— Никто не обязывает его вести бизнес, — сказал он. — Во всяком случае, он смелый человек. Ах, если бы у нас хватило смелости не признать республику, как это сделала Португалия!
Он посмотрел на часы и нетерпеливо глянул в окно. Ему хотелось, чтобы Жоао пришёл как можно скорее, чтобы побыстрее покончить с этим неприятным делом. Когда любовь закончилась, думал он, лучше уж порвать сразу. Примерно то же самое произошло у него с Гвинеей.
— А кроме того, у него здесь куча детей от туземки, — добавил он, слегка откашлявшись. — Достаточно веская причина, чтобы здесь оставаться.
Это отцовское замечание напомнило Хулии о Килиане. Если бы он слышал ужасные пророчества ее отца и мужа, решился бы он тоже уехать? Бросил бы сына Бисилы на произвол судьбы? Ведь совершенно очевидно, как обожает Килиан этого малыша! Нет, он не сможет его бросить.
— Почему ты не веришь новому президенту? — Хулия повисла у отца на руке. — Потому что его не поддерживают в Испании? С двенадцатого октября...
— Не напоминай мне об этой дате! — Эмилио сжал руку дочери. — Эти безбашенные юнцы превратили город в настоящий ад... Это уже начало конца... Они побили все стекла в домах и магазинах и сбросили с постамента статую генерала Барреры на глазах у Фраги Ирибарне... Странная манера благодарить за передачу полномочий!
— Но это же был первый день свободы, папа, — возразила она. — А Масиас с тех пор не устаёт воздавать хвалы Испании. Он обещал следовать политике генералиссимуса последних тридцати лет и поощрять испанских предпринимателей, которые продолжают вкладывать средства в Гвинею...
— Вот дала бы я этому петушку... — с горькой и бессильной яростью бросила Хенероса. — Сейчас он — само упоение, но посмотрим, что он запоет, когда ему перестанут давать деньги... Посмотрим, как он тогда исполнит свои предвыборные обещания.
Эмилио засопел, вырвал у дочери руку и направился в гостиную, бормоча себе под нос какие-то ругательства.
— Я старый матёрый волк, Хулия, — сказал он. — Мы все делаем правильно. Если подпишем бумаги сегодня, у нас ещё будет время собрать вещи и переправить их в Испанию. А потом... — он озабоченно посмотрел в небо, — Бог знает, что нас ждёт.
Хулия закусила губу, стараясь сдержать ярость, вызванную бесповоротным решением отца. Она посмотрела на часы: ей уже пора было поторапливаться. Дома Мануэль сидел с детьми, чтобы она могла навестить родителей и попытаться отговорить их отдавать в чужие руки плоды трудов всей жизни. Она чувствовала, что не может присутствовать при этом. Ее душа отчаянно не хотела покидать то, что она всегда считала своим домом.
Внезапно ее охватил приступ раскаяния. Ведь если Эмилио и Мануэль правы, оставаясь здесь, она подвергает своих детей большой опасности. А потому она должна оставить своё упрямство и подумать о них... Если с ними что-то случится, она никогда себе этого не простит. Лучше заранее перестраховаться, чем потом случится непоправимое. Она решила пересмотреть свою позицию относительно возможного отъезда из города, но в то же время, не хотела присутствовать при подписании договора о продаже дома.
— К сожалению, я не могу больше ждать, — сказала она. — Мне нужно забрать детей. В любом случае, не думаю, что смогу убедить вас переменить своё мнение.
Она взяла сумочку и ключи от машины. Затем попрощалась с матерью, дивясь, как та умеет казаться спокойной, хотя в душе изнывает от безутешной боли.
— Я тебя провожу, — сказал Эмилио. — А заодно посмотрю, не идёт ли этот святой человек.
Внизу открылась дверь, и вошёл Димас.
— Дон Эмилио, друг мой! — воскликнул он. — Мне сказали, будто бы вы продаёте лавку какому-то португальцу?
— В конце концов мне пришлось это сделать, — вздохнул Эмилио. — Мы уезжаем.
— А вам не кажется, что все эти слухи преувеличены? — спросил Димас.
— Думаю, об этом тебе лучше спросить у своего брата. Кажется, его снова повысили?
Морщины на щеках Димаса разгладились в гордой улыбке.
— Да, сеньор. Его назначили помощником вице-председателя Верховного суда.
Хулия удивленно всплеснула руками. Она слышала, что новый президент Масиас включил в члены правительства представителей различных племён и партий, в том числе и проигравших кандидатов, в качестве награды за поддержку, которую все ему оказывали, увидев, как неотвратимо он идёт к победе, и члены Совета министров приняли его со всей сердечностью. Но должность, на которую назначили Густаво, была действительно весьма важной.
