Килиан отвёл глаза и глубоко вздохнул.
— Сядь, — чуть слышно произнёс он.
— Да ты что? Я в полном порядке. Я и так весь день лежу. Знал бы ты, как мне хочется размяться!
— Сядь, я сказал, — процедил Килиан сквозь зубы.
Хакобо послушно сел на край кровати. По лицу Килиана он понял, что брат так зол отнюдь не из-за его болезни.
— Что случилось? — растерянно спросил Хакобо.
Килиан без долгих церемоний ответил вопросом на вопрос:
— Ты уже знаешь про Дика и Пао?
— А что с ними случилось? Тоже подцепили эту заразу?
— Несколько дней назад их нашли убитыми, — сообщил Килиан. — Повешенными на дереве. А перед этим их пытали.
Хакобо открыл рот, словно собираясь закричать, но так ничего и не сказал. Килиан наблюдал за его реакцией.
— Но... как?.. — спросил наконец Хакобо дрожащим голосом. — Почему?
— Вот я думал, что ты мне расскажешь почему.
— Я... я тебя не понимаю, Килиан, — пробормотал Хакобо, заикаясь. — Я ничего об этом не знаю. Я тебе уже сказал: они собирались навестить меня, но почему-то не навестили. Ах, вот оно что! — он в испуге вытаращил глаза. — Они приехали — и их убили! Но кто? — воскликнул он. — Кто посмел поднять руку на белых людей?
— Нет, братец, — произнёс Килиан, приближаясь к нему. — Их убили за то, что они сделали во время последнего своего визита на остров. За то, в чем и ты тоже участвовал.
— Я ничего не сделал! Я никогда не нарушал законов. Что с тобой случилось? Ты как с цепи сорвался! В тот день мы ездили в город и надрались в стельку! Я был настолько пьян, что сам не знаю, как до постели добрался. Ну перебрал я, и что с того?
— А вы случайно не продолжили развлечения с кем-то из подружек здесь, на плантации? — Килиан закусил губу от гнева.
В памяти Хакобо возникли неясные картины: какое-то тёмное место, голоса, смех... чьё-то тело под ним, чей-то голос, невнятно бормочущий его имя, огромные ясные глаза...
Он нервно облизал губы, все ещё не понимая, почему Килиан подверг его такому допросу. Поднялся и подошёл к брату.
— А тебе какое дело, как я провёл ту ночь? — высокомерно спросил он.
— Козел вонючий! — Килиан в ярости врезал ему кулаком в лицо, потом по груди, ещё и ещё. — Вы ее изнасиловали! Втроём! Один за другим!
Хакобо пытался защищаться, но брат застал его врасплох, к тому же ярость удвоила его силы, и бедняге Хакобо оставалось лишь уворачиваться от кулаков. Закрыв лицо руками, он, отшатнувшись, с размаху плюхнулся на койку, изумлённый и потрясённый.
Килиан дал клятву, и он ее сдержал. Кровь из разбитой губы и брови потекла по пальцам брата и закапала на пол.
— Ты хоть знаешь, кто она?
Хакобо ошеломлённо затряс головой. Он отнял руки от лица, схватил простыню и прижал ее к ссадинам. Он ничего не понимал. Он никого не насиловал. О чем Килиан вообще говорит?
— Я был так пьян, что не мог бы отличить одну от другой, — признался он.
Килиан снова бросился на него, но на этот раз Хакобо успел отреагировать. Он рывком вскочил, схватил брата за руки, пытаясь удержать его на расстоянии, и заглянул ему в глаза.
— Я не собирался оскорблять здешних женщин, — сказал он. — Я был уверен, что это какая-то подружка Дика.
Килиан стиснул зубы.
— Это была Бисила, — прорычал он. — Дочь Хосе.
Хакобо разинул рот, растерянно моргая. Он попытался что-то сказать, но слова застряли у него в горле. Килиан смотрел на него, прищурившись.
— Ты изнасиловал мою женщину, — добавил он с ненавистью в голосе, какой Хакобо никогда от него не слышал.
Хакобо почувствовал, как у него подогнулись колени. Он снова сел на кровать, понурив голову.
Его женщину. С каких это пор?
Внезапно Хакобо ощутил острую боль в груди. В какую минуту они так отдалились друг от друга, что он ничего не знал о жизни брата?
Теперь картина обретала смысл. Столь бурная реакция Килиана могла означать лишь то, что эта женщина очень много для него значит.
Что же он наделал?
Килиан сел на стул у окна, уронив голову на руки. Так он долго сидел в полном молчании, затем поднял голову и прошептал:
— Моси в ярости. Он все знает. И он тебя убьёт.
Килиан поднялся и направился к двери. Уже взявшись за ручку, он обернулся и сказал:
— Пока ты здесь, ты в безопасности.
С этими словами он вышел из палаты, с грохотом хлопнув дверью.
В смежной комнате Мануэль сидел, подперев голову руками. Кто-то постучал в дверь и вошёл, не дожидаясь ответа.
— Можно войти? — Падре Рафаэль выглядел хмурым. — У вас все в порядке?
— Садитесь, пожалуйста. Не волнуйтесь, все в порядке, — солгал Мануэль.
Он слышал ожесточенную ссору братьев, и кровь застыла у него в жилах. — Просто слишком много всего случилось за последние дни.
— Да, народ недоволен.
