Звери мамонтовой фауны знамениты своими замороженными останками, известными как из Сибири, так и с Аляски. Чаще всего в этом смысле поминаются мамонты, но известны и тушки медведей, львов, росомах, волков, бизонов, носорогов, лошадей и многих других животных. Конечно, чаще это обрывки шкуры и отдельные пучки волос, но бывают и достаточно полноценные мумии. Такие находки позволяют определить, например, содержимое желудка, цвет шерсти и даже строение мозга.
Впрочем, сохранность бывает тоже разная, не всегда она связана с холодом. Уникальной находкой явились туши мамонта и двух шерстистых носорогов из Старуни на Западной Украине, попавшие в озокеритовое озеро и благодаря этому не сгнившие. Правда, простые и незамысловатые местные крестьяне, ничего не ведавшие об ископаемых фаунах, приняли находки за останки волов – самых крупных известных им животных, и выкинули первые две туши на свалку. Самые же домовитые и хозяйственные пытались шить из древних шкур обувь.
При рассуждениях о сохранившихся в вечной мерзлоте зверях плейстоцена неизбежно возникает вопрос: а как же обстоит дело с морожеными неандертальцами и кроманьонцами? Ответ прост: пока таковые неизвестны. Самый древний подобный пример – знаменитый Этци из раннеметаллического века. Плейстоценовые же человеческие тушки пока учёным не доставались. Это может объясняться по-разному. Во-первых, люди обычно спокойно умирают в кругу семьи и оказываются в могиле, а не в ледяной трещине. Впрочем, отчего бы не сохраниться и замороженному телу в могиле. Во-вторых, на севере Евразии и Северной Америке плейстоценовые останки людей в принципе почти неизвестны, так как людей было очень мало. В-третьих, запросто такие находки уже делались, и, возможно, не один раз. Однако, когда человек в тундре находит труп мамонта, ему сразу понятно, что это вещь старинная, цены немалой, и он с некоторой вероятностью тащит обнаруженное напоказ, а с ещё более некоторой вероятностью мумия попадает в руки учёных. Если же странник обнаружит где-то в овраге тело человека, он либо похоронит его по-людски, либо от греха подальше побоится сообщать кому бы то ни было, чтобы не быть обвинённым в убийстве. Тело того самого Этци первоначально же тоже было признано за результат криминала. Для появления мороженых неандертальцев необходимо тотальное повышение уровня образованности и сознательности всего населения северов. Мы работаем над этим.
Самым известным ископаемым оленем, без сомнения, является большерогий олень Megaloceros giganteus – венец эволюции линии гигантских оленей. Особоодарённые особи имели высоту в холке до 2,1 м и размах рогов-лопат в 3,6 метра! Очевидно, такая красота не обусловливалась никакой пользой, а была итогом безумного полового отбора. Последние большерогие олени дотянули до голоцена.
Тяжеленная голова большерогих оленей держалась благодаря мощнейшим мышцам, крепившимся на высокие остистые отростки первых грудных позвонков. На наскальных полотнах древних людей, например, в пещере Шове, видно, что тут имелся горб поболе лосиного, с виду практически как у зебу. Даже удивительно, что большинство современных художников, изображая большерогих оленей, упорно игнорируют эту яркую деталь, рисуя банальную прямую спину благородного оленя.
Пещерный медведь Ursus spelaeus – едва ли не символ первобытной мощи. Всем знакомы колоритные картины З. Буриана, на которых богатырские взлохмаченные неандертальцы швыряют здоровенные булыжники в огромных горбатых взлохмаченных зверюг. Однако, как обычно, есть некоторые поправочки. Во-первых, далеко не все пещерные медведи являлись такими уж гигантами, высокогорные альпийские были не крупнее мелких подвидов современного бурого мишки, хотя и выглядели коренастее. Во-вторых, судя по всему, пещерные медведи были почти полными вегетарианцами, по крайней мере, зашли по этому пути дальше всех родственников. Большой и подвижный нос унюхивал подземные вкусняшки; судя по узким хоанам, пещерные медведи не могли долго преследовать добычу, так как начинали задыхаться; короткие, малоподвижные ноги не позволяли быстро бегать; морфология мощных лап, как у медведя-губача, и огромные когти приспособлены для копания земли; сильнейший жевательный аппарат и сильно стёртые зубы свидетельствуют о вдумчивом пережёвывании больших количеств жёсткой пищи; в целом южное распространение, как у всеядных копающих животных типа барсуков и кабанов, тоже указывает на зависимость от корневищ, клубней, семян и прочей подобной дребедени. Наконец, на графиках изотопных анализов пещерные медведи оказываются едва ли не более растительноядными, чем лошади и олени. Ясно, что всяческая падаль тоже входила в их рацион, а при случае они могли заломать кого угодно, но не особенно к этому стремились. Между прочим, растительноядность гарантировала и многочисленность пещерных медведей; в некоторых пещерах, где они зимовали, обнаружены многие тысячи их костей. Тем печальнее, что около 23 тыс. л. н. пещерные медведи полностью вымерли. Причиной стал очередной пик оледенения и сокращение ресурсов вкупе с усилившейся конкуренцией со стороны бурых медведей и людей, которые выехали за счёт большей хищности. Растительноядность пещерных медведей в сочетании с медленным хищным типом размножения, доставшимся от плотоядных предков, не лучшее сочетание в эпохи экологических пертурбаций.