— Надеюсь, он продержится там долго, — уничижительным тоном заметил Эмилио.
— Папа... — перебила Хулия, зная, как легко ее отец ввязывается в споры.
— А почему бы ему там и не продержаться? — спросил Димас.
Эмилио покачал головой.
— Не строй иллюзий, Димас. У меня тоже было все, а теперь я вынужден все это бросить. Дай Бог, чтобы я ошибся, и тебе не придется возвращаться в свою деревню... Как, кстати, она называется? Ах да, Урека...
Кто-то окликнул его по имени, и он обернулся.
— А, ты уже здесь, Жоао? Наконец-то! — Он поцеловал дочь в щеку. — Прекрасно, вот как раз и покончим с этим.
— Брось, Хосе, — Гарус потёр усталые глаза.
Семеро главных служащих Сампаки собрались за столом, чтобы немного отдохнуть.
— Масиас заявил, — продолжил он, — что выполет всех белых как сорную траву.
Килиан перечитал последние строки письма, только что полученного от матери — ее очень встревожили последние новости из Гвинеи, которые она узнала от соседей, работавших на других плантациях.
«Почему ты не возвращаешься? — писала она. — Что тебя там держит? Не могу понять, почему ты так упрямо держишься за эту страну в подобных обстоятельствах? Я уже не знаю, что правда, а что ложь. Одни говорят, что испанцы спят с пистолетами под подушкой; другие утверждают, будто пока ещё не все так страшно... Если все дело в деньгах, то не волнуйся, тебе необязательно так рисковать ради них. Твой отец гордился тем, что ты работаешь на благо Каса-Рабальтуэ, твоего единственного дома, который, похоже, перестал быть для тебя таковым. Гвинея отняла у меня любимого Антона; и мне бы не хотелось, чтобы она забрала ещё и сына... Нам пора воссоединиться. Мы уже и так отдали и получили от Фернандо-По все, что могли.
Твоя любящая мать».
Он бросил письмо на стол. Потом вспомнил, с каким нетерпением читал ее первые письма, когда впервые оказался в этом месте шестнадцать лет назад, был совсем молод и полон желания повидать мир, и в то же время, очень скучал по родному дому. Теперь же, когда он читал эти строки матери, где рассказывалось о мечтах Хакобо и переменах в Пасолобино, они вдруг показались ему далёкими и чужими — настолько чужими, словно письмо писал совершенно посторонний человек.
Теперь его место — рядом с новой семьёй. Он должен работать, чтобы обеспечить ее будущее.
Килиан мысленно проклинал злую судьбу.
Если бы обстоятельства так резко не переменились, Килиан и Бисила могли бы со временем купить домик в Санта-Исабель. Он ведь хотел того же, чего хотят почти все в этом мире: иметь дом и семью. Возможно, это было не то, о чем он мечтал много лет назад, но мало-помалу судьба направляла его именно по этой стезе, и он не хотел менять курс. Однако внешние обстоятельства теперь вынуждали его снова изменить судьбу.
— За что вы так взъелись на Масиаса? — спрашивал Хосе.
— За все! — злобно бросил Гарус. — За все! Ему повсюду мерещатся призраки. Несколько недель назад ему не понравилось, что везде ещё висят испанские флаги, и он приказал их убрать. Испанский консул отказался это сделать, и Масиас потребовал его покинуть страну. С тех пор не прекращаются нападения, выпады и диверсии против испанских колонистов. В любую минуту это может случиться и в Сампаке.
Симон закончил разливать новую партию кофе, и все, за исключением Валдо и Нельсона, взяли себе по чашке.
— Самолёты и корабли переполнены народом. Не исключено, что вам всем тоже придётся уехать.
— Остаются ещё испанские войска и жандармерия, — ответил Килиан. — Я не собираюсь уезжать.
— Я бы на твоём месте не был столь категоричен, Килиан, — вмешался Грегорио. — Масиас обвинил жандармерию в убийствах, а Национальную гвардию — в попытке государственного переворота в союзе с испанскими лесорубами.
Килиан пожал плечами.
— Ты, если хочешь, можешь уезжать, — сказал он. — У нас останется достаточно работников, чтобы собрать урожай.
Гарус удовлетворенно посмотрел на него. Кто бы мог подумать, что у этого парня окажется такое крепкое нутро?
— Я не собираюсь терять свой заработок, пока это возможно, — сказал Грегорио. — Но когда станет совсем жарко, уеду. К счастью, мое положение не настолько сложное, как твоё.
Килиан бросились него предупреждающий взгляд, который тот едва смог выдержать. Но неужели управляющий всерьёз думает, что он не хочет уезжать из чувства долга?
— Мы все в сложном положении, — заметил Гарус.
— Да, но он особенно.
Гарус нахмурился.
Прежде чем Грегорио успