Elodea. Один из отпечатков Archaefructus eoflora включает всё растение в полный рост — от корней до плодов, а рядышком прилагается скелетик рыбки, чтобы мы не сомневались в определении экосистемы.
Учитывая, что среди современных цветковых одними из самых примитивных являются нимфейные, или кувшинковые Nymphaeanae (включая Nymphaeales; например, кувшинки Nymphaea и Victoria), а также сказанное выше про экологическое распределение древнейших цветковых, естественно предположить, что вся группа могла появиться именно как пресноводная. С другой стороны, это довольно странно, так как предки цветковых вроде бы должны быть голосеменными, а те не замечены в особой любви к воде. Как раз наоборот, голосеменные — чуть ли не самые вневодные растения из всех. С третьей стороны, речь-то идёт о мезозое, тогда могли существовать странные по нашим меркам голосеменные, и как раз нестандартные условия с минимумом конкуренции были идеальным местом для возникновения прорывных новаций. С ещё одной стороны, понятно, что водные растения просто лучше сохраняются, а самое-самое примитивное современное растение — амборелла волосистоножковая Amborella trichopoda из Новой Каледонии, составляющая амборелловых Amborellanae (включая Amborellales) и почти не поменявшаяся за 130 миллионов лет, — растёт на склонах гор, так что старая гипотеза о появлении цветковых в горах тоже имеет неплохое обоснование. Наконец, ещё одна гипотеза гласит, что первые цветковые были травами: это объясняет, отчего нам так трудно их найти и как они вышли из конкуренции с голосеменными, ведь последние травами никогда не бывают. Деревьями же цветковые стали только в альбе.
Как вы там, потомки?
В палеонтологической летописи, строго говоря, первыми появляются очень мелкие невзрачные цветочки, собранные в соцветия (сначала метельчатые и кистевидные, чуть позже — головчатые). Первоначально они вполне могли быть ветроопыляемыми, а после — опыляться двукрылыми. Это совсем не странно, если вспомнить, что цветы — производное от стробил, то есть фактически шишек, которые как раз есть ветроопыляемые собрания семязачатков.
Несколько позже возникли крупные одиночные цветы. Это может быть контритуитивно, ведь легче представить, что сначала был один цветочек, а потом он стал умножаться, превращаясь в соцветия, но реальность бывает сложнее наших упрощенческих представлений.
Одни из самых примитивных современных цветковых — австробэйлиевые Austrobaileyanae (включающие Austrobaileyales) и магнолиевые Magnolianae. К первым относятся, например, бадьян Illicium и лимонник Schisandra, ко вторым — магнолия Magnolia, лавр Laurus, перец Piper и корица Cinnamomum. В большинстве своём это лесные деревья, кустарники и лианы. Как уже говорилось, часто цветы примитивнейших покрытосеменных либо большие и яркие, либо пахучие. Такой сигнал трудно пропустить даже самым дремучим мезозойским опылителям. Между прочим, и тогда, и сейчас в этой роли часто выступали жуки, которые ещё в юре приспособились грызть и одновременно опылять предцветки беннетитов, а в середине мела применили имевшиеся навыки на цветах магнолий и кувшинок. Кстати, на большой прочный цветок удобно прицветняться.
Впрочем, цветы — штуки настолько эфемерные и так плохо сохраняются, что окончательное решение вопроса о их исходном варианте ещё впереди.
Одно из замечательных достижений двудольных цветковых — слой камбия между флоэмой и ксилемой. Камбий формирует ровные концентрические слои древесины-ксилемы, то есть годовые кольца. Кольца вставлены друг в друга, что по загадочным законам сопромата резко повышает прочность стебля. У однодольных сосуды и механические волокна древесины расположены беспорядочно, так что ствол гораздо слабее на излом. Неспроста злаки, лилии и пальмы так столбообразны и почти никогда не ветвятся, а если есть ответления, то они толстые и вертикальные, ведь иначе они отвалятся под собственной тяжестью; стебель же вынужден быть прямым или укрепляться стеблеобъемлющими листьями (все в детстве вытягивали и обкусывали травинки — вытягивали как раз из совокупности таких листьев, образующих трубочку). Кстати, из-за этого же пальмовые стволы не так уж здорово использовать в строительстве. Двудольные же могут сколько угодно изгибаться и ветвиться, образуя хитрую трёхмерную крону. А это совершенно новое пространство для жизни, совсем не похожее на практически двумерные хвойные (у которых, правда, тоже есть годовые кольца и длинные сучья, но ветвление очень уж простое — прямые горизонтальные палки на вертикальном стволе) и совсем уж столбообразные древовидные папоротники, саговники, беннетитовые и пальмы.
