближайших родственников современной амии, например, Amiopsis (он же Urocles) и Ionoscopus, а также родичей панцирных щук, например, Paratepidosteus, а с конца мела — и сам современный род Lepisosteus. Среди прочих, выразительных форм достигли представители отряда Pachycormida (они же Pachycormiformes): виды рода Protosphyraena стали очень похожи на рыбу-меч, но со своими странностями. Длинное острое рыло выступало далеко над короткой нижней челюстью, а на их границе и верхняя, и нижняя челюсти были украшены направленными вперёд саблезубыми клыками. Грудные плавники имели вид чрезвычайно длинного лезвия косы с зазубренным передним краем. Ближайший родственик юрского лидсихтиса и протосфирены Bonnerichthys gladius превзошёл последнюю в два-три раза, достигнув шести метров длины. Боннерихтис был неторопливым фильтрователем планктона.
Впрочем, время примитивных рыб миновало. Моря, реки и озёра уверенно занимают нормальные костистые рыбы Teleostei, причём в мелу возникает большинство их современных групп. Примеров можно приводить сотни: это, скажем, сельдеобразные Osmeroides, аулопообразные Eurypholis с большой зубастой мордой, похожие на барракуд, тарпонообразные вытянутые крупноголовые Istieus и укороченные Ctenothrissa с большими плавниками как у Золотой Рыбки из сказки А. С. Пушкина. На общем фоне выделяется далёкий родственник арапаимы Xiphactinus audax — шестиметровая морская рыбина со зверским выражением лица и бульдожьими зубастыми челюстями. Хищный образ жизни наглядно подтверждается обнаружением скелета ксифактинуса с целой дорабообразной рыбой Gillicus arcuatus — тоже весьма немаленькой — в животе.
Совсем причудливыми стали рыбы семейства Serrasalmimidae из отряда Pycnodontida (они же Pycnodontiformes). Их тело было почти дискообразным, сплющенным с боков, но не это странно. У Polygyrodus cretaceus из турона Англии верхняя и нижняя челюсти были усыпаны огромным количеством практически круглых зубов, располагавшихся нестройными, но очень плотными рядами. У синхронной Damergouia lamberti из Нигера осталось лишь по два ряда зубов на каждой половинке челюсти, а сами зубы несколько приплюснулись, став похожими на моляры. Более того, верхние зубы стали плотно смыкаться с нижними. У ещё более продвинутого Eoserrasalmimus cattoi из маастрихта Марокко сохранился один ровный наружный ряд больших овальных моляров и один внутренний — мелких. Такое строение удивительно похоже на зубную систему странных современных пираний Colossoma и Piaractus, которые, в отличие от своих знаменитых кровожадных родственников, питаются большей частью фруктами.
Наземные растения и насекомые начала мела мало отличались от юрских, но быстро менялись, так что к середине периода произошла глобальная смена флоры и энтомофауны. Что характерно, большинство прежних групп сохранилось, примерами чему лианоподобный папоротник Lygodium, возникший в триасе и существующий поныне. Конечно, даже в старых группах по мелочам возникало кое-что новенькое, например, древовидные папоротники Tempskya, большие «стволы» которых были образованы из переплетённых добавочных корешков, окружающих дихотомически ветвящиеся корневища.
Голосеменные в массе своей мало отличались от современных; в раннем мелу они однозначно доминировали во флоре. В середине мела разнообразие и количество гнётовых, цикадовых, гинкговых и чекановскиевых начинает сокращаться, пока в конце мела они окончательно не уступили место покрытосеменным кустарникам и деревьям.
Как и в юре, многие голосеменные заново и заново изобретали «цветы» и «плоды». Например, предцветок (так его вполне официально называют палеоботаники) нижнемелового забайкальского гнётового Eoantha zherikhinii своими четырьмя «лепестками» похож на раскрывшийся плод баньяна. Росшие там же и тогда же беннеттиты Baisia hirsuta имели семянкоподобные купулы, похожие на колбочку, окружённую волосками. В озёрных отложениях множество этих «семянок» ассоциировано с отпечатками листьев с длинными тонкими листьями типа осоки. Иногда байсия считается уже покрытосеменным растением. Аптские Afrasita lejalnicoliae (они же Leguminocarpon abbubalense) из Египта и Израиля плодоносили «фруктами», похожими на кочан цветной капусты.
В готериве встречается пыльца, похожая на покрытосеменную, в барреме покрытосеменные появляются в заметном количестве, уже в апте и альбе они захватывают огромные территории и составляют до 15 % флористических остатков, в сеномане в среднем образуют до 30–40 % флоры, а в некоторых экосистемах начинают доминировать, с турона же доминируют практически везде и по разнообразию, и по численности остатков; к кампану и маастрихту флора становится практически современной (ясное дело, на взгляд неботаника, специалист-то знает, что ещё очень много чего не появилось, а что было — всё же отличалось от нынешнего). Интересно, что впервые в заметном количестве цветковые появились в пресноводных приозёрных биотопах, потом распространились по влажным равнинам, а в наименьшем количестве встречались и позже всего расселились по берегам морей.
Далеко не всегда понятно, как выглядели первые цветковые. Современные наиболее примитивные покрытосеменные на удивление разнообразны, так что по ним представить раннемеловую флору трудно. К тому же большая часть древних растений известна только по пыльце.
Одни из древнейших цветковых — Montsechia vidalii из барремского века Испании — уже не кажутся слишком уж архаичными. Плоды монтсехии похожи на сдвоенные тополиные почки. Странность монтсехии — существование двух вариантов: коротко- и длиннолистного, причём у первого многочисленные листочки облегают веточки по спирали, плотно прилегая друг к другу, а у второго они редкие и расположены супротивно. Среди тысяч образцов они никогда не обнаруживаются соединёнными на одной ветке, так что можно было бы предположить, что это два растения, однако варианты всегда ассоциированы и находятся в одинаковом количестве. Судя по всему, монтсехия была подводным растением. И внешне, и по родству она ближе всего к современному роголистнику погруженному Ceratophyllum demersum. Примечательно, что другие практически одновременные с монтсехией цветковые — несколько видов Archaefructus из Китая (в первых публикациях они озучивались как позднеюрские) — тоже были водными, хотя внешне не очень похожими растениями, так как их листочки были гораздо шире и длиннее, напоминая скорее элодею