Кирш вернулся на террасу, оглядел все закоулки сада. Майян как сквозь землю провалилась. Он взмок, губы были солеными от пота.
Миссис Габер, подцепив вилкой кусочек курицы, произнесла задумчиво:
— Роберт, как странно ты ходишь. В чем дело?
После обеда Робин Габер спустился с холма в гостиницу к Киршу и подвез его в арабскую деревню Джуаннин. Машину он одолжил у одного из конторских служащих. Очень мило с его стороны. Робин еще на террасе заметил, что Кирш не в себе, и уговорил мать оставить его в покое. Кирш пытался найти Майян — затея почти безнадежная, учитывая, что ходить ему было трудно, а Майян, судя по всему, пряталась от него. Он расспрашивал о ней в бакалее — тесной времянке, где мальчик-продавец, взобравшись по приставной лесенке, просто сбрасывал покупателям с верхних полок консервные банки — так шустрая обезьянка в джунглях бросается орехами, желая отпугнуть нежеланных гостей. Маяйн никто не видел. Если она уехала в Иерусалим без него — все пропало. Ближе к трем пополудни, усталый и вымотанный, он вернулся в гостиницу. Рухнул на постель, и неизвестно, сколько бы пролежал, если бы не Робин Габер — тот заявился к нему с фляжкой в одной руке и ключами от машины в другой и предложил покататься. На узкой дороге автомобиль взбрыкивал, как норовистый конь, но, вырвавшись на просторы, вроде присмирел — а тем временем солнце за холмами уже распустило над горизонтом свой красный шлейф.
Робин и Кирш сидели на холме и отхлебывали по очереди из фляги, глядя, как возвращаются с пастбищ стада. Мимо прошествовали двадцать упитанных черных коров, за ними вприпрыжку — несколько телят. Позади два пастуха в непривычном наряде, вроде как у русских крестьян: сапоги, жилетки и черные фуражки.
— Ну и арабы! В первый раз таких вижу, — заметил Робин со смешком, обернувшись к Киршу. — Должно быть, стадо — еврейское.
— Да тут все просто, — ответил Кирш. — Евреи и арабы пасут скот на одних и тех же полях. Во всяком случае, так Майян говорит.
Дальше на холме был ручеек с заводью. Кирш смотрел, как коровы собираются у водопоя. Он рассказал Габеру, как у них все было хорошо с Майян и как он сам все испортил, и уже жалел о том, что разоткровенничался.
— И что ты теперь будешь делать? — спросил Робин.
— Не знаю. Найду ее, попрошу прощения. Объясню, что я вовсе не сноб, каким она, наверно, меня считает. А что еще я могу?
Быстро темнело, и последние вехи пейзажа, по которым Кирш ориентировался: усадьба, гостиница, минарет деревни Джуаннин, — исчезли вмиг, словно закрылся объектив небесного фотоаппарата.
— А ты смог бы здесь жить? — спросил Габер.
Кирш удивился: раньше ему не приходило в голову, что, в отличие от его мечтаний о жизни с Джойс, будущее с Майян (возможность которого он сам только что уничтожил) означает, что ему придется надолго осесть в Палестине. Кирш вспомнил про мозоли на руках Розы: временная работа в полиции вполне его устраивала, пока напасти не посыпались одна за другой, но он вовсе не уверен, что готов помогать тут строить государство, а уж тем более воевать за него.
— Жить? — Кирш вглядывался в темноту. — Жить надо дома, а наш дом — Англия, разве нет?
— Для меня это так, — сказал Габер. — Хотя иногда я думаю, — добавил он с грустью, — что англичане так рвутся в колонии именно из-за того, что мы в Англии.
— Хочешь сказать, они сбегают в колонии от евреев?
— Ну, не только от нас — есть и другие парии, но и мы тоже парии. В Индии или даже здесь они могут еще играть в довоенные игры, рядиться в шлемы с плюмажами и делать вид, что ничего не изменилось. Это не иностранцев они презирают, особенно если те при титуле — князь Бангладеш или наваб Патауди[72], нет, они бегут от «иностранцев» в Англии, от таких, как мы с тобой, поднявшихся по социальной лестнице. Не желают они видеть нас на этой лестнице, а уж тем более наверху ее.
— Но тут половина колониальных служащих евреи: Сэмюэлс, Бентуич…
— Кирш…
Кирш усмехнулся.
— Да-да, — добавил Габер, — очень хитро. Сатрапы и сброд — и те и те евреи. Верный способ нажить неприятности, как думаешь?
Кирш не знал, что сказать, и это настораживало. Он ехал в Палестину за приключениями, как в Цейлон, в Австралию или в любой другой форпост империи. О евреях он особо не задумывался: думал о себе, о брате и о родителях, о том, что не любит Наоми по-настоящему, ну и еще — что хоть на солнышке погреется. Кирш вспомнил, как зимой во время войны болел и за окном его спальни выросла огромная сосулька, свисала с кровли, как гарпун. А когда выздоровел, пришло известие о том, что убили Маркуса. Кирш поднялся наверх, открыл окно и колотил по сосульке, пока она не рухнула в сад, разлетевшись на тысячи кристалликов.
Он поглядел на Габера, потом на небо — там одинокой медузой плыла в темных волнах маленькая ущербная луна.
— Поехали, что ли, обратно, — сказал Габер.
Часа в два ночи Кирш — он так и не заснул — услышал какой-то шорох снаружи. Встал, открыл дверь. Майян стояла метрах в двадцати. Неизвестно, сколько она ходила тут взад-вперед, не зная, что лучше: бежать или вернуться. Он окликнул ее.
