— Нос тобой все будет хорошо. Я нашел людей, которые, как я думаю, смогут позаботиться о тебе, по крайней мере на первых порах. А это значит, ты поедешь с ними.
— А потом что?
— Ну, когда все в конце концов разъяснится, надеюсь, вернешься домой в Иерусалим. Может, мне даже удастся это ускорить. В любом случае постараюсь.
— Сионисты убили Яакова, они и меня прикончат, а если вы вмешаетесь, убьют и вас тоже.
С тех пор как Сауд открылся Блумбергу, никто из них больше не упоминал об убийстве. Но у Блумберга почему-то возникло такое чувство, вероятно потому, что сам думал об этом слишком много, что они возвращаются к прерванному разговору.
— Тебя не найдут, а за меня не волнуйся, к сожалению, я неуничтожим. Даже в более удачных для этого обстоятельствах ни немцам, ни моим собственным командирам не удалось меня прикончить. Но послушай, ты не знаешь кого-нибудь в Каире? Может, семью какую? Хоть кого-нибудь?
Парень покачал головой.
— Почему в Каире?
— Туда направляются эти люди. Все хорошо, им можно доверять.
— А что вы скажете губернатору?
— Что я возвращаюсь в Петру. Что ты еще здесь.
Сауд закрыл глаза, прижал их пальцами.
— Тогда повидайте мою маму, — сказал он.
— Хорошо. Обещаю, — ответил Блумберг.
Мальчик на час, как говорил о Сауде Рахман, или развитый не по годам эфеб Де Гроота? В любом случае это не важно. Проститутка он, поэт, или и то и другое — Блумберг был абсолютно уверен в одном: к убийству Сауд не причастен. И помимо слов самого мальчика, у него была вещественная улика — серебряная пуговица с королевской короной, сорванная Де Гроотом с одежды нападавшего. Хотя, конечно, это никого ни в чем не убедит.
— Знаешь что… — Блумберг потянулся за шляпой, достал из-под ленты все, что оставалось от денег Росса, и принялся пересчитывать. — Если план сработает, а он должен сработать, я отдам тебе всю сумму, только оставлю себе немного на дорогу до Иерусалима, ну и на пару рюмок в городе. Британские фунты в Египте тоже в ходу, как и здесь. По крайней мере на три месяца тебе хватит. Пришлешь мне свой адрес, и, когда придет время, я сам за тобой приеду. А кстати, забирай деньги сразу!
Сауд протянул руку за банкнотами, потом встал, подошел к Блумбергу и поцеловал его в лоб.
Вечером нагрянули супруги Корк — неожиданно, подумал Блумберг, хоть он сам их приглашал. Днем они осматривали гору Зибб-Атуф, где самые древние гробницы Петры, и закончили экскурсию севернее возле гробницы правителя: это место было Блумбергу хорошо знакомо, потому что мавзолей, украшенный четырьмя гигантскими колоннами, с виду напоминал храм, как будто смерть — самое прекрасное из всех земных событий.
Они втроем уселись возле палатки. Блумберг открыл бутылку арака и, поскольку чашек не хватало, просто передавал ее по кругу, и все по очереди прикладывались. Ночь была ясная, звезд высыпало такое множество, кто Корки только диву давались.
— Изумительное место! — сказал Майкл.
Блумберг заметил, что супруги за день чуть-чуть обгорели, и покрасневший кончик носа, похоже, доставлял Саре некоторое неудобство. Она и впрямь была похожа на своего двоюродного брата. Сходство придавали глаза, глубоко посаженные, задумчивые.
Из еды предложить особо было нечего. Блумберг открыл две банки мясных консервов и теперь разогревал их на костре. Еще нашлась свежая лепешка и луковица — для начинки. Блумберг — под тем предлогом, что трапезу надо сдобрить вином, — еще накануне послал Сауда в соседний туристический лагерь на поиски бутылки. В его отсутствие он рассчитывал поговорить с Корками о том, как бы доставить мальчика в Каир. Однако не успел Блумберг и рта раскрыть, Сара Корк, у которой от арака раз вязался язык, или во всяком случае так казалось, завела речь о своем двоюродном брате.
— Кажется, он быстрее бы поправился, — сказала она, — если бы не так грустил.
— Такие ранения вообще тяжело сказываются, — ответил Блумберг.
По всей Европе полным-полно раненых и скорбящих, думал он. Молодые люди, оставшиеся без рук, ног, глаз — и хуже того: мужчины, которым никогда уже не знать близости с женщиной. Блумберг вырвался, потеряв всего лишь палец — причем добровольно. Он видел цепь калек, что тянется, змеясь, от Лондона до самых окраин и еще дальше, вдоль серых северных городов, вплоть до Шотландии: наполовину ослепшие, наполовину оглохшие, хромые, а теперь вот и Кирш, хоть и спустя несколько лет, угодил в их ряды. Когда заходит речь о физических страданиях, неизбежно думаешь о войне. Вот и Корки, должно быть, о ней сейчас вспомнили. У Блумберга половину друзей выкосила война, Кирш потерял брата. Может, и этот жизнерадостный Майкл Корк тоже пережил утрату?
Но Сара, как скоро понял Блумберг, вовсе не о войне думала. А о чем-то более приземленном и насущном.
— Нет, — сказала она, — это не из-за травмы. А из-за несчастной любви.
