Росс перехватил его взгляд.
— Сам знаю, что не очень. К сожалению, у меня нет вашего таланта. Зато есть страсть. Просто рука не поспевает за мыслью.
— Бывают исключения.
Росс усмехнулся:
— Счастливые случайности, хотите сказать? Нет, у меня все несчастливые. Но прошу вас, садитесь.
Росс помедлил с минуту, взял сигарету из серебряного портсигара. Протянул портсигар Блумбергу, но тот отказался.
— Надо же, как встретила вас Святая Земля! Объятьями мертвеца.
Блумберг натужно улыбнулся. Слишком живо было все в памяти: кольцо слабеющих рук, окровавленный торс, прижатый к его голой груди.
— Как жена себя чувствует? Для нее это было, вероятно, жуткое потрясение. Ужас. Даже представить не могу.
— Мне кажется, я больше испугался.
— Неужели?
— У вас есть какие-нибудь догадки, кто…
— Вы имеете в виду жертву или убийцу?
— Обоих вообще-то.
— Убитый, боюсь, человек довольно известный. Якоб де Гроот. Голландский еврей. Приехал в Палестину как журналист, симпатии всецело на стороне сионистов, но, как это часто бывает, а здесь даже чаще, чем можно предположить — жизнь в Иерусалиме его здорово изменила. В последние годы он восхвалял ультраортодоксов. Этих, знаете, в черных шляпах. Они, как вы, наверное, слышали, не слишком одобряют идею еврейского государства: для них это осквернение святой земли, священного языка и так далее. Но Де Гроот был относительно безобидный — поэт, знаете ли, причем довольно известный у себя в Голландии. Правда, я не читал его стихов. — Росс покачал головой. — Бедняга! И все-таки странный случай — арабская одежда и все такое. Хоть мы и не нашли при нем бумажника, вот вам мотив, полагаю. А что касается того, кто его убил, пока никаких идей. Думали, может, вы нам поможете. Расследование ведет капитан Кирш. Вы с ним еще встретитесь. Он…
Росс чуть было не добавил «один из ваших», но вовремя сдержался. Кирш не был похож на еврея и вел себя не как еврей. Вообще-то он ходил в ту же школу, что и племянник Росса, вот только мать его, поговаривали… или отец? Должно быть, все же отец, иначе откуда фамилия. Впрочем, какое это имеет значение?
— …Очень способный, — договорил Росс, но вышло неловко, он сам это понимал. И зачастил, пытаясь скрыть смущение: — Кирш молод, но быстро поднялся. Предпочел вместо Оксбриджа приехать сюда. Он с нами чуть не с тех самых пор, как ввели Гражданскую администрацию. Два года по меньшей мере. Если что-то срочное, он докладывает непосредственно мне. Лучшего работника в полиции не найти. Если кто и может выследить убийцу, так это он.
Но Блумберг отвлекся: за окном послышался крик уличного разносчика. Художник смотрел теперь мимо Росса, на окно за его спиной, где маячили редкие верхушки деревьев.
Росс взял со стола два листка бумаги и помахал одним из них — это была листовка из Уайтчепелской[13] галереи.
— Выставка, которую вы организовали в прошлом году.
— На Тедди Марша она произвела сильное впечатление. Только еврейские художники, правильно я понимаю? — Росс принялся зачитывать фамилии: —Липшиц, Модильяни, Паскин…[14] и вы.
Блумберг был почти уверен, что Россу эти имена незнакомы. Оно и понятно, зачем они ему?
Росс взял другой листок.
— А здесь Тедди пишет, — Рос провел пальцем по странице, отыскивая нужное место в письме, — что Тейт[15] приобрел одну из ваших картин.
— Увы, всего лишь рисунок.
— Но даже если так, все равно. Вы в достойной компании.
Блумберг кивнул. Росс, похоже, не имел ни малейшего представления о его манере и уж точно не знал, как пошатнулась репутация Блумберга за последний год. Его февральская выставка — своего рода эксперимент — оказалась провальной. В прессе сплошные нападки и насмешки, продать удалось всего одну работу, что едва покрыло затраты на материалы, а потом — надо же сделать такую глупость — он согласился на серию бесед в галерее, а газетчики только того и ждали. Он запомнил ту разгромную статью слово в слово: «ХУДОЖНИК ОБЪЯСНЯЕТ СМЫСЛ СВОИХ КАРТИН: Марк Блумберг, в настоящее время примкнувший к кубистам, выставляет свои работы в галерее Рэнсома, где раз в неделю излагает посетителям свои теории — вот бы его примеру последовали другие кубисты, футуристы и прочие искажисты, особенно иностранные. Тогда мы начнем понимать их картины, а может, и нет».
— Что ж, — сказал Росс и принялся рассеянно перекладывать предметы на столе. — Я рад, что мы познакомились. Если я могу вам чем-то помочь — обращайтесь без стеснения. А Кирш тем временем вплотную займется… этим досадным ограблением, этим убийством…
Росс умолк. Казалось, он хочет о чем-то спросить, но не решается. Блумберг удивился, заметив волнение собеседника, но через минуту губернатор, похоже, собрался с духом.
