Tyrrhenotragus gracillimus стали ещё меньше, антилопа Turritragus casteanensis оказалась размером с газель и паслась рядом с настоящими газелями Etruria viallii. Антилопы Maremmia haupti и M. lorenzi, уменьшенный аналог конгони или топи, обрели резцы с непрерывным ростом, как у грызунов, что крайне редко бывает у копытных; исключениями являются лишь нестандартные вымершие козлы с Балеарских островов Myotragus и современные викуньи Vicugna vicugna. Мареммский жираф Umbrotherium azzarolii стал в полтора-два раза ниже синхронных материковых родственников. Лишь свиньи Eumaiochoerus etruscus не поддались моде или просто не успели, хотя на уровень особого вида всё же вышли.
Myotragus
Как и в гарганской фауне, в мареммской почти не было крупных хищников. Местный крокодил Crocodylus bambolii, равно как и эндемичные выдры Tyrrhenolutra helbingi, Paludolutra maremmana и P. campanii, плавали в реках и озёрах и были параллельны копытным. Правда, несколько сухопутных хищных всё же имелось: куница Mustela majori и медведь Indarctos pundjabiensis anthracitis (он же Hyaenarctos anthracitis), но зубы последнего были совсем не острые, так что его самого можно записывать в растительноядных.
Венцом мареммской фауны был Oreopithecus bambolii – человекообразный примат с массой специфических свойств. В отсутствие хищников и минимальной конкуренции ореопитек спустился с деревьев и научился ходить на двух ногах, а ловкими пальцами на длинных руках щипал листья с веток и выковыривал из сырой почвы клубни и водные растения; последнее установлено, в числе прочего, изотопными анализами костей. Все части тела ореопитека странным образом преобразились. Особенно чудной была стопа, имевшая вид треножника: пятка была направлена назад, большой палец на ней оказался чрезвычайно оттопырен внутрь, а остальные пальцы – наружу. Судя по короткой морде и небольшим клыкам, ореопитеки были достаточно миролюбивыми обезьянами. Несмотря на небольшие размеры, ореопитеки имели мозг 276 см 3 – вдвое больше, чем у самого крупного гиббона. Это достаточно странно, ведь обычно на островах интеллект животных уменьшается в силу ненадобности. Ореопитеки жили по краю болот, что крайне нетипично для обезьян, предпочитающих избегать таких мест. Выше болот рос сухой горный лес, а дальше расстилались степи, в которых паслись антилопы и травоядные мыши.
Мареммская фауна просуществовала в своём благостном равновесии примерно полтора миллиона лет, но никакая идиллия не бывает вечной. Уровень Средиземного моря упал, мосты суши соединили остров с континентом, и 6,7 млн л. н. пришли звери, закалённые суровым материковым естественным отбором. На месте мелких островных антилоп и жирафов появились олени Paracervulus australis, Procapreolus loczyi и Tuscomeryx huerzeleri, свиньи Propotamochoerus paleochoerus, носороги Dicerorhinus megarhinus и Stephanorhinus, тапиры Tapirus arvernensis, лошади Hippotherium malpassii, а ореопитеки были моментально вытеснены колобусами Mesopithecus. Самое же главное – хищники: саблезубые Machairodus не оставили никаких шансов расслабленным островитянам. Ещё чуток позже добавились дикобразы Hystrix primigenia, некрупные антилопы Samotragus occidentalis и антилопобразные быки Parabos, свиньи Propotamochoerus provincialis, лошади Hippotherium malpassii, гиены Plioviverrops faventinus и волки Eucyon monticinensis, а все эндемики выветрились окончательно. Наверное, ореопитекам должно было быть обидно, ведь лесов стало даже чуть больше, так что для обезьян условия временно улучшились. Кстати, эти экологические изменения показывают, что причиной вымирания местной фауны были именно вторженцы – конкуренты и хищники.
Большим островом оставалась и Южная Америка; она стала даже более изолированной, так как связь с Австралией через Антарктиду окончательно прервалась.
Как на любом приличном острове, животных тут заносило во всякие странности. На границе олигоцена и миоцена окончательно главными хищниками Южной Америки стали гигантские нелетающие птицы фороракосы – с огромными мощными клювами с крючком на конце, длинноногие, с кривыми когтями, немало похожими на когти теропод-дейнонихов. В первой половине миоцена самый страх наводил Phorusrhacos longissimus – при высоте 2,5 м, весе 130 кг и длине черепа 65 см ему это неплохо удавалось. Конечно, не все были настолько чудовищными: Patagornis marshi имел вдвое меньшие размеры, что, конечно, мало утешало тех зверушек, кого он клевал своим крючковатым клювом. В середине эпохи пришла смена в лице Kelenken guillermoi, ещё более ужасного: череп в 72 см является абсолютным рекордом для птиц, а длинные ноги явно свидетельствуют о быстроте этого монстра. Позднемиоценовые Devincenzia pozzi размером с классического фороракоса и полутораметровый Andalgalornis steulleti не оставили южноамериканским зверям надежд на отдых; в последующем их потомки терроризировали местную фауну ещё миллионы лет. Правда, некоторые палеонтологи сомневаются, могли ли фороракосы так уж активно охотиться, ведь их клювы были прочны только для вертикальных нагрузок, но слабы для боковых, так что якобы эти птицы не могли ловить больших зверей, а тюкали всякую мелочь или отнимали добычу у других хищников. Впрочем, как показывает практика, после долбёжки по макушке, тем более полуметровым клевцом, не все могут соображать, трепыхаться и вырываться, вернее, могут не только лишь все, мало кто может это делать.
