Международная шкала:
2,58 млн л. н. – плейстоцен: гелазский век – 1,8 – калабрийский век – 1,774 – средний плейстоцен – 0,129 – поздний плейстоцен – 0,0117 – голоцен: гренландский век – 0,0082 – нортгриппский век – 0,0042 – мегхалайский век – современность
Плейстоцен. 2,58–0,0117 миллиона лет назад: мир – морозильник
Плейстоцен – морозное время нашего триумфа. Мир стремительно нырнул в пучину оледенений, каких планета не знала со времён пермского периода, а человечество воспарило в выси разума. Замороженная планета, к тому же терзаемая невиданным доселе сверххищником-сверхконкурентом, беднела на глазах, теряя былые блеск и величие.
Антропоген обычно называется четвертичным периодом, это его официальное название, но, во-первых, от такого словосочетания веет архаизмом геологических представлений XIX века, а во-вторых, антропологу милее и роднее термин, отсылающий к человеку.
Главная особенность плейстоцена, конечно, – череда оледенений. Собственно, плейстоцен начался с формирования Скандинавского ледникового щита, чего же хорошего можно было ждать в последующем? Пики морозов превзошли рекорды карбона и перми и уступали разве что баснописным рекордам криогения. Средние температуры в самые ужасные моменты – около 20 тысяч лет назад – падали на 6–8 °C ниже нынешних, то есть, для сравнения, настолько же, насколько наше время отличается от «холодных» силура, позднего олигоцена и среднего миоцена, а те, в свою очередь, от девона и не самых больших показателей кембрия и эоцена (с другой стороны, это значит, что мы и сейчас живём в ледниковом периоде, разве что в одном из его локальных потеплений).
Причины оледенений до конца неизвестны. Каких только версий не выдвигалось. Более того, отдельные ледниковья могли вызываться разными поводами. Палеоклиматологи, конечно, знают о снижении содержания углекислого газа и циклах Миланковича, но климат, очевидно, чрезвычайно сложная штука. Думается, главная причина проста – наша Солнечная система дряхлеет. Всё-то в ней идёт в разлад и шатание.
Впрочем, есть и вполне земные причины. Материки в который уже раз выстроились в меридиональном направлении и перегородили экваториальные течения. Смешение тёплых и холодных масс воды нарушилось, экватор нагревался, но тепло не разносилось по всей планете, так что полюса стали замерзать. Климат стал более зональным. Более-менее хорошо было лишь непосредственно на экваторе, где сохранялись остатки влажных лесов. На некотором отдалении севернее и южнее распростёрлась засушливая зона, например сухие саванны в Амазонии, а на месте более ранних лесостепей и буша появились даже пустыни – Сахара, Каракумы, Большая Песчаная пустыня в Австралии. Ещё севернее раскинулись перигляциальные – окололедниковые – степи с мамонтовой фауной.
В самых же печальных местах лежали ледники: один из них закрывал весь север Европы, пара других – северную половину Северной Америки, несколько более мелких там и сям давили на горы. В оледенения ледники росли и расползались, давя титанической массой всё под собой и, между прочим, уничтожая более древние отложения, отчего на северах бывает весьма трудно найти слои раннего кайнозоя. В лёд вмораживались бездны воды, так что уровень Мирового океана существенно понижался, а многие острова соединялись друг с другом и с ближайшими материками. В межледниковья ледники таяли и отступали, оставляя за собой россыпи валунов. Вода возвращалась в жидкое состояние, океаны наполнялись, разбивая окраины материков на архипелаги.
Климатических зон стало больше, но в каждой зоне богатство флоры и фауны уменьшилось.
Карта плейстоцена практически не отличается от нашей, ведь за слишком маленькое время материки уже не могли сдвинуться далеко. Правда, из-за очень низкого положения уровня океана – в рекордные моменты на 118 м ниже современного – Северная Америка вновь соединилась с Азией Берингией, Индонезия слилась с Индокитаем в Сунду, а Австралия с Новой Гвинеей и Тасманией – в Сахул, да и вообще все материки немножко расползлись, а моря – ужались. Самые же северные и наиболее южные области планеты, равно как и все высокие горы, надёжно сковались ледниками.
О природе плейстоцена мы знаем очень много, но большей частью она настолько современна, что уже не удивляет так сильно, как миры более отдалённых эпох.
Колебания температуры, уровня океана и состава морской воды, ясное дело, сильно ударили по морским экосистемам. Лучше всего это видно по изменениям Большого Барьерного рифа, тянущегося вдоль северо-восточной стороны Австралии на две тысячи километров. Следуя за изменениями глубины и температуры, он несколько раз переползал с места на место, сокращался, почти совсем вымирал и снова восставал в новом великолепии красок и форм.