Пышные кроны цветковых стали домом для наших предков, прибежищем от злобных теропод и птиц. Неспроста именно в мелу число млекопитающих катастрофически увеличивается. Усложнились мозг и строение лапок, ведь движения стали мудрёнее. В более безопасных условиях стало возможным дольше растить детёнышей, что стало одним из залогов длинного детства и нашей феноменальной способности к обучению. С другой стороны, в густой листве двудольных плохо видно, что привело к дальнейшему ослаблению зрения и улучшению тактильного чувства и обоняния наших предков.
Сеноманский североамериканский Archaeanthus linnenbergeri строением цветов и фруктов уже настолько похож на магнолии, что уверенно относится к магнолиевым. То же можно сказать про нижнемеловую бразильскую Endressinia brasiliana и среднемеловые канзасскую Lesqueria elocata и японскую Protomonimia kasai-nakajhongii. Листья, найденные рядом с плодами археантуса и названные Liriophyllum kansense, выглядят довольно странно: они были бы почти квадратны, если бы не были раздвоены глубокой вырезкой напротив черешка.
Кроме отпечатков, в распоряжении палеоботаников имеются и цветы, застывшие в янтаре: Tropidogyne pikei и T. pentaptera из бирманского янтаря сохранились просто идеально. Пятилепестковые цветочки-звёздочки тропидогине крошечные, с длиной лепестка всего в полтора миллиметра. По строению они больше всего похожи на цветы австралийского дерева Ceratopetalum из небольшого южного семейства Cunoniaceae, широко известного от неогена до современности. Между прочим, это показывает, насколько неполна представленность групп растений в палеонтологической летописи: если кунониевые действительно появились в середине мела, то на протяжении десятков миллионов лет они существовали, но были «невидимыми» для палеоботаников.
Маленькая тонкость
Бирманский янтарь — единственное в своём роде явление. В этой сеноманской машине времени до нас доехали тысячи удивительных существ: растения и насекомые, клещи и пауки, улитки и аммониты, лягушки и ящерицы, динозавры и энанциорнисы. 98–99 млн л. н. какие-то особо смолистые деревья закапывали пространства под собой прямо-таки янтарными лужами, в которых вязла всякая мелочь. Местные крестьяне добывают янтарь на продажу, а палеонтологи не проводят раскопки, а ходят на рынок и скупают ценнейшие образцы. Правда, иногда представления торговцев и палеонтологов о ценности инклюзов расходятся: ювелиры порой отпиливают и зашлифовывают уникальные включения из эстетических соображений, а учёные ругаются и ужасаются такому варварскому уничтожению. Каждый год гарантированно выходят статьи с фантастическими сенсациями из бирманского янтаря.
Archaeanthus linnenbergeri
Интересно, что и растения, и насекомые из бирманских янтарей вовсе не тропиОческие, а в лучшем случае субтропические. Ископаемые аналоги найдены в Сибири и Канаде, а современные живут либо намного севернее, либо намного южнее экватора, либо в горах.
Отдельная тема — боˊльшая или меньшая примитивность одно- или двудольных (с поправкой, что многие ботаники сейчас вообще стараются не выделять эти группировки). Вроде бы двудольные Dicotyledones в палеонтологической летописи появляются раньше и в целом примитивнее, но некоторые черты однодольных Monocotyledones тоже весьма архаичны. В экваториальной области меловая пыльца часто похожа на пальмовую. Важные находки для решения вопроса о происхождении однодольных — отпечатки ароидных (Araceae) Spixiarum kipea и лилиеподобных Cratolirion bognerianum из нижнего мела Бразилии.
Маленькая тонкость
Ископаемая флора плато Каро в Бразилии уникальна своим богатством. В отложениях границы апта и альба сохранились отличные отпечатки массы цветковых растений: водных кувшинкоцветных Nymphaeales (Pluricarpellatia и Jaguariba), лютиковых Ranunculales и примитивных протеецветных Proteales, лавровых Laurales (Araripia florifera), магнолиевых Magnoliales (Endressinia и Schenkeriphyllum) и перцевых Piperales (Hexagyne), а также помянутых выше ароидных и лилиеподобных. Такое изобилие явно говорит о долгом предшествующем эволюционном пути.
Как уже говорилось, в кампане и маастрихте флора окончательно превратилась в современную; известны не только все основные современные семейства, но даже некоторые современные роды, например, платан Platanus. Неспроста ботаники широко пользуются термином «кайнофит», обозначающим эру господства цветковых растений, начинающуюся во второй половине мела и не совпадающую с границей мела и палеогена, мезозоя и кайнозоя. Сформировались и знакомые нам сообщества: водные, разнотравья, дождевые тропические леса ближе к экватору и смешанные листопадные леса — дальше от экватора. Правда, слово «знакомые» не надо принимать слишком близко к сердцу — даже в середине кайнозоя ландшафты ещё не были такими, как сейчас. Всё же меловой и современный лес — это два разных леса, так что среди специалистов нет полного согласия, можно ли маастрихтский «дождевой лес» прямо сравнивать с нынешними джунглями.
Возникновение трав — величайшее достижение мезозоя. Оно изменило ландшафты и почв