Phorusrhacos longissimus
Первая найденная нижняя челюсть фороракоса была признана Флорентино Амегино челюстью гигантского беззубого млекопитающего Phorusrhacos longissimus; для Южной Америки такое чудо не казалось таким уж чудом. Через пару лет тот же учёный предложил изменение названия на Phororhacos, и обычно именно транскрипция «фараракос» используется на русском языке. Ещё через пару лет всё тот же Флорентино Амегино разобрался в путанице и определил фороракоса как птицу.
На фоне фороракосов хищничавшие в тех же пампасах кариамы Noriegavis santacrucensis уже не выглядели чем-то страшным.
Над кровавыми пирами нелетающих монстров парили кондоры Argentavis magnificens с размахом крыльев 4–8 м и весом в 70–80 кг – наитяжелейшие летающие птицы всех времён. Сидя на земле, аргентавис возвышался над ней на метр с третью, а его череп был 45 см длиной. На его фоне все современные орлы выглядели бы просто воробушками. Не отставал от мегакондора псевдозубатый Pelagornis chilensis с размахом крыльев 5,2 м. Выдвинута гипотеза, что исчезновение столь огромных птиц было связано с ростом Анд выше 1–2 тысяч метров, отчего прекратились мощнейшие ветра, продувавшие до того всю Южную Америку из конца в конец и поднимавшие гигантские планеры в воздух.
Из млекопитающих мало-мальски крупными хищниками, кроме уже помянутых енотов, были разные сумчатые, в особенности родственники опоссумов Borhyaenidae: Prothylacinus patagonicus, Borhyaena macrodonta и B. tuberata. Они и выглядели как опоссумы, только полутора-двухметровыми двадцати-тридцатикилограммовыми и с очень уж мощными и клыкастыми мордами. Протилацин был вытянутым, относительно коротконогим и хорошо лазал по деревьям, так что мог бы называться «сумчатым леопардом», тогда как боргиена была хоть и на треть легче по массе, зато мощнее по сложению и относительно более длинноногой, являясь сумчатым аналогом креодонтов и амфиционов Старого Света и Северной Америки.
Самым необычным хищником Южной Америки был, без сомнения, боргиеноид Thylacosmilus atrox, составляющий собственное семейство Thylacosmilidae. Это был самый саблезубый зверь из всех наземных: клыки тилакосмилуса раза в полтора превосходили клыки самых крутых сумчатых кошек. Корни клыков тилакосмилуса уходили аж до темечка, выше и дальше глазниц. Под эти сабли на нижней челюсти были приспособлены длинные и широкие «ножны», из-за которых передняя часть нижней челюсти была намного крупнее задней. Глазницы были маленькими и полностью закрытыми сзади костным кольцом, что довольно редко встречается у млекопитающих вообще и сумчатых в частности. Казалось бы, ужасный хищник налицо, не может быть никаких сомнений, что этот монстр терроризировал местных копытных. Однако ближайшее рассмотрение выявило несколько любопытных деталей. Во-первых, ножки тилакосмилуса были короткими, быстро бегать он никак не мог. Но это ещё ладно, добыча ведь тоже не обязана быть прыткой. Главное – во-вторых и третьих: зубы сумчатого саблезуба очень слабо стёрты, так что пища была какой-то очень мягкой, а зубы при всей своей длине очень непрочны, особенно при боковых нагрузках, так что добыча должна быть какой-то очень мирной. По итогу, мы точно не понимаем, как и чем питался тилакосмилус. Исследователи выдвинули версию, что он ел потрошки, препарируя туши острыми скальпелями. Убивать же добычу могли фороракосы. Правда, знатоки фороракосов предполагают, что это птицы отнимали добычу у боргиеноидов… Сложно разобраться в древних экосистемах!
А отнимать было что: южноамериканские растительноядные процветали и принимали самые экзотические формы. Среди сумчатых апогея достигли Argyrolagidae из отряда ценолестов Paucituberculata, например Anargyrolagus primus и Hondalagus altiplanensis – крошечные тушканчикоподобные существа с длинным носом и маленькими глазками. Судя по высококоронковым сильностёртым зубам, мощным скуловым дугам и огромным для махонького черепа местам прикрепления жевательных мышц, эти зверьки питались чем-то очень жёстким.
Нестандартным был броненосец Stegotherium tessellatum – с весьма муравьедоподобным черепом, вытянутым в трубку, с крайне малочисленными, мелкими и редкими колышкоподобными зубёшками. Наподобие муравьедов питался, судя по всему, и чуть более поздний небольшой броненосец