Слегка прихрамывая, священник добрался до стула и тяжело опустился на него, сложив руки на объёмистом животе. Суставы опухли, и пальцы казались узловатыми и скрюченными.
— Только что я столкнулся в коридоре с Килианом, и он даже не поздоровался, — покачал он головой. — Этот парень... Вы можете вспомнить, когда он в последний раз был на мессе? Ох, как же он не похож на своего отца! Тот добросовестно исполнял все религиозные обряды... Надеюсь, что он хотя бы не связался с дурной компанией... До меня дошли кое-какие слухи... Не знаю, может быть, вы тоже об этом слышали...
— Он беспокоится за брата, — принялся защищать его Мануэль.
Вообще-то, он любил беседовать со священником, в котором нашёл умного и интересного собеседника, имеющего богатейший опыт жизни на африканской земле. Тем не менее, привычка падре Рафаэля по любому поводу поучать и наставлять на путь истинный несколько раздражала.
— Особенно после того, как убили его друзей, — заметил Мануэль.
— Ах да, — спохватился падре. — Я тоже слышал разговоры, что они будут не последними.
Мануэль удивленно поднял брови.
— Но я уже не знаю, стоит ли верить слухам... — растерянно протянул падре Рафаэль. — Гарус потрясен. Как такое могло случиться у нас в Сампаке? — он зашарил по столу в поисках последнего номера газеты. — Вы читали, что случилось в Конго? Там убили ещё двадцать миссионеров, и вместе с ними число убитых священников после объявления независимости перевалило за сотню. А сколько ещё пропали без вести!
— Здесь такого не случится, падре, — заверил Мануэль. — Это просто невозможно. Вы прожили на острове намного дольше меня и не можете не согласиться, что туземцы всегда вели себя миролюбиво.
— Это миролюбие — все равно что спящая в теле болезнь, — чуть насмешливо ответил падре Рафаэль, разводя руками. — Никогда не знаешь, когда и как она выстрелит.
— Вам сегодня уже сделали укол? — осведомился Мануэль.
Священник, мучимый артритом, с каждым днём все чаще наведывался в больницу, чтобы ему вкололи лекарство, облегчающее боль в руках и коленях.
— Ещё нет. Куда-то подевалась эта медсестра, Бисила, у которой ангельские руки. Мне сказали, что она скоро вернётся, а я пока решил зайти к вам.
— Это, конечно, ваше дело, — заметил Мануэль, — но мне кажется, вы злоупотребляете кортизоном. Кстати, как раз Бисила показала мне более эффективные средства, которые она готовит с применением намибийского гарпагофитума, или чертова когтя...
Падре Рафаэль энергично затряс головой.
— Нет-нет-нет, даже речи быть не может! Неужели вы думаете, что я доверю своё здоровье растению, которое называют чертовым когтем? Мало ли какие у него могут быть побочные эффекты? Я уж лучше предпочту терпеть боль...
— Как хотите, — пожал плечами Мануэль. — Но могу сказать, что кортизон от вашего артроза все равно не поможет. Вам необходим другой климат, более сухой.
— Но что я стану делать без моих гвинейских детишек? — вздохнул священник. — И что они будут делать без меня? Если на то воля Божья, то я останусь здесь до конца, и будь что будет.
Мануэль уставился в окно, любуясь последними лучами заходящего солнца. Он подумал о том, что слова священника сводятся к тому же, о чем говорят многие его пациенты. Разница лишь в том, что для падре — на все воля Божья, а для них — на все воля духов. Сам он не был согласен ни с тем, ни с другим. По его мнению, все происходит лишь по воле людей; именно она меняет мир, порой ввергая его в хаос.
— У нас с вами, Мануэль, — продолжал падре, — долг перед пациентами. Вы же не бросите раненого во время операции?
— Почему вы мне все это говорите, падре?
— Скажу откровенно, сын мой. Я говорил с Хулией, и она сказала, что вы хотели бы уехать. А она не хочет уезжать.
Мануэль снял очки и потер глаза со смешанным чувством усталости и раздражения, что ему приходится говорить о столь личных вещах.
— Рано или поздно она поймёт, что так будет лучше для наших детей. Не поймите меня неправильно, падре, но между вами и мной — существенная разница. У меня двое детей, которых я должен защитить. Если бы у вас были дети и вы бы могли вывезти их отсюда — не говорите, что вы бы этого не сделали. И не пытайтесь меня убедить, что предпочитаете вверить себя воле Божьей. Я видел в жизни множество больных, падре, и могу вас уверить, что душевные печали — ничто в сравнении с физической болью.
— Ах, Мануэль, благослови вас Бог! Если вы так говорите — значит, вам и впрямь больно. — Падре Рафаэль поднялся. — Пожалуй, больше не буду вас отвлекать. Зайду в другой раз.
Снова оставшись в одиночестве, Мануэль задумался о словах священника. О том, что душевные страдания ужаснее телесной боли. Он подумал о Бисиле. Рука ее заживала, и синяки почти исчезли. Но никакие лекарства, ни заграничные, ни туземные, не могли стереть из ее души и памяти этот кошмар.
Вернувшись в больницу, Бисила столкнулась с Килианом. Увидев, каким огнём вспыхнули ее глаза, он почувствовал, как железный обруч сжал сердце. Несколько секунд они стояли, прижавшись друг к другу, обняв друг друга за плечи. Килиан почувствовал, как его гнев понемногу угасает.