До прибытия человека австралийская плейстоценовая экосистема достигла едва ли не расцвета. Это видно по обилию крупномасштабных животных. Впечатляют местные гигантские черепахи, например рогатые, с шипастой булавой на хвосте Ninjemys oweni из самой Австралии, трёхсоткилограммовая Meiolania platyceps с острова Лорд-Хау на восток от материка и M. mackayi с острова Уолпол южнее Новой Каледонии. Какие-то их родственники добрались даже до фиджийского острова Вити-Леву.
Meiolania platyceps
Может показаться удивительным, как громоздкие мейолании достигли отдалённых земель, ведь обычно их реконструируют чем-то наподобие галапагосских черепах, только куда более экзотических. Но, во-первых, галапагосские и сейшельские черепахи имеют крайне заторможенный обмен веществ, могут весьма долго болтаться по морю как поплавки и в итоге сами сидят на островах, а во-вторых, мейолании имели массу черт водных черепах. Об их водном образе жизни свидетельствуют удлинённое предплечье при укороченных плече и кисти, расширение верха бедренной кости и вертикально-овальная форма её головки, наличие большого отверстия посреди нижнего панциря-карапакса, расширенность верхнего панциря-пластрона относительно карапакса, приплюснутость и вытянутость тела. Похоже, мейолании были болотными тварями, большую часть жизни лежавшими на дне и изображавшими замшелый валун. Конечно, это тоже ещё не морская черепаха, но плавательных способностей хватало, чтобы вынесенная в море рекой тварь не утонула, а дотянула до следующей земли.
Главными хищниками Австралии по-прежнему оставались архаичные полуводные крокодилы, разве что размер нового вида Paludirex gracilis заметно укоротился. Зато на первый план вышли семиметровые вараны Megalania prisca весом в полтонны и черепом длиной 74 см. Показательно, что из всей австралийской мегафауны они продержались дольше всех, до примерно 30–40 тыс. л. н.; видимо, с такими было нелегко справиться даже вооружённым копьями людям. Счастья добавляли примитивные, зато полусоткилограммовые питоны Wonambi naracoortensis с челюстями, усаженными завёрнутыми назад зубами-крючками.
Без сомнения, радовали глаз первых аборигенов нелетающие птицы, царём которых был Genyornis newtoni. Гениорнисы завершили линию курообразных гасторнисовых-дроморнисовых. По сравнению со своими предками они уменьшились вдвое, но всё равно на фоне их костей скелеты современных эму и казуаров и по размеру, и по сложению выглядят игрушечными: гениорнисы весили 250–275 кг – в семь раз тяжелее эму.
Долгое время считалось, что гениорнисам принадлежали многочисленные осколки скорлупы, обнаруживаемые в песчаных дюнах там и сям в Австралии. На многих скорлупках сохранились следы орудий и огня, так что логичной стала теория, согласно которой вид исчез около 47 тыс. л. н. из-за активного собирания яиц людьми. Однако тщательное изучение показало, что скорлупа, вероятнее всего, принадлежала яйцам больших мусорных кур Progura naracoortensis и P. gallinacea. Во-первых, яйца слишком маленькие для огромных гениорнисов, зато в самый раз подходят к пятикилограммовым курам-прогурам; во-вторых, структура скорлупы яиц похожа на таковую мусорных кур; в-третьих, яйца обнаруживаются в песчаных дюнах, где и положено гнездиться мусорным курам; в-четвёртых, кости гениорнисов почти не встречаются в отложениях моложе 100 тыс. л. н., тогда как число яиц максимально в интервале от 70 до 50 тыс. л. н. Но гениорнис прогуры не слаще – вымерли все.
Млекопитающие плейстоценовой Австралии великолепны. Известны десятки родов и видов самых разных зверей, и нет сомнения, что существовали и иные. Конечно, больше всего нас, потомков охотников, привлекают самые толстые и аппетитные. Огромная горбатая длинноносая ехидна Megalibgwilia ramsayi и метровая проехидна Zaglossus hacketti ковыряли термитники своими огромными когтями и слизывали насекомых длиннющими языками. По деревьям ползали коалы Phascolarctos stirtoni на треть больше современных; и ведь это не древние коалы были гигантскими, а современные измельчали. Вероятно, древние охотники были достаточно избирательными, или просто мелкие коалы могли выше залезть и лучше спрятаться.
На земле вырастать до огромных размеров было проще: до 150 кг отъедались гигантские вомбаты Phascolonus gigas, а их родственники дипротодонты и того больше – хоботно-длинноносо-длинноязыкий сумчатый тапир, похожий скорее на помесь гигантского ленивца с муравьедом, Palorchestes azael – 350 кг, а скуластый курносый Zygomaturus trilobus – 500 кг (впрочем на острове Кенгуру водилась карликовая версия). Больше всех известен и чаще всего встречался, собственно, сам дипротодон Diprotodon optatum – тупомордое животное, явно не быстрое, похожее на длинноногого вомбата трёхметровой длины и весом в 3–3,5 тонны.
Palorchestes azael
Конечно, лицо австралийской фауны – кенгуру, их тут во все времена были десятки видов. Рекордсменом был шароголовый трёхметровый