P. turkanensis почти прямые рога огромной длины торчали в стороны, а у P. oldowayensis кончики дугообразных, направленных вниз и вперёд рогов отстояли друг от друга на 2,4 м! Позднейший вид – Syncerus antiquus – уже мало отличался от современного буйвола всем, кроме, опять же, рогов – огромадных, как будто провисших под собственной тяжестью (иногда он тоже относится к роду Pelorovis, но всё же родственнее буйволам, а не быкам). Уже в самом конце плейстоцена всё это великолепие сгинуло; остались лишь современные буйволы S. caffer – тоже немаленькие, но всё же несравнимо менее колоритные, чем их впечатляющие предки.
Pelorovis
Выиграли же длинноногие и выносливые поедатели травы, способные быстро отмахать несколько десятков километров в поисках новых пастбищ.
Изменения климата происходили на всём протяжении плейстоцена. В кенийском местонахождении Олоргесайли от 1230 до 499 тыс. л. н. преобладали облесённые степи, по которым бродила фауна из трёх десятков видов; питекантропы этого времени делали ашельские орудия. Позже климат становился всё суше, и между 320 и 200 тыс. л. н. от прежнего зверья сохранилась лишь четверть, остальные же виды либо эволюционировали, либо мигрировали с других территорий. Изменились и люди, по крайней мере, они стали изготавливать орудия «среднего каменного века».
Примерно миллион лет назад в африканских фаунах появились современные ослы Equus asinus (они же E. africanus) и зебры – горная E. zebra, пустынная E. grevyi, саванная E. quagga burchelli и несчастливая квагга E. quagga quagga. Параллельно им потянулись по саваннам горбоносые предки антилоп гну Megalotragus и Rusingoryx atopocranion, а чуть погодя – и сами гну Connochaetes. На кочках под солнцем застыли бубалы – примитивные Parmularius, лиророгие топи Damaliscus, конгони Alcelaphus buselaphus, хиролы Beatragus. Преобладавшие ранее лесные антилопы Tragelaphus заменились на жителей открытых пространств – саблерогих антилоп Hippotragus, импал Aepyceros и газелей Gazella.
Все африканские копытные на поверхностный взгляд ведут один и тот же образ жизни – бродят по саванне и жуют траву. На самом же деле они делают это заметно по-разному. Зебры едят верхушки злаков, гну подъедают за ними стебли и листья тех же злаков, газели Томсона щиплют низкие травы, а практически такие же газели Гранта – листья и проростки двудольных, импалы обкусывают листья и побеги кустов, топи жуют высокие голые стебли, бородавочники выкапывают корни. В итоге на маленькой территории возможно существование множества видов, не конкурирующих друг с другом.
Взаимодействуют копытные, конечно, не только в пищевом плане. Высокие жирафы раньше всех засекают опасность («жираф большой – ему видней!»); будучи защищены своими размерами, они обычно не так уж переживают при виде, например, льва, но начинают заинтересованно его разглядывать. Зебры замечают, что жирафы заколдобились, начинают нервничать и тянутся в другую сторону, нежели куда пялятся жирафы. Антилопы гну сами по себе подслеповатые, глуховатые и туповатые, но способны понять, что суета зебр – неспроста, а потому тоже бредут вслед за полосатиками. Происходит всё это без спешки, так что и львы голодными не остаются. Кто последний – тот мясо.
Лебединую песнь исполнили гигантские гелады. Они выросли от 42 кг у раннего Theropithecus oswaldi oswaldi до 100 кг у позднего Th. oswaldi leakeyi. В Южной Африке страх наводили ужасные саблезубые павианы Dinopithecus ingens и Gorgopithecus major, но полтора миллиона лет назад и их время истекло. В сухих степях корешков и семян стало хватать лишь на некрупных павианов современного облика.
Гигантских медленных растительноядных становилось всё меньше, их сменяли мелкие и быстрые. Вслед за слонопотамами окончательно исчезли их враги – африканские медведи, саблезубые кошки и гигантские гиены. На первое место вышли современные африканские леопарды, львы, гепарды, гиены, шакалы и гиеновидные собаки. Плотоядных стало меньше, зато их место заняли новые суперхищники – люди…
А где же люди? Первые мы и последние не-мы
Последние два с половиной миллиона лет – время бурной эволюции людей. За это время мы из самых примитивных раскалывателей галек стремительно превратились в писателей и читателей книг про самых примитивных раскалывателей галек.
Изменения в нашей эволюционной линии задним числом выглядят направленными в сторону разумности.
Homo rudolfensis
2,4–1,85 млн л. н. восточноафриканские «люди рудольфские» Homo rudolfensis всё ещё имели огромные лица и здоровенные зубы, зато их жевательная мускулатура уже вдвое сократилась по сравнению с австралопитеками, а на черепах окончательно пропали сагиттальные гребни для крепления жевательных мышц. Люди вышли на «мозговой рубикон» в 700–900 см3 мозга и стали регулярно изготавливать галечные орудия. На основании черепа появился шиловидный отросток – место крепления шилоподъязычной мышцы и надёжный указатель на развитие речи. В это же время некоторые группы уже покинули пределы Африки, дойдя как минимум до Иордании, Грузии, Тамани и даже Ростовской области.
1,85–1,65 млн л. н. африканские «люди умелые» Homo habilis уже имели маленькое лицо и небольшие зубы, но всё ещё скромные мозги (есть даже ощущение, что мозг чуток подсократился, но реальность этого факта и его объяснение пока неочевидны). Руки начали приобретать трудовой комплекс – набор морфологических приспособлений для изготовления каменных орудий труда, хотя он ещё не сформировался до конца, несмотря на прошедший миллион лет орудийной деятельности; всё же для отбора нужно много времени. Размеры и пропорции тела при этом оставались австралопитековыми – коренастыми и расширенными, с длинными руками и явными остаточными адаптациями к древолазанию.
1,65–1,45 млн л. н. «люди работающие» Homo ergaster уже приобрели рост и пропорции современного человека, а главное – надёжно закрепили уровень «мозгового рубикона», а их кисть окончательно стала трудовой. Одновременно на черепах начали увеличиваться надбровные дуги. В это же время люди стали изготавливать новые формы орудий – каменные рубила и кливеры, обрабатывая их со всех сторон, а не только вдоль рабочего края. С этого времени хоть и редко, но люди начинают использовать огонь, хотя уникальность таких свидетельств говорит о том, что добывать его они вряд ли умели и никак от него не зависели.
1,45–0,4 млн л. н. «люди прямоходящие» Homo erectus – образцовые питекантропы – морфологически дошли до среднего размера мозга в килограмм и географически – по всей тропической зоне южной Евразии до Явы включительно. Черепа питекантропов становятся гипермассивными – с самыми впечатляющими надбровными и затылочными валиками. В это же время в удалённых областях начинают ответвляться странные варианты человечества.
400–50 тыс. л. н. в Африке Homo rhodesiensis известны также как H. helmei, а иногда даже считаются «архаичными H. Sapiens»; для самых поздних представителей, отличающихся от нас лишь повышенной массивностью, предложены названия H. sapiens palestinus и H. s. idaltu. Эти люди почти и уже достигли современных значений мозга, а их лица, поначалу ещё страшные, становились всё более современными. К концу этапа на нижней челюсти сформировался подбородочный выступ. В плане культуры в этом интервале произошли самые мощные изменения: люди дошли до идеи составных орудий, собранных из нескольких элементов, научились целенаправленно добывать огонь, стали иногда делать что-то не для пользы, а для удовольствия, например украшать себя ракушками, совершать какие-то ритуалы, погребать умерших.
Homo rhodesiensis
Последние полсотни тысяч лет – время нашего вида и подвида Homo sapiens sapiens. В это время люди, только теперь уже современного облика, в очередной раз вышли из Африки и расселились по всей планете, поглощая, вытесняя или даже истребляя по пути остатки предыдущих внеафриканских человечеств. Конечно, закономерности биологической эволюции и тут никто не отменял, так что наш вид начал уже в который раз разделяться на варианты – расы; правда, срок в 50 тысяч лет слишком мал, чтобы расы слишком уж отличались друг от друга. В последнее же время миграции и метисация стали, похоже, и вовсе преобладать над изоляцией, так что разнообразие в будущем, возможно, будет только уменьшаться.
Homo sapiens
Сейчас у нас уже есть достаточно полная последовательность ископаемых людей, весьма плавно перетекающих из формы в форму, настолько непрерывная, что это создаёт проблемы для выделения видов. Удобно было в конце XIX и начале XX века, когда был известен один питекантроп, один гейдельбержец, пара неандертальцев и несколько кроманьонцев! Жизнь антропологов была прекрасна: находки стройно ложились в единый логичный ряд (справедливости ради стоит отметить, что уже в момент появления первых находок были выдвинуты все возможные гипотезы отношения их друг к другу и к современным людям, так что следующим поколениям учёных оставалось лишь отвергать одни и подтверждать другие). Нынче же, когда число окаменелостей исчисляется тысячами и каждый отдельный антрополог обычно даже не знает о существовании каждой, древние люди слились в одну огромную эволюцию, в потоке которой невозможно прочертить объективные границы видов. Крайние формы надёжно отличаются, а промежуточные изменяются слишком постепенно. Не было, например, момента, когда бы папа и мама питекантропы родили дочку или сыночка гейдельбергенсиса. К тому же с некоторого момента люди стали расселяться по планете, и география добавляет своих сложностей. Например, африканские питекантропы морфологически надёжно индивидуально неотличимы от яванских, то есть, если у антрополога в руках окажется череп, про место находки которого ничего не известно, то лишь по строению определить это место находки нереально. Однако статистически те же африканские питекантропы всё же несколько иные, нежели синхронные яванские.
Люди часто склонны считать, что их собственная эволюция – это что-то особенное, совсем не такое, как у каких-то там животных. Однако палеонтология показывает обратное. Каждый следующий вид людей появлялся в ходе очередной перестройки биосферы и смены фауны. Сложностей хватало ровно настолько, чтобы и не вымереть окончательно, но и не остановиться в развитии. В плейстоцене люди резко поменяли экологическую адаптацию: обретя культуру, из собирателей-вегетарианцев они стали всеядными и, более того, хищниками, причём самого высокого трофического уровня. Количество костей людей со следами зубов леопардов и медведей резко снижается, а число костей зверей с надрезками от орудий – резко возрастает.
Чрезвычайно показательно крайнее сокращение разнообразия хищников в плейстоцене. Если сравнить число видов олигоценовых, миоценовых и плиоценовых хищников и современных, то становится грустно. Человек оказался настолько мощным конкурентом всем подряд, что сохранились либо мелкие охотники на мышей, либо минимально специализированные и очень немногочисленные крупные мясоеды.
Просто удивительно, насколько основные вехи эволюции людей совпадают с климатическими изменениями.
2,6 млн л. н. началось очередное похолодание, сформировался Скандинавский ледниковый щит, леса стали сокращаться, в тропических областях появилась сезонность, усилилась аридизация, расширились открытые пространства, а обмены фаун усилились. Именно в это время из последних грацильных австралопитеков сформировались первые представители родов Paranthropus и Homo, причём последние стали изготавливать примитивнейшие каменные орудия галечного типа.
2–1,8 млн л. н. начались ледниково-межледниковые циклы, ещё больше усилилась аридизация, в центрах континентов начали формироваться пустыни, затруднившие миграции животных. В это время самые ранние Homo превратились в классический вид H. habilis, и именно в это время люди впервые покинули Африку. В самой же Африке чуть погодя люди перешли к новой – ашельской – орудийной технике.
1,2 млн амплитуда колебаний климата возросла, температура понизилась на 4–5°, в очередной раз усилилась зональность. Люди вышли на новый уровень – ранних H. erectus, с современными пропорциями тела и килограммовым мозгом; к этому этапу относятся и древнейшие примеры использования, хотя ещё и не добывания, огня. Люди расселились по всей субтропической зоне и достигли Явы.
0,8 млн начались основные континентальные оледенения, зональность усилилась, биота перестроилась, в Евразии утвердились умеренно-прохладный климат, лесостепи и субарктическая фауна. Поздние H. erectus приобретали всё больше прогрессивных черт.
0,4 млн и дальше окончательно возобладал ледниковый климат. Люди эволюционировали до H. heidelbergensis в Европе, H. mapaensis в Азии и H. rhodesiensis в Африке, их мозг увеличился на треть и достиг почти современных значений. Люди освоили зону умеренного климата, начали строить жилища и научились разводить огонь. Они дошли до идеи составных орудий, собранных из нескольких элементов, и начали хотя бы изредка заниматься чем-то неутилитарным, то есть возвышенным, тем, что мы нынче называем либо искусством, либо религией. В это же время разделение расселившихся ранее ветвей доходит до уровня как минимум подвидов, а местами и хороших человеческих видов.
Люди с самого начала были тропическими африканскими животными, а потому при миграциях в первую очередь занимали места, похожие на африканские. Холмистая равнина с извивающейся речкой и рощами по берегам – родная для всех картина. Все прочие пейзажи – густые леса, открытые степи, пустыни, горы, тундры – заселялись по остаточному принципу, когда в нормальных ландшафтах места уже не оставалось. По той же причине большинство людей во все времена жило отнюдь не на севере, а в тропической полосе Африки и Южной Евразии. Приледниковые неандертальцы и кроманьонцы, хотя и известны лучше всех, отнюдь не были типичными представителями древних человечеств так же, как современные эскимосы, сколь бы они ни были замечательны, никак не могут служить образцом и примером всего нынешнего человечества. Наши предки – охотники и рыболовы тропиков, а не мёрзлые кочевники тундры. Немалая проблема археологии и антропологии в том, что как раз про основную массу ископаемых людей, жившую на югах, мы знаем откровенно мало. Политико-экономическая ситуация в странах, где располагалась наша прародина, не способствует планомерным и тщательным исследованиям. Более-менее изучены лишь Южная Африка, Танзания, Кения и Эфиопия, на севере Африки – Алжир, Тунис и Марокко, на Ближнем Востоке – Израиль, меньше – Сирия и Иордания. В прочих странах находки единичны и пока не позволяют составить цельной картины.
Плейстоцен ознаменовался мощными перестройками всех экосистем и, как любая приличная эпоха, кончился массовым вымиранием. Потепление, как бы оно ни было близко нашему южному сердцу, не принесло большой радости биосфере: как мамонтовая фауна на севере, так и тропические фауны на югах резко сократились и фактически исчезли. Как обычно, сохранились лишь рудименты былого, и наше счастье, что мы – люди – вошли в число этих рудиментов. Зато в борьбе с постоянными сложностями люди окончательно развили разум и стали первыми существами на планете, способными осознать себя.
Альтернативы
Как бы ни были развиты люди плейстоцена, и в это время появлялись наши альтернативы.
Один из мощнейших кандидатов на человеческое место – гигантопитеки. Плиоценовые виды уже были огромны, но и они выглядели бы небольшими на фоне своих потомков – Gigantopithecus blacki. Правда, гигантопитеки известны лишь по зубам и челюстям, так что всегда есть место предположению, что тело их было не так уж велико, просто рыло с чемодан, но такая диспропорция маловероятна. Скорее всего, это были обезьяны двух-трёхметрового роста весом под полтонны, а то и больше. Эти родичи орангутанов прекрасно чувствовали себя на огромной территории от Южного Китая через Таиланд и Вьетнам до Явы. Как уже говорилось, будучи огромными, эти великаны должны были иметь и немаленький мозг, потенциально равный размеру мозга питекантропа. Другое дело, что это дважды потенциал: во-первых, потому что у нас до сих пор нет черепа гигантопитека, а во-вторых, потому что им большой интеллект был и не особенно нужен.
Палеодиетологические анализы показывают, что питались гигантопитеки тем же, чем и современные орангутаны. Видимо, это и стало их фатальной проблемой. Будучи специализированными фруктоядами, они уже не могли перейти на травоядность, а саваннизация в некоторый момент докатилась и до Юго-Восточной Азии. В горных лесах ещё оставалось место для гиббонов и орангутанов, но большие популяции гигантопитеков там уже прокормиться не могли. К тому же в некоторый момент из Африки пришли люди с копьями, которые, конечно, никак не могли пройти мимо таких гор мяса. А гигантопитеки, будучи приматами с K-стратегией размножения, то есть редко рожающие минимум детёнышей и долго их выращивающие, не могли быстро воспроизводиться, а потому быстро кончились.
Несравнимо ближе к нам австралопитеки и «ранние Homo». После вымирания конца плиоцена часть из них таки приспособилась к усиливающейся аридизации и дала новое разнообразие.
Последними образцовыми грацильными австралопитеками оказались гари Australopithecus garhi, жившие в Эфиопии 2,5 млн л. н. Главное, в одних слоях с ними найдены кости антилоп с надрезками, сделанными каменными орудиями труда. Стало быть, эти австралопитеки дошли до изготовления орудий, охоты и мясоедства, причём в то же самое время, когда всем тем же стали заниматься и наши прямые предки – «ранние Homo». Только вот наши пращуры развили эти способности и стали совсем настоящими людьми, а австралопитеки что-то не пошли дальше по пути прогресса. Непонятно, что им помешало. Судя по резко выступающим челюстям с большими зубами и гребням на черепе для крепления жевательной мускулатуры, гари могли имели какие-то специализации в питании и, возможно, не так уж нуждались в использовании орудий труда. А раз они не зависели от орудий, то и не развивали их. Тут-то наши предки их и обогнали.
Как уже говорилось, в самом конце плиоцена в Восточной Африке на основе подобных грацильных австралопитеков возникли массивные австралопитеки, или парантропы, а к началу плейстоцена они стали образцовыми Paranthropus boisei. В Южной Африке то ли из того же корня, то ли, вероятнее, независимо из южноафриканских грацильных австралопитеков появились Paranthropus robustus. Те и другие развили мощнейший жевательный аппарат – тяжеленные челюсти, огромадные жевательные зубы, высоченные сагиттальные гребни на макушке для крепления сильнейших жевательных мышц. Всё это, очевидно, было предназначено для постоянного жевания великого количества малопитательной растительной пищи типа осоки и корневищ. Собственно, сама такая специализация была вызвана острой конкуренцией гоминид со свиньями и гигантскими геладами. Как уже говорилось, парантропы решили эту проблему переходом на самые невостребованные и притом обильные корма. Поначалу такая специализация была суперуспешной: местонахождений с останками парантропов и самих этих останков намного больше, чем синхронных человеческих. Парантропы даже немножко использовали орудия труда, например костяные обломки для расковыривания термитников – белок нужен даже веганам. Другое дело, что им это было не так уж принципиально, от применения орудий они не зависели, а жизнь вегетарианца не предполагает какого-то особого напряжения интеллекта. Однако саваннизация продолжалась, возникала сезонность климата. Будучи медленными стопоходящими существами, парантропы не могли мигрировать быстро и далеко за свежей пищей и лучшей долей. Одновременно те же местообитания освоили бычьи, в том числе буйволы, а эти звери имеют плохой нрав и большие рога, да к тому же несравнимо быстрее плодятся. Плюс ещё параллельно «ранние Homo» становились всё универсальнее и, прямо противоположно специализированным массивным австралопитекам, постоянно расширяли свою экологическую нишу, но имели орудия, были злее и притом социальнее и организованнее, так что вполне успешно могли вытеснять парантропов. И восточно-, и южноафриканские парантропы пережили даже время «людей работающих» и дожили до миллиона лет назад, но к этому моменту люди стали уже питекантропами. Последний миллион лет своего бытия парантропы существовали в почти неизменном виде, тогда как люди бурно эволюционировали. В итоге наши предки смогли приспособиться к новым условиям, а парантропы не сдюжили и вымерли. Правда, по пути, особенно поначалу, линии массивных австралопитеков и людей периодически смешивались; по крайней мере, часть черепов и челюстей несут признаки тех и других и, скорее всего, принадлежали гибридам, ведь для приматов межвидовое скрещивание – скорее норма, чем исключение. Так что, возможно, в нас ещё сохранились какие-то обрывки генов парантропов. В чистом же виде эти двуногие сенокосилки вымерли.
2 млн л. н. в Южной Африке на основе местных грацильных австралопитеков возникли странные австралопитеки седибы Australopithecus sediba. Формально их можно считать последними грацильными австралопитеками, но морфологически они примерно равно достойны называться Homo sediba. Лишь один, но очень важный признак перевешивает: у седиб мозг далеко не достигал «мозгового рубикона»; единственный известный череп имеет объём мозговой полости 420 см 3. В остальном же седибы демонстрируют дикую мозаику черт: архаичная австралопитековая мозговая коробка сочетается с высокими, но короткими челюстями с очень маленькими зубами, узкая сверху и широкая снизу австралопитековая грудная клетка – с широким низким тазом, длинные – до колен – руки – с полностью прямоходящими ногами, полное отсутствие трудового комплекса кисти и очень сильно изогнутые пальцы – с современными пропорциями длин пальцев той же кисти с особенно крупным первым пальцем. Все эти специализации с наибольшей вероятностью указывают на то, что седибы не были предками людей. Похоже, в Южной Африке эволюция пошла своим особым чередом.
Более того, она там не прекратилась и ко времени 236–335 тыс. л. н. довела дело до нового, ещё более странного вида – Homo naledi. В целом, у наледи набор признаков примерно тот же: маленькие примитивные мозги в сочетании с ещё более маленькими зубами, ещё более изогнутые пальцы с ещё более продвинутыми пропорциями, архаичная грудная клетка с полностью современной ногой. Необычно в наледи два момента. Во-первых, место обнаружения костей: очень глубокая пещера Райзинг Стар с крайне трудным доступом с двумя последовательными шкуродёрами, в которые протиснется далеко не каждый зверь. Собственно, фауны и осадконакопления в пещере почти и нет, зато костей людей – тысячи! Как они туда попали – совершенно непонятно. Версия, что это место погребения, выглядит крайне сомнительно, учитывая размеры мозга в 460–610 см 3. Во-вторых, датировка: три сотни тысяч лет назад в Южной Африке уже жили люди, мало отличающиеся от нас, разве что более мордастые. Как на одной территории уживались кривопалые микроцефалы и вполне продвинутые охотники – неизвестно. Возможно, они и не ужились, потому-то вид наледи и известен лишь из одной пещерной системы.
В Европе на основе первопроходцев-эректусов быстро сложился свой особый вид – Homo heidelbergensis. Как обычно бывает с промежуточными формами, и систематический статус, и временные рамки, и географический ареал гейдельбергенсисов довольно размыты. Одни исследователи вообще не склонны выделять этих людей в самостоятельную форму, включая ранних представителей в эректусов, а поздних – в неандертальцев; другие обрисовывают довольно чёткие пределы, например, от 800 или 700 до 200 или 130 тыс. л. н. Одни ограничивают вид только Европой, другие согласны на добавление в ареал Ближнего Востока, третьи замахиваются и на Африку с Азией. Так или иначе, в указанном интервале времени постепенно усиливалась специализация, а с наступлением череды ледниковых периодов европейские гейдельбергенсисы и вовсе стали неандертальцами Homo neanderthalensis. Показательно, что в более древние времена, до обретения гиперарктических приспособлений, гейдельбергенсисы по ряду признаков были больше похожи на нас, сапиенсов, чем их потомки неандертальцы. Это можно сказать и иначе: мы, сапиенсы, дольше проживая в более-менее стабильных тропиках, сохранили массу архаичных черт, тогда как ископаемые европейцы, вынужденные приспосабливаться к постоянно-ухудшающемуся климату, бурно прогрессировали. Можно, конечно, выразить мысль и с другой, более приятной нам стороны: мы сохранили чуть большую генерализованность, а через то – потенциал к дальнейшему усовершенствованию, тогда как неандертальцы специализировались, а потому оказались в эволюционном тупике. Формулировка много значит!
Так или иначе, древние европейцы – гейдельбергенсисы – несколько сотен тысяч лет приспосабливались к жизни на морозе. Возможно, потому они раньше прочих стали регулярно использовать огонь, строить более-менее основательные жилища и напяливать на себя хоть какую-то одежду. Кстати, есть ощущение, что во времена неандертальцев в чём-то жизнь стала даже попроще. Например, если для времени 400–200 тыс. л. н. известно некоторое количество хижин и достаточно много примеров регулярного использования огня, то у поздних классических неандертальцев достоверных домов вовсе нет, а костры они стали жечь на удивление реже; примерно на трети неандертальских стоянок следов огня вовсе нет. Возможно, биологические адаптации наконец-то накопились, дошли до кондиции и сделали возможным жизнь на морозе и без всяких этих ваших культурных заморочек. А возможно, напротив, жизнь стала совсем уж тяжкой, численность и плотность населения сократились настолько, что в маленьких группках многие культурные достижения стали теряться. Например, умер опытный неандерталец, умевший разводить огонь, а из оставшихся двух человек группы ни один этого не умеет – вот и мёрзнут они, и грустят.
Конечно, неандертальцы не были приколочены гвоздями к леднику. Некоторые их группы успешно мигрировали из Европы. Часть расселилась на восток и дошла как минимум до Алтая, причём, вероятно, таких расселений было несколько. По крайней мере, и генетически, и культурно более древние неандертальцы Денисовой пещеры отличаются от более поздних Чагырской. Около 65–70 тыс. л. н. другие неандертальцы, спасаясь от очередного мощного похолодания, продвинулись на юг, на Ближний Восток, где даже потеснили живших там протосапиенсов.
Впрочем, культура неандертальцев ни в Сибири, ни на Ближнем Востоке практически не поменялась, что даже удивительно. Похоже, эти суровые люди были фанатичными приверженцами концепции, что если что-то работает, то не надо ничего менять. Остроконечники, скрёбла и рубила работали. С творчеством же и всяческими проявлениями фантазии у неандертальцев не задалось. То есть вроде бы были и украшения, и какие-то обряды, и намеренные погребения, но всего этого несравнимо мало по сравнению с сапиенсами, и всё это несравнимо проще и беднее. Возможно, причиной этому малочисленность неандертальцев и трудности жизни. Когда всю жизнь проводишь в кругу семьи из десятка человек, а соседей видишь разве что на праздничном столе в жареном виде (пойти пообщаться к ним мысли не возникает, а то сам окажешься на праздничном столе), даже женишься и выходишь замуж за братьев-сестёр, в лучшем случае троюродных, то нет никакого смысла выделяться, украшаться, что-то выдумывать и мудрить. Все тебя знают с рождения, ты знаешь всех с рождения, каждый шаг каждого члена семьи известен каждому другому, навыки, мысли и устремления у всех одинаковы, методы выживания отработаны тысячами лет практики до совершенства. Что тут может пойти не по расписанию?
В последующем, когда из Африки в очередной раз пришли сапиенсы-кроманьонцы, они нахватались у аборигенов-неандертальцев всякого в жизни полезного, а попутно, между прочим, и не всегда хорошего. Например, вместе с тёплой меховой одеждой кроманьонцам достались и платяные вши; что ж, культурные обмены бывают всякими. В среднем же сапиенсы оказались более успешными. В отличие от неандертальцев, сапиенсы были склонны что-то постоянно выдумывать и изобретать, общаться с не очень знакомыми людьми, обмениваться с ними вещами и идеями, заключать браки с как можно более отличающимися соседями – идея о вреде близкородственного скрещивания как-то осела в разуме уже в палеолите. Обо всём этом свидетельствуют резко различающиеся и разнообразные технокомплексы; перенесённые за сотни километров вещи и материалы; обилие индивидуальных украшений – перед незнакомцами надо выглядеть как можно импозантнее, чтобы сразу знали, что имеют дело с серьёзным человеком; а также огромная морфологическая и генетическая пестрота кроманьонцев, резко контрастирующая с неандертальским однообразием.
Кроме прочего, кроманьонцы, воспитанные на богатой африканской природе, похоже, гибче использовали ресурсы, так что на одной и той же территории могло прокормиться больше сапиенсов, чем неандертальцев. Об этом говорят остатки большего количества видов из большего числа биотопов на стоянках верхнего палеолита, то есть кроманьонских, нежели на стоянках среднего, сиречь неандертальских, а также сами размеры стоянок – в среднем большие у наших предков и маленькие у неандертальцев. И плодились наши предки бодрее, в немалой степени потому, что у неандертальцев, а главное – неандерталок – было слишком много мужских половых гормонов (это видно по костям, в том числе по следам внутреннего лобного гиперостоза). Для вынашивания детей, родов и выкармливания такой гормональный статус сильно не полезен. Да и детская смертность была крайне высока; неспроста основные находки неандертальцев принадлежат именно детям. Пока неандертальцы были единственными суперхищниками Европы и Западной Азии, подобная демография с редкими деторождениями и большой детской смертностью была вполне адекватна, ведь хищников высшего трофического уровня и не должно быть много. Но как только появились конкуренты, которые занимали в целом ту же экологическую нишу, но банально быстрее плодились, то у неандертальцев не осталось шансов.
Ко всему прочему, сапиенсы метисировались с неандертальцами. А за сотни тысяч лет независимой эволюции геномы оказались уже не вполне совместимы. Неандертальцы и сапиенсы находились строго на границе подвида и вида, так что часть метисов оказывалась плодовитой (и у любого современного внеафриканца есть некоторая неандертальская примесь), часть же, особенно мужского пола, уже была бесплодна. А по демографии неандертальцев, и без того тоскливой, это должно было вдарить похоронным колоколом. По сапиенсам, тоже, конечно, пришлось, но у сапиенсов был бездонный источник – родная Африка, откуда всё новые переселенцы несли и несли свои гены и мысли.
Где-то между 40 и 30 тыс. л. н. неандертальцы кончились.
На восток от неандертальцев, за горными хребтами Центральной Азии, начиналась вотчина других людей – денисовцев. Про них мы пока знаем очень мало. Строго говоря, стопроцентные денисовцы пока известны только из двух пещер – Денисовой на Алтае и Байшия в Тибете. Эти находки настолько фрагментарны, что даже не имеют законного латинского названия; вид выделен фактически только на основе анализа палео-ДНК. Мы знаем, что денисовцы имели очень большие зубы, у них были чёрные волосы, глаза и кожа, они отделились и от линии сапиенсов, и от линии неандертальцев сотни тысяч лет назад, а в позднейшие времена метисировались и с неандертальцами, и с пока неведомыми гоминидами, и с сапиенсами, так что у жителей Австралии, Меланезии и местами Азии есть основательная денисовская примесь. По сути, это всё более-менее достоверное о денисовцах. Однако из гено-хроно-географической логики следует, что подобные люди должны были жить от Южной Сибири до Индонезии включительно. Меж тем на территории Китая и Индокитая сделано не так уж мало специфических находок, которые доныне не находили внятного места в системе человеческой эволюции. Черепа из Мапы, Дали, Чинньюшаня, Хуалундуна, Линчина, Суйцзияо, Харбина, челюсть из Пэнху описывались либо как «дальневосточные неандертальцы», либо как «азиатские пресапиенсы»; китайские же исследователи вообще склонны записывать их всех в сапиенсов – прямых предков китайцев. Теперь же с большой долей уверенности можно утверждать, что всё это – потомки дальневосточных эректусов, те самые пресловутые денисовцы. А для каждой второй находки, как это часто бывает, уже давно придуманы свои латинские названия, из которых старейшим и потому приоритетным является Homo mapaensis.
Все потенциальные денисовцы при ближайшем рассмотрении имеют вполне узнаваемый набор признаков: вытянутый приплюснутый череп с покатым лбом, далеко выступающий назад затылок со скруглённым верхом и уплощённым горизонтальным низом; тяжёлое, но невысокое лицо с огромным надбровьем, широченный нос, обрамлённый костными контрфорсами, мощная нижняя челюсть с характерно скошенным углом. Кроме прочего, обращает на себя внимание резкое уменьшение размеров или вообще полное врождённое отсутствие последних моляров – так называемых зубов мудрости – едва ли не на большинстве китайских находок; древнейшим примером является нижняя челюсть Ченьцзяо с древностью вообще больше полумиллиона лет.
Статус денисовцев ещё ждёт своего уточнения, слишком пока мало данных. Но существование этого вида – хорошая поддержка для выделения и других азиатских видов людей.
Например, в Индии в местонахождении Нармада с древностью около полумиллиона лет найдена черепная коробка, схожая с таковой гейдельбергенсисов, но там же – ключица крошечных размеров, так что рост её владельца должен был быть меньше полутора метров. Череп в своё время получил название Homo erectus narmadiensis.
Ещё дальше занесло эволюцию на островах Индонезии и Филиппин.
Среди яванских питекантропов – и самих по себе достаточно колоритных – некоторые челюсти и зубы отличаются какой-то очень уж большой величиной, сопоставимой со значениями массивных австралопитеков. Они были названы Meganthropus palaeojavanicus и относились то к парантропам, то к людям. Всё же очень сомнительно, чтобы парантропы добрались до Явы; впрочем, и невероятным это назвать нельзя. С другой стороны, неочевидно, как бы на не таком уж большом острове уживались два вида людей, как бы они могли расходиться экологически? Чисто гипотетически, мегантропы могли быть и гигантопитеками, и орангутанами, но строение их зубов всё же иное. Что это за существа – остаётся загадкой.
