Ни за что на свете он не хотел расставаться с Бисилой, но сестра есть сестра, и жизнь у неё нелёгкая: она всегда была хрупкого здоровья, а теперь ещё и ослабела рассудком после смерти единственного ребёнка. Вот уже больше трёх лет он не виделся с матерью и сестрой. Он не может бросить их одних в такую минуту. Он должен ехать. Бисила поймет...
Хакобо отвлёк его от этих размышлений.
— Да и для тебя самого будет неплохо проехаться домой, Килиан, — сказал он. — Там все так изменилось! Ходят слухи, будто бы там собираются строить горнолыжную станцию, выше Пасолобино. Ты понимаешь, что это означает? — Глаза Хакобо возбужденно засверкали. — Цены на землю подскочат стократ. Сейчас эта земля не стоит ничего, а разведение скота — это, признайся, рабский труд! А теперь мы сможем изменить свою жизнь, сможем работать на строительстве или на лыжной станции, даже открыть собственное дело! Мы больше не будем забытой Богом деревней, а станем модным центром туризма.
Килиан внимательно слушал.
— Уже приезжали инвесторы, имеющие опыт в этих делах. Они утверждают, что наш снег — это белое золото будущего.
Килиан был ошеломлён. Его сестра умирает. Он должен поехать, чтобы проститься с ней. Должен надолго расстаться с Бисилой. Глубокая тоска разъедала его изнутри. Брат обладает немалой силой духа, чтобы а таких обстоятельствах рассуждать о будущем.
Именно будущее больше всего тревожило Килиана. Он не хотел думать о будущем. Он лишь хотел, чтобы ничего не менялось, чтобы весь мир съёжился до объятий Бисилы.
— Эй, Килиан... — голос Хакобо заставил его вернуться к реальности. — Я тут подумал... подумал, что ты должен вернуться домой.
Домой.
Вот уже на протяжении долгих веков он не считал Пасолобино своим домом.
— Всем нам рано или поздно придётся отсюда уехать, Килиан. — Хакобо покачал головой со смесью грусти и облегчения. — У нас больше нет будущего в Гвинее.
Вернулась Хулия с напитками. Кто-то поприветствовал Хакобо, который отлучался на пару секунд.
— А знаешь, Хулия? — сказал Килиан. — Ты права. Мы действительно стареем.
Пару недель спустя Бисила прислала Симона, чтобы тот проводил Килиана к ней в больницу. Когда Килиан вошёл в кабинет, она достала какую-то бумагу и показала ему нарисованный на ней маленький квадратный колокольчик с несколькими язычками.
— Это елебо, — пояснила она. — Он служит, чтобы отгонять злых духов. Мне бы хотелось, чтобы Симон сделал тебе такую татуировку, чтобы знак защищал тебя в пути. Думаю, под левой подмышкой будет вполне уместно?
Килиан был рад такому дару Бисилы. Можно ли представить лучший подарок, чем тот, который навсегда останется на его теле? У себя под мышкой, возле сердца, он сможет ласкать и гладить его в любую минуту.
— Будет немного больно, — предупредил Симон. — Рисунок очень маленький, но довольно сложный. Закрой глаза и глубоко вдохни.
— Думаю, что смогу потерпеть, — сказал Килиан, не сводя глаз с Бисилы.
Килиан не стал закрывать глаза и все время не сводил глаз с Бисилы.
Когда он в последний раз вернулся из Пасолобино, у Бисилы уже был сын от Моси. Килиан хотел убедить ее, что на этот раз не задержится так надолго. И теперь он смотрел на неё, не в силах отвести глаз.
Он даже не моргнул, пока Симон скальпелем наносил на его тело рисунок; не вздрогнул даже, когда Симон приложил к ране ладонь, натертую каким-то снадобьем, от которого тело обожгло, словно огнём. Даже не прикусил губу, чтобы стерпеть боль. Огромные глаза Бисилы смотрели на него, вливая в душу силу и покой.
Наконец, Симон закончил, собрал свои вещи, широко улыбнулся и сказал на прощанье:
— Ну вот, масса Килиан, теперь ты уже немножко буби.
Бисила наклонилась к нему и смазала рану мазью.
— Мой воин-буби, — чуть слышно прошептала она.
Весь вечер Килиан метался по комнате, не зная, что и думать. Бисила не появлялась. Он посмотрел на часы. Время было позднее: возможно, она уже и не придёт. Значит, они не смогут проститься?
Вконец измученный, он упал на кровать и забылся тревожным сном.
Вскоре тихий стук в дверь поднял его на ноги. Он сразу понял, что это Бисила.
Она скользнула внутрь, закрыла дверь и заперла ее на задвижку. Килиан не смог сдержать возгласа радости. Остановившись в нескольких шагах от кровати, она молча велела ему отвернуться.
Затем Бисила сбросила полотняный халат, сняла блузку и плиссированную юбку и принялась вынимать какие-то предметы из маленькой корзинки, которую принесла с собой. Те несколько минут, когда ему пришлось ждать, пока она закончит, показались Килиану вечностью. Наконец, она объявила, что можно смотреть.
Килиан открыл глаза и невольно вскрикнул от изумления.
Бисила с ног до головы была оплетена верёвками поверх голого тела. Верёвки, на которые были нанизаны маленькие ракушки, покрывали ее от груди до бёдер, словно у неё не было другого средства скрыть свои формы. На голове у неё красовалась широкополая шляпа, украшенная павлиньими перьями. Кое-где между перьями торчали головки деревянных шпилек, крепивших шляпу к волосам.
Безмолвным жестом Бисила велела Килиану встать и подойти к ней.
Все так же молча, она медленно раздела его.
Когда он остался обнаженным, она налила в миску воды, насыпала в неё разноцветного порошка и принялась размешивать, пока не получилась паста красноватого оттенка, которой она намазала все тело Килиана, начиная с ног. Мягкими движениями она растирала пасту по его бёдрам и ягодицам, затем по спине и, наконец, по груди.
Килиан вспомнил тот день в деревне, когда пожелал, чтобы она называла его ботуку, умащая нтолой на берегу чистой реки, и теперь он был благодарен Бисиле за то, что не забыла. Он хотел заключить ее в объятия, но она лишь покачала головой, продолжая свою сладкую пытку, раскрашивая нтолой его грудь и живот.
Потом вымыла руки и взяла другие краски, желтую и синюю; разведя их водой до консистенции густой сметаны, прочертила несколько линий на его лице, словно хотела отметить расстояние от носа до каждого уха и от линии волос до подбородка.
Закончив, Бисила умылась, вытерла руки и взяла руки Килиана в свои ладони.
— Я оделась в наряд невесты-буби, согласно нашей древней традиции, — сказала она дрожащим от волнения голосом. — А тебя я разрисовала как воина.
Килиан рад был наконец услышать звук его голоса, но ничего не сказал.
— Ты знаешь, у нас есть два вида брака, — продолжала она. — Один называется рибала реото, или брак через продажу девственности. Это брак, подтверждённый законом; именно такой брак связывает меня с Моси. Другой называется рибала ре риоле, или брак по любви. Он не считается действительным перед законом, но очень много значит для нас самих.
Подняв глаза на Килиана, она продолжала дрожащим голосом:
— У нас нет шамана, но думаю, это неважно.
Килиан порывисто прижал ее руки к своей груди.
— Сначала должна сказать я, — продолжала она. — Я должна сказать — только ты не смейся! — что всегда буду обрабатывать землю мужа, выжимать пальмовое масло, и обещаю быть верной, по крайней мере, в сердце, учитывая мои обстоятельства...
После этих слов Бисила замолчала и закрыла глаза, мысленно повторяя свои клятвы.
— Теперь моя очередь, — хриплым голосом произнёс Килиан. — Что я должен сказать?
— Ты должен поклясться, — Бисила открыла глаза, — что никогда не покинешь эту супругу, даже если у тебя будет много других.
Килиан улыбнулся.
— Клянусь, что не покину эту супругу в сердце своём, что бы ни случилось.
Затем они скрепили свои клятвы долгим горячим поцелуем.
— А теперь что нам надлежит сделать, прежде чем разделить брачное ложе? — спросил Килиан с нетерпеливым блеском в глазах.
Бисила откровенно рассмеялась, запрокинув голову.
— А теперь мы должны сказать «аминь», а кто-нибудь должен позвонить в елебо и пропеть священные гимны...
— У меня теперь есть елебо, — сказал Килиан, касаясь рукой левой подмышки и осторожно нащупывая татуировку, — и теперь он всегда будет со мной. Мы всегда будем вместе, Бисила. Вот моя истинная клятва, моя муарана муэмуэ.
XVII
Ë ripúríi ré ëbbé (Морское семя)
1965
Для Бисилы время тянулось мучительно долго. Проходили дни и недели, а Килиан все не возвращался. Они ничего не знали друг о друге, а писать было слишком рискованно.
Хотя там, за тысячи километров, Килиан писал ей письма, которые никогда бы не решился отправить. Вернее, он писал их самому себе, но думал при этом о ней, словно она могла прочитать его мысли и чувства, могла понять, как долго тянется для него время; понять, что лишь телом он пребывает в Каса-Рабальтуэ, а душой и сердцем далеко от этого дома, и без неё жизнь в Пасолобино хоть и бесконечно знакома, но при этом пуста.
Бисила почти каждый день бродила вокруг главного здания плантации, где жили иностранцы. Дойдя до внешней лестницы, ведущей на открытую галерею верхнего этажа, она касалась рукой перил, ставила ногу на нижнюю ступеньку, борясь с искушением бегом подняться по лестнице и постучаться в дверь комнаты Килиана: вдруг он уже вернулся? Она внимательно прислушивалась к голосам европейцев, пытаясь различить среди них решительный голос Килиана — но нет, это был не его голос, а голос его брата — очень похожий, но все же другой.
Так начался новый год и закончился сбор нового урожая какао.
На острове в это время стояла нещадная жара; лишь лёгкий бриз немного спасал от удушливого зноя, от которого невозможно было дышать.
В Пиренеях в эту пору, напротив, царит невыносимый холод; северный ветер наметает огромные сугробы снега, похожие на барханы в пустыне.
На плантации Сампака на острове Фернандо-По начался новый цикл работ — расчистка земель для новых посадок, заготовка дров для сушилен, ремонт дорог и обрезка деревьев какао.
Дом в Пасолобино, казалось, давил на плечи Килиана неподъёмным бременем. Снегопад следовал за снегопадом, а когда прекращался, начинал реветь свирепый ветер. Килиан не мог выйти в поле. Не мог ничего делать. Каждый час казался ему вечностью, когда он сидел у огня, слушая вздохи матери и дожидаясь неизбежной кончины Каталины, утешал зятя, которого почти не знал, и в сотый раз обсуждал с соседями будущее процветание, которое принесёт их долине новая горнолыжная станция.