Между прочим, почти синхронно с пещерными медведями, около 31 тыс. л. н., в Евразии вымерли и пещерные гиены. Даже 40 тыс. л. н. их ареал уже был ограничен лишь средиземноморской полосой Европы и Британией, хотя чуть ранее тянулся аж до Дальнего Востока. И опять же, с одной стороны, это время похолодания и уменьшения числа копытных, с другой же – подозрительно синхронно с моментом появления в Евразии сапиенсов. Совпадение?..
Богатство стадных копытных ледниковых периодов может удивлять, но по-своему логично. Вода год от года замерзала и превращалась в ледники и вечную мерзлоту, климат был очень сухим, наподобие современного забайкальского. Коли влажность воздуха и, соответственно, облачность были малы, то небо было вечно-солнечным, а инсоляция гораздо важнее для растений, нежели тепло. Вечномёрзлая почва не позволяла вырасти корням больших деревьев, так что никакие кроны не затеняли землю. Одновременно летом мерзлота подтаивала, гарантируя растениям изобилие воды. Даже за короткое лето успевало вырасти огромное количество высоких трав, а сухой малоснежной зимой эти богатые травостои не гнили, а самоходно сохли в огромные стога сена, почти не прикрытые снегом, что дважды облегчало жизнь растительноядным зверям, которым хватало еды и было не сложно её тебеневать. Околедниковые (по-умному – перигляциальные) степи расстилались широченной полосой от Англии через всю Северную Евразию и Берингию до Северной Америки. Гигантские стада кочевали по чудесным солнечным равнинам, а за ними брели хищники, в том числе и люди.
Потепление конца плейстоцена, как ни парадоксально, стало губительным для мамонтовой фауны. Это хорошо прослежено по ареалу мамонтов: в моменты потеплений и увеличения количества деревьев мохнатых слонов становилось меньше, затем при очередном похолодании они опять возвращались с севера в открывавшиеся степи, потом снова вымирали. Судьба мамонтов парадоксально противоположна и идентична судьбе палеолоксодонов: тем нужны были леса, и они вымерли из-за остепнения, а мамонтам нужны были степи, и они вымерли из-за выросших лесов. В принципе, вымирать было не так уж обязательно, качели изменения численности европейских слонов могли бы болтаться и до наших дней, ведь мы живём просто в очередном межледниковье. Однако вмешался новый мощнейший фактор – люди-охотники, сколь ни были они малочисленны, крайне эффективно и быстро изничтожали всё доступное мясо. Самые большие и медленноплодящиеся животные – мамонты и носороги – не имели особых шансов: их популяции и так были подорваны проклятым теплом, так ещё и люди со своими копьями не давали покоя. Выжили либо самые массовые животные типа лошадей и северных оленей, либо, напротив, немногочисленные и скрытные жители густых зарослей типа лосей и кабанов, либо и до того теплолюбивые, типа туров.
Как ни прекрасны были перигляциальные степи, лучше всего жилось, конечно, в тропиках, особенно в Африке. Климат тут был весьма стабильным, хотя тоже понемногу менялся в сторону осушения и похолодания. Лесов становилось всё меньше, открытых травяных пространств – всё больше, а главное – возникла сезонность, деление на влажную зиму и сухое лето. Все коротконогие и малоподвижные жители влажных прибрежных или лесных зарослей в раннем плейстоцене сильно пострадали и резко сократились в разнообразии: слоны, носороги, бегемоты, свиньи, жирафы, буйволы, павианы, а среди них – и люди. От каждой из этих групп сохранилось лишь по одному или паре видов, что выглядит печальным на фоне былого великолепия.
Резко пошли на спад свиньи, от обилия их видов почти ничего не осталось. Вымерли последние Notochoerus, от множества Kolpochoerus сохранился один потомок – современная африканская лесная свинья, от чрезвычайно изменчивых Metridiochoerus – только один бородавочник, потомком плиоценовых Potamochoerus стала кистеухая свинья. Африканский свинарник потерпел крах!
Ранее столь многочисленные жирафы тоже сдали. Некоторое время держались сиватерии, среди которых прекрасен Sivatherium maurusium с очень длинными и крайне эффектно изогнутыми рогами, но и они пали жертвами аридизации.
Плейстоцен – время расцвета и заката африканских быков. На каменистых осыпях Южной Африки паслись овцебыки Makapania broomi – не самые ожидаемые в тропиках животные. Несколько видов Pelorovis – вроде бы и быков, а то и буйволов, а по названию «чудовищных овец» – украшали собой берега озёр и рек. А ведь было на что полюбоваться: у