— Послушайте, старина, — продолжал он. — Не знаю, известно ли вам, но я все это время… как бы это сказать, чтобы вы не сочли за хвастовство… не только я, и другие, конечно, занимаемся восстановлением города. Есть у нас небольшое общество, вернее, на самом деле не такое уж маленькое, общество «За Иерусалим»[16] с отделениями повсюду — в Лондоне, Нью-Йорке, в Чикаго. У нас очень бережный подход: больше никакой штукатурки, никакого рифленого железа внутри городских стен, и больше ничего не сносить. Мы заново облицевали оголившиеся участки Купола скалы — вот какие вещи мы делаем. Пригласили гончаров из Мутахии, которые до сих пор работают по старинке, построили для них небольшую гончарную мастерскую, нашли печи для обжига возле аль-Харама[17] — вскоре после того, как заняли город. Ужасно интересно, и результат стоит того. Так вот я и подумал, конечно, может быть, вы вовсе не заинтересуетесь, но, может, если время позволит, не могли бы вы, отвлекшись от других работ, запечатлеть кое-какие места, здания, Муристан[18], к примеру. Естественно, вам заплатят…
Чувствуя, что пересек невидимую грань, Росс замолк.
— Вообще-то я такими вещами не занимаюсь.
— Нет-нет, конечно нет, вы человек известный, это была просто мысль. Что ж, очень приятно было познакомиться с вами, и если вы передумаете… — Росс покраснел.
Блумберг вышел из канцелярии и, спустившись по лестнице, обнаружил, что его поджидает желтовато-коричневый «бентли» с правительственной эмблемой.
— Сэр Джеральд просил отвезти вас куда скажете, сэр.
Блумберг откинулся на спинку широкого кожаного сиденья. Странно, с тех пор, как приехал в Палестину, он работает только в реалистической манере. Что-то заставило его прийти его к этой, как он считал, старомодной и непривычной для него манере. Публичная порка на страницах лондонских газет? Или что-то другое? Заполоняющий все белый свет? Он и сам не знал. И все же Росс странный какой-то, похоже, искусство его интересует больше, чем убийство.
— Так куда едем, сэр?
Блумберг назвал шоферу свой адрес, но потом передумал и попросил отвезти его в Старый город.
5
Джойс, в свободной белой блузе, длинноватой для нее, — Блумберг обычно надевал ее, когда работал, — стояла на лужайке возле дома и с наслаждением дышала полной грудью. Даже воспоминание о кровавой сцене, все еще живое, не умаляло ее счастья. Если говорить честно, хотя в данный момент она не готова была в этом признаться, то это убийство, эта ужасная трагедия стала как бы первым аккордом того волнующего переживания, которая в мечтах сулила ей Палестина. Об этом городе, Иерусалиме, она мечтала долгими месяцами — промозглой лондонской зимой и унылой весной, и акварельная зыбкость столичных парков и садов, и сердитое кряканье автомобильных клаксонов — все это было для нее не так реально, как Палестина, в которой она никогда не была и на которую возлагала теперь столько надежд.
По натоптанной в высокой траве тропке она дошла до того места, где упал Де Гроот. Полицейские обыскали этот пятачок и все вокруг, но ничего не обнаружили. Джойс наклонилась и поскребла ногтями землю, втайне ожидая увидеть на пальцах кровь. Внимательно осмотрела грязь под ногтями, потом выпрямилась и направилась в дальний угол сада, где торчали три валуна, поросших цикорием и маками. Воздух звенел, черно-белый удод рассекал воздух, словно подписывая и присваивая пространство, принадлежащее только Джойс и Блумбергу. Она чувствовала, что, в отличие от всех ее прежних увлечений, на этот раз она не разочаруется. Когда она в последний раз была на сионистском собрании — моросящий дождь, как всегда, казался нескончаемым, — Лео Кон с улыбкой сказал ей, что по приезде в Иерусалим с ней свяжутся и уточнят, как именно она может помочь. Скорей бы уже, думала Джойс, мысленно представляя, как здесь пригодятся ее таланты. Конечно, она может давать уроки, предпочтительно живописи или танцев, но если нужен только физический труд — она и на это согласна. Она даже не против того, чтобы дробить камни или копать, вообще возьмется за любую работу — это станет для нее проверкой на прочность и закалит.
Марк не подозревал, насколько она связана с сионизмом, он думал, что ее увлечение ближневосточной политикой (как он это понимал) не более чем прихоть скучающей домохозяйки: сейчас она хочет помочь евреям обрести родину, но с тем же успехом могла бы играть в бридж.
Джойс вернулась в дом. Стены, розовеющие в сумерках, когда она впервые их увидела, соответствовали, как объяснил Обри Харрисон, вручая им ключи от двери, предписанию губернатора: все новые постройки должны быть из известняка и с красной черепичной крышей. И заброшенный вид домика, и временный беспорядок ей нравились, хотя туалет с роем мух, представлявший собой дырку над выгребной ямой, — даже после знакомства с лондонской средневековой канализацией — это было уже чересчур. Тем не менее сама мысль о том, что в доме и в саду придется поработать, давала радостное чувство единения с еврейскими поселенцами, которыми она так восхищалась. И опять-таки, своими восторгами она не могла поделиться с Марком. «Ты ведь даже не еврейка!» — напомнил бы он ей, как обычно, при том что ее товарищи-сионисты на собраниях в Тойнби-Холле