На той же Яве на реке Соло в местонахождении Нгандонг с древностью около сотни тысяч лет обнаружены черепные коробки и несколько других костей людей крайне странного облика. Как их только не называли: Javanthropus soloensis, Homo soloensis, Pithecanthropus ngandongensis, Homo primigenius asiaticus и ещё десятком разных комбинаций. Впрочем, не в названиях дело. Явантропы достаточно очевидно были потомками местных питекантропов; более того, в местонахождениях Самбунгмачан и Нгави найдены промежуточные и по времени, и по морфологии черепа. Только вот строение надбровного и затылочного валиков, а также специализации височной кости у явантропов были очень уж специфическими. Если от мегантропов найдены только челюсти и зубы, то от явантропов челюстей и зубов как раз не сохранилось вовсе. Это, кстати, само по себе странно: чисто статистически крайне маловероятно, чтобы на почти полтора десятка черепных коробок не осталось ни одного фрагмента челюстей и ни одного зуба, а из посткраниального скелета до нас дошли лишь две большеберцовые кости и один фрагмент таза! И ведь на особенности поисков не спишешь: останки обнаружены в ходе полноценных экспедиций, а не крестьянами в борозде; да и костей фауны тут найдены многие тысячи. Возникла даже идея, что черепа в Нгандонге – результат каннибальского пиршества, возможно, с какими-то обрядами. На это мягко намекают и следы орудий, найденные на некоторых черепах. В принципе, явантропы могли быть самой южной версией денисовцев, но достаточно отличаются от китайских находок.
Генетики хитрыми способами высчитывают, что в Азии и Океании, особенно у меланезийцев, вроде бы есть примесь ещё каких-то неизвестных гоминид – и не денисовцев, и не неандертальцев…
На самый край специализации унесло хоббитов. Именно так называют как минимум два вида людей – один с острова Флорес, другой – с Лусона.
На небольшом Флоресе, расположенном на востоке Индонезии, как обычно, сложилась экстравагантная фауна: метровые черепахи Geochelone и полуметровые крысы Hooijeromys nusatenggara совсем не терялись на фоне карликовых слонов-стегодонов Stegodon sondaari высотой в полтора метра. Главными хищниками были трёхметровые комодские вараны Varanus komodoensis и нелетающие аисты-марабу Leptoptilos robustus почти двухметрового роста. Около миллиона лет назад на остров прибыли люди; очевидно, это были питекантропы, так как в то время только они жили на Яве. Что характерно, для этого им надо было переплыть как минимум два пролива – в 25 км между Бали и соединёнными Ломбоком-Сумбавой, а также в 19 км между Ломбоком-Сумбавой и Флоресом. Как питекантропы гребли по морю – неизвестно; видимо, мы сильно их недооцениваем. Так или иначе, прибыв на Флорес, охотники в кратчайшие сроки съели всех черепах и карликовых слонов. Правда, чуть погодя через те же проливы приплыли новые стегодоны – S. florensis, уже двухметрового роста, что как бы немного для слона, но вот только люди к этому времени уменьшились до метровой высоты. 650–800 тыс. л. н. в Мата Менге жили крохотные человечки, но всё ещё типичной питекантроповой морфологии; показательно, что и орудия в этот момент уменьшаются, ведь руки их творцов стали крошечными. А вот со 190 до 50 тыс. л. н. в Лианг Буа это были уже законченные хоббиты Homo floresiensis. Метровый рост – это ещё не самая их главная странность, пигмеев-то и сейчас на планете хватает. Только вот у пигмеев размер мозга вполне человеческий, а у хоббитов он сократился с исходного питекантропьего килограмма до 426 см3, то есть вполне шимпанзино-австралопитековых значений. Видимо, надобности в интеллекте на райском острове было не густо. Если главная жизненная задача – конкуренция с аистами и варанами, то и думалка будет соответственная. Хорошо в раю!
Homo floresiensis
Очень сильно изменилось и лицо хоббитов, уменьшились челюсти и зубы, специализировались конечности. Так, стопы были просто огромными для метрового роста, а шагали хоббиты очень странно: широко, медленно, выворачивая колени в стороны.
Судя по культурным слоям, флоресские хоббиты не знали огня и могли охотиться в лучшем случае только на детёнышей слонов. Но, удивительное дело, даже с мозгом обезьяньего размера они не перестали делать каменные орудия труда, нарушая стройную концепцию «мозгового рубикона». Видимо, уменьшение мозга происходило за счёт резерва и в наименьшей степени затронуло важнейшие структуры. Впрочем, шиловидного отростка височной кости у хоббитов не было, так что, возможно, они потеряли способность к речи, или же она должна была звучать очень странно.
Полсотни тысяч лет назад хоббиты Флореса исчезли. В это же время вымерли марабу и последние слоны, тогда как крысы и вараны живут до сих пор. Наиболее вероятных причин видится две. Во-первых, отложения с хоббитами, слонами и аистами перекрыты толстым слоем вулканического пепла; возможно, локальная экологическая катастрофа извела самых уязвимых обитателей, тогда как живучие крысы и вараны пережили катаклизм. Во-вторых, время вымирания на Флоресе подозрительно совпадает с моментом, когда мимо должны были пробегать предки австралийских аборигенов – по пути в Австралию. И когда по маленькому островочку, населённому маленькими человечками с маленькими мозгушечками бегут здоровенные мужики с двухметровыми копьями, а после того человечки куда-то исчезают – что ж, это просто совпадение; виноват, без сомнения, вулкан…
Открытие хоббитов Флореса так впечатлило учёных, что некоторым срочно захотелось заиметь себе таких же, но своих, домашних. Больше всего этого возжелалось китайским антропологам: обидно же, что в Индонезии хоббиты есть, а в великой Поднебесной – нет! А раз нет – надо их сделать. И вот уж выходит статья с сенсационным описанием «не такого как все» китайского хоббита. Остатки скелета из Дейедун, или Лунлин, из южнокитайской провинции Гуанси (по логике классической китайской историографии, это не Центральный Китай, там могли и хоббиты жить, а не предки китайцев), имеющие датировку 11,5 тыс. л. н. (в меру древняя, но и в меру поздняя, чтобы переплюнуть флоресских хоббитов по степени приближенности к современности), были описаны как невероятно необычные, с особенностями, которых якобы у современных людей никогда не бывает. И ведь правда: таких пропорций, как на изображённом в статье черепе, у людей не встретишь. По той простой причине, что так криво склеить раздолбанный череп – это тоже надо уметь. Антропологи мира, видя, что причина хоббитовости в данном случае – просто криворукость реставратора, в большинстве своём тактично промолчали, и ныне череп Дейедун обычно вообще не вспоминается, разве что как очередной пример позднеплейстоценового сапиенса.