— Прости, — сказал он. — Заходи, прошу. Я ужасно себя вел. Прости, пожалуйста.
Размолвку они быстро уладили в постели. Позже, когда Майян заснула в его объятиях, Кирш, глядя на ее посеребренное луной лицо, вдруг подумал: что-то слишком быстро она его простила. На какой-то миг ему показалось, что он попал в западню, как на ужине у Бассанов, когда заподозрил, что его сватают. Но мысль эта как пришла, так и ушла. В конце концов, он не подарок, было бы за чем гоняться.
Осторожно потрогал шрамы у Майян на спине. Но даже это бережное прикосновение ее разбудило.
— Хочешь спросить, откуда шрамы? — спросила она, глядя в стену.
— Не хочешь — не говори.
— А ты что надеялся услышать? Что шрамы от казацкой нагайки?
— Я тебе не миссис Габер.
Майян потянулась за скомканной простыней, попыталась ее расправить, но не сумела и отбросила в сторону. Лежала на кровати, миниатюрная и изящная, все ее тело на виду.
— Казацкая сабля, мне было тогда шесть лет.
Кирш молчал. Слышно было, как где-то рядом жужжит электропроводка.
— Да ладно, никакая это не казацкая сабля. Мы с папой ехали в порт — забрать с таможни учебники английского. У евреев, отъезжавших в Америку, был большой спрос на них. Лил сильный дождь, на скользкой дороге фургон занесло, он врезался в стену. Стекло — вдребезги, меня поранило осколками. Мне было пятнадцать. А может, какой-нибудь местный антисемит запустил в стекло камнем, кто знает? Такой ответ миссис Габер явно больше бы устроился?
— Успокойся, — сказал Кирш и поцеловал ее в щеку.
— Завтра я возвращаюсь в Иерусалим. — сказала она. — На дежурство в больнице. А ты что собираешься делать?
Именно этот вопрос задал ему накануне Робин Габер. Тогда Кирш был в отчаянии: думал, что потерял Майян навсегда. Теперь она рядом, но он по-прежнему не знает, что ответить.
— А когда ты снова приедешь в Рош-Пинну?
— Может, на следующие выходные.
— Тогда, наверное, я останусь здесь, — сказал Кирш.
Он так и не понял, обрадовалась она или огорчилась.
Поспать им, похоже, так и не удалось: только они заснули, как за окном послышался голос:
— Мила, Мила! Твой автобус пришел!
Майян вскочила. Кирш сел, протирая глаза.
— Мила — это кто?
Майян судорожно одевалась.
— Это я, — сказала она. — Людмила, но об этом знает только Роза.
Кирш кивнул. Он знал, что еврейские иммигранты часто берут себе новое имя, на иврите. Как знак, что они окончательно закрепились на этой земле.
— Тогда я тоже буду звать тебя Милой.
Может, так он хотел показать, что жизнь в Палестине не для него? Кирш этого не исключал.
Маяйн, расправляя юбку, замерла на миг:
— Лучше не надо.
Роза опять окликнула ее, уже из-под самого окна.
— Иду, иду! — ответила Майян.
Быстро подошла к кровати, наклонилась и поцеловала Кирша в губы.
— Моя Мила, — сказал он, поддразнивая ее, но она не улыбнулась.
Вдали за окном светились фары утреннего автобуса. Водитель что-то крикнул на иврите, завел мотор. Предупреждал так пассажиров, чтобы поторапливались.
Когда автобус уехал, Роза пошла обратно к усадьбе, не удостоив его даже взгляда. Что ж, по-своему она права.
Облезлые стволы эвкалиптов, согретые утренними лучами, источали теплый смолистый запах. На столике в углу стоял надбитый кувшин и таз, Кирш склонился над тазом, плеснул воды на лицо, потом подставил под струйку голову. Он не слышал стука в дверь и понял, что в комнате кто-то есть, лишь когда молодой человек в форме подошел к нему вплотную.
— Капитан Кирш?
Кирш оглянулся, с лица капала вода.
— Да, а вы кто?
— Капрал Эдвард Хайстенд, сэр. Мне приказано доставить вас в Иерусалим.
Кирш вспомнил про записку от Росса. которую выбросил не читая.
— Я арестован?
— Я бы так не сказал, сэр. Вероятно, понадобится ваша помощь на допросе. Вам полчаса хватит, чтобы собраться, сэр?
— И кого я должен допрашивать? — спросил Кирш, хотя вопрос был излишним. Он понял все сразу, как только капрал сказал, что его вызывают в Иерусалим.
Хайстенд поглядел в сопроводительное письмо:
— Некую миссис Джойс Блумберг, сэр.
— А если я откажусь с вами ехать?
Капрал был явно озадачен. Видно, это его первое назначение и он не так давно в Палестине, подумал Кирш, глядя на его бледное веснушчатое лицо.
— Меня предупредили, что такое возможно, сэр.
— И что?
— Я не один тут, сэр. Нас трое.
— Ничего себе эскорт, учитывая, что я не арестант.
Хайстенд пожал плечами:
— По-видимому, вы профессионал своего дела, сэр. Поэтому вас так ценят.
— Это распоряжение сэра Джеральда Росса?
— Не могу сказать, сэр. Мне отдал приказ сержант Фиппс.
Кирш заметил, что капрал отводит глаза, стараясь не глядеть на его изувеченную ногу. Поставил кувшин на столик, сел на кровать и стал натягивать брюки.