Блумберг запнулся, не решаясь задать естественный в данной ситуации вопрос, но в конце концов сдался:
— И кто же она?
— Не знаю, — ответила Сара. — Он не говорит. Он вообще стал очень скрытный. В детстве у него от меня тайн не было. Мы дружили семьями. Я была ему почти как родная сестра.
— Но если я правильно понял, она его не навещала?
И снова супруги переглянулись. Почему Блумберга так интересует, кто посещал Майкла в больнице, было для них загадкой.
— Во всяком случае, нам об этом неизвестно, — сказал Майкл, — но почем знать, кто приходил к нему в палату, пока нас не было?
Блумбергу было хоть и боязно, но интересно поговорить на эту тему, однако время поджимало. Скоро вернется Сауд. И он вкратце обрисовал непростую ситуацию, в которой оказался его помощник: ему срочно нужно в Каир, повидать больного родственника. Не могли бы супруги Корк взять его к себе в группу? Естественно, расходы Блумберг оплатит. Мальчик — идеальный спутник, молчаливый, но если его разговорить — необычайно умен, похоже, знает наизусть сотню английских стихов. У него в Иерусалиме был учитель.
Супруги Корк, как и ожидал Блумберг, оказались людьми добрыми и отзывчивыми. Они обо всем позаботятся. Блумберг может на них положиться целиком и полностью.
Однако где же Джойс? Неужели охладела к бедняжке Бобби Киршу? И почему так быстро? Хоть бы цветочков принесла больному, даже на это ее не хватило, думал Блумберг. Может, это он во всем виноват? Вытравил из нее все чувства, и ее опустошенное сердце не способно больше любить?
Еще пара глотков арака — и вопросы эти исчезли сами собой. Майкл Корк болтал не умолкая, и Блумберг пытался, насколько был в состоянии, понять по его честному и добродушному пересказу, какова ситуация в Палестине. Не прошло и часа, как Блумберг успел и влюбиться в Сару Корк — и разлюбить ее. К тому времени как вернулся Сауд с двумя бутылками дешевого красного, Блумберг едва шевелил языком, но все же их познакомил. Пьян, не пьян, но он не подведет мальчика. И он собрался с мыслями и изложил свой план. Супруги Корк будут ангелами-хранителями для Сауда по пути в Каир. А что до Блумберга, то он со своей картиной возвращается в Иерусалим.
— Когда увидите Бобби, — сказала Сара, как будто даже сомнений быть не могло, что Блумберг, так интересовавшийся «посетителями», заглянет к ее брату, — передайте ему привет и скажите, что мы скоро вернемся.
Она поднялась, отряхнула с платья песок.
— Как хорошо, что мы встретились! Когда будете в Англии, надеюсь, вы навестите нас. А может, увидимся в Иерусалиме на обратном пути.
Блумберг встал и, покачиваясь, шагнул к ней. Сара не ожидала, что он ее обнимет, но он обнял.
«Баржи на канале»: унылые посудины тянулись, толкаясь, по темной воде. Блумберг, сам не зная зачем, спустился с крутого берега, с альбомом в руке. Снял ботинки и носки и сел на набережной, сунув ноги в прохладную воду.
— И вашу жену, — добавил Майкл Корк. — Надеюсь ее тоже увидеть.
— Да, — ответил Блумберг. — Мою жену.
29
Скоро два месяца как Джойс колесит по округе, развозя ящики, которые выдает ей человек из Хайфы. За это время она не раз видела, правда только при лунном свете, и благоухающие апельсиновые сады Петах-Тиквы, и скученные виноградники Ришон-ле-Циона — ив каждое из этих мест, где растят фрукты и делают вино, доставляла свой смертельный груз: оружие и патроны. Она выучила чуть не наизусть изрезанную береговую линию от Тель-Авива до Яффы, знает и силикатную фабрику первого, где по дюнам бредут верблюды с кирпичами на горбе, и узкую, с пестрыми товарами, базарную улицу второго. На окраинах Яффы, где ее поселили в еврейском квартале в крошечном домике с балконом, она прекрасно знала, в каком месте перейти трамвайную линию и встретиться с посланцем, который передаст дальнейшие указания. Днем она обычно отсыпалась дома, но однажды для разнообразия. чтобы отвлечься от ночной жизни, вышла в город при свете дня и, к своему удивлению, обнаружила, что стены домов, которые запомнились ей лишь как нависающие тени, на самом деле покрыты яркой цветной штукатуркой — охристо-желтые, небесно-голубые, розовые и даже цвета давленой земляники. В сумерках она вышла на берег и уселась напротив старого заброшенного здания — в его пустых стенах гулко ухал прибой. Смотрела, как местные рыбаки, подоткнув до колен джеллабы, входят в волны и забрасывают сети. У конспираторши выходной, что ж, он прошел отлично. Безумие, конечно, но, как это ни странно, казалось, она нашла наконец свое истинное призвание, потому что в последние недели все ее чувства, обостренные до предела страхом, риском и необходимостью действовать без промедления, давали ей то редкое ощущение полноты жизни, которое она давно пыталась обрести — сначала в танцах, затем в живописи и, наконец, в любви и физической близости. Фрумкин, выбрав ее, наверняка знал, что делает. Он догадался, что ее увлечение сионизмом, пусть даже искреннее, в лучшем случае преходяще. Азарт, порожденный опасностью, — вот что в действительности вечно движет ею.