Хоббиты Флореса изучены лучше всего, но подобные группы были и в других местах. Уже упоминались, например, орудия с Сулавеси; кто-то же их сделал, хотя останки самих трудяг пока не найдены.
Больше повезло исследователям на Филиппинах: на острове Лусон, в пещере Каллао, в слое с датой 66,7 тыс. л. н. сохранились зубы и кости кистей и стоп очередных странных человечков. Опять очень низкий – чуть выше метра – рост, опять крайне мелкие зубы, опять чудные пропорции. Этого оказалось достаточно, чтобы описать новый вид Homo luzonensis. Пока об этих людях мы знаем крайне мало. Странно, что на оленьих костях в пещере следы орудий есть, а самих орудий нет. Либо хоббиты старательно убирались в своём жилище (что крайне сомнительно), либо их ножи не были каменными. В принципе, учитывая место, легко представить, что орудия могли быть сделаны из бамбука, так как и сейчас из этого дивного растения делается всё, что угодно – от ножей и кружек до домов, водопровода и книг. Концепция «бамбуковой культуры» в приложении к питекантропам Явы была выдвинута давным-давно и в принципе приложима к любой тропической Азии. В ней есть одна проблемка: она практически недоказуема археологически. Впрочем, для нашей темы это всё несущественно. Главное же, что в непосредственном преддверии прибытия сапиенсов в регион тут жили какие-то крайне нестандартные карлики со специфическими, несапиентными пропорциями зубов и пальцев.
Учитывая, что в Индонезии, на Филиппинах и их окрестностях несколько тысяч островов, возможностей для поисков всё новых и новых хоббитов – море! И даже не одно.
И на Флоресе, и на Лусоне в настоящее время живут, понятно, люди нашего вида, сапиенсы. Но замечательно, что и там, и там некоторые популяции современных людей ступили всё на тот же путь карликовости. Рампасаса на Флоресе и аэта на Лусоне – два примера независимого уменьшения роста. Очевидно, что специфические условия тропических дождевых лесов – жара, влажность, закрытость местообитаний, малое количество калорийной пищи, обилие паразитов – приводят к одним и тем же адаптациям. И ровно то же мы наблюдаем в джунглях Центральной Африки и Венесуэлы, на Малакке и Андаманских островах, в северо-восточной Австралии и на Новой Гвинее. Принципиальная разница былых хоббитов и нынешних пигмеев в том, что древние виды менялись сотни тысяч лет и успевали уменьшиться не только телом, но и мозгом (да и стартовали они с более архаичных позиций), а пигмеи обрели свою пигмейскость хорошо, если несколько десятков тысяч лет назад, а может – намного позже, так что потенциал их мозга такой же, как у высокорослых соседей.
Ясно, что экзотические виды людей возникали преимущественно в экзотических местах. Но и в самой колыбели человечества, в Африке, как ни странно, происходило нечто подобное. Про южноафриканских наледи речь уже шла, но они дожили хорошо, если до двухсот тысяч лет назад. Однако есть пока ещё не очень чёткие и многочисленные данные, что в Западной Африке какие-то странные люди дотянули едва ли не до современности.
Во-первых, генетики нашли у африканцев от 2 до 9 % примеси от неизвестных гоминид, отделившихся от предков сапиенсов 700 тыс. л. н. Метисация же случилась около 30–35 тыс. л. н.
Во-вторых, на сенегальских стоянках Ламиния и Саксомунуния с датами, соответственно, 20,8–22,0 и 11,1 тыс. л. н. найдены индустрии, соответствующие скорее «среднему каменному веку», который во всех прочих частях Африки закончился около 30–50 тыс. л. н.
В-третьих, в Иво Элеру в Нигерии найден скелет человека с древностью 11,7–16,3 тыс. л. н. Нюанс в том, что особенности этого человека – покатый узкий лоб с мощным надбровьем и выраженным заглазничным сужением, низкий череп с приплюснутым теменем и выступающим затылком, отсутствие подбородочного выступа, широченная восходящая ветвь нижней челюсти – соответствуют скорее чертам людей, живших 200–300 тыс. л. н., а не в конце плейстоцена. Таких современных людей не бывает!
Гораздо более фрагментарные, зато многочисленные находки такого рода есть и в Ишанго в Конго с датировкой 21 тыс. л. н. Например, височная кость Ишанго 37 имеет крайне архаичное строение внутреннего уха, как у среднеплейстоценовых гоминид, а нижняя челюсть Ишанго 23 массивна настолько, что выходит за пределы изменчивости современного человека.
В кенийской Кабуе и намибийском Оранжеманде также найдены кости людей, выглядящих крайне архаично при, возможно, вовсе голоценовом возрасте, хотя реальных датировок для них нет.
Из всего этого вырисовывается, что в Западной и, возможно, Центральной, Восточной и Южной Африке вплоть до наинапозднейших времён жили какие-то люди, не совсем на сапиенсов похожие, но способные с сапиенсами скрещиваться. Кто это такие были, как умудрялись сотни тысяч лет жить в изоляции – это в Африке-то, где нет основательных географических барьеров и всё проходимо вдоль и поперёк! – остаётся непонятным. Слишком мало мы знаем о прошлом нашей прародины…
Между прочим, учитывая процент смешения – как у внеафриканцев с неандертальцами и некоторых внеафриканцев с денисовцами, – получается, что и в Африке чистокровных сапиенсов, вероятно, вовсе нет! Можно было бы предположить, что максимально чистокровными были протосапиенсы времени 100–50 тыс. л. н., но, думается, сама идея чистокровности слишком абстрактна и на практике невыполнима в условиях целого материка, не слишком-то изолированного от остального мира.
Так или иначе, к исходу плейстоцена на планете остался лишь один вид людей – Homo sapiens.
Причины отдельных климатических колебаний конца плейстоцена столь же неведомы, как и для предыдущих времён. Конечно, орбитальные параметры задавали главный тон и дают достаточно предсказуемую картину, но некоторые исследователи, повинуясь любви к эффектным взрывам и зрелищным катастрофам, упирают на одномоментные события.
В Юго-Восточной Азии – от юго-запада Китая и Индокитая через Индонезию и Филиппины до Австралии между 790 и 610 тыс. л. н. выпал каменный дождь из тектитов. Что было его первопричиной – до сих пор до конца не ясно. Есть версии, что это остатки кометы или выбросы вулкана, но более правдоподобно – итог падения метеорита, ударившего в землю, расплавившего её и разбросавшего раскалённые капли камня на гигантской площади. Предполагаемое место кратера находится в Камбодже или, вероятнее, на юге Лаоса. Так или иначе, на Яве тектиты найдены в слое с останками питекантропов. Хуже того, в более древних отложениях Явы костей людей достаточно много, а в более молодых – почти нет. Вряд ли, конечно, питекантропов поубивало небесными булыжниками в буквальном смысле, но, видимо, вспыхнувшие пожары основательно подорвали экосистемы Юго-Восточной Азии и Индонезии.
Шире разрекламирована концепция суперизвержения вулкана Тоба. Согласно ей, 75 тысяч лет назад на острове Суматра в Индонезии произошёл грандиозный взрыв: в воздух было выброшено 800 км3 породы! Круче было только в ордовике, когда на востоке Северной Америки извержение Миллбриг исторгло 1140 км3 грунта. На памяти людей самые мощные извержения были в сорок раз слабее Тобы. В Индии, на расстоянии в пол-Индийского океана от Суматры, отложения пепла Тобы и сейчас достигают от одного до трёх, а местами – до шести метров. Слой пепла найден по всей акватории и периферии Индийского океана – от Северной Австралии до Восточной Африки и Мадагаскара. Очевидно, что такой катаклизм не мог не сказаться как минимум на растительности и жизни самых разнообразных животных. Мало того, тучи дыма застили небо едва ли не на пару лет, перекрыв путь солнечным лучам. И ведь именно на этот момент приходится один из сильнейших пиков оледенения. Население южных окраин Евразии, до того, вероятно, самое многочисленное, вероятно, полностью исчезло. Например, в индийских местонахождениях Явалапурам и Дхаба орудия найдены прямо в пепле Тобы, но нелегко жить в полях, засыпанных на метры. Сохранились лишь немногие группы людей в самых удалённых от катастрофы местах. Неандертальцы, сидевшие на другой стороне планеты в Европе, выжили, но показательно, что именно около 70 тыс. л. н. они приобрели свои гиперарктические адаптации, а жизнь их стала настолько тяжкой, что о прогрессе им пришлось позабыть. Сохранились и денисовцы за Гималаями и Тибетом, но, судя по всему, их никогда не было много. На восток от Суматры – на Флоресе и Лусоне продолжили своё курортное существование хоббиты, благо ветра дули оттуда, так что, несмотря на условную близость к эпицентру, эти острова почти не пострадали. Лучше всех было сапиенсам, сидевшим в Африке на экваторе. Правда, даже тут им пришлось несладко: в южно- и восточноафриканских пещерах именно на этот момент обнаруживаются стерильные прослойки между слоями заселения, а культура несколько упростилась, например резко сократилось количество подвесок из ракушек. Видимо, и в Африке людей стало меньше, и некоторые достижения типа индивидуальных украшений на некоторое время были забыты, подзаброшены или стали неактуальны: если людей мало, перед кем же красоваться? Всё же в экваториальной зоне Африки жизнь поменялась меньше всего, так что сапиенсы лучше всех справились с бедой, восстановили численность и около 50 тыс. л. н. в очередной раз вышли за пределы Чёрного Континента. Только теперь им уже никто не противостоял, конкуренция была минимальна, и наши предки со страшной скоростью разбежались по всей планете, моментально поглощая, вытесняя или даже уничтожая остатние малочисленные группки неандертальцев, денисовцев и хоббитов.
Возможно, в этом им помогли новые катаклизмы. Флоресских хоббитов уже 50 тыс. л. н. накрыло ещё одним, местным извержением. Европейские неандертальцы испытали на себе извержения Эльбруса 43,4–45,3 тыс. л. н., Кампанское игнимбритовое суперизвержение Флегрейских полей 39,28 тыс. л. н., Таштебе 39 тыс. л. н. и Казбека около или менее 36 тыс. л. н. Пепел Флегрейских полей широким шлейфом тянется по всей Европе. Если уж в Воронеже его серый слой немаленькой толщины, то что говорить о Средиземноморье. После каждой катастрофы климат проседал, а фауна сокращалась. Понятно, что позднейшие из этих ужасов равно вдарили и по неандертальцам, и по первым кроманьонцам, но новым неандертальцам неоткуда было взяться, а сапиенсы всё новыми и новыми волнами выплёскивались из бездонного источника – благословенной Африки.
Уже под самый занавес плейстоцена, 12,9 тыс. л. н. природа напоследок нанесла ещё один удар – катастрофическое дриасское похолодание. Его причину большинство геологов видит в изменении морских течений из-за стока ледниковых вод, но некоторые – в очередном вулкане, другие – в падении кометы где-то в Северной Америке. Правда, кратера до сих пор никто не нашёл, но комета в теории могла звездануть под скользящим углом в ледниковый щит, да к тому же рассыпаться в атмосфере на веер мелочи, а потому и не оставить ни следа на земле. Так или иначе, на огромных пространствах прослеживается углистый слой от мощных пожаров, причём именно в нём обнаруживаются кости почти последних представителей мегафауны и орудия культуры кловис – охотников на ту самую мегафауну (впрочем, менее склонные к мыслям о катастрофах исследователи тот же слой объясняют палами тех же кловисцев либо же пожарами, прокатившимися из-за иссушения климата). В более высоких отложениях и фауны несравнимо меньше, и кловис исчезает и заменяется на иные индустрии.
Удивительно, но практически тем же временем – 12,8 тыс. л. н. (всегда есть погрешность определения) – датируется стекло, оплавленное при 1720–2200 °C, найденное на сирийской стоянке Абу Хурейра. Судя по микросферулам, наноалмазам, углю, высокой концентрации иридия, платины, никеля, кобальта и метеоритного материала в этом слое, это следы падения кометы или метеорита. Подобные находки есть и в десятках других мест Европы и Северной Америки. Судя по всему, это следы одного и того же события. Вероятно, тело кометы или же астероида при подлёте к Земле развалилось на осколки, которые бомбардировали планету с разных сторон по мере её вращения. Обширные пожары подняли в небо тучи пепла, перекрывшего солнечные лучи, что по традиции привело к пику оледенения.
Выдвинуто и другое оригинальное предположение о причинах дриасского оледенения: вымирание мегафауны (может быть, не без помощи человека), снизило выбросы метана в атмосферу, а это уменьшило парниковый эффект, а это вызвало похолодание.
Катастрофические гипотезы захватывающи, но, вероятно, всё было проще. На климат влияют прежде всего колебания наклона земной оси и орбиты планеты, отчего полюса то прогревались, то, напротив, замерзали, в меньшей степени – изменения активности Солнца. Об этом свидетельствует явная цикличность потеплений-похолоданий, совершенно необъяснимая катастрофическими событиями. Конечно, отдельных вулканов-метеоритов это тоже не отменяет.
Потепление начала голоцена, возможно, было вызвано ускорением течений в приантарктических частях океанов, что привело к поступлению огромного количества углекислого газа в атмосферу, что, в свою очередь, вызвало пресловутый парниковый эффект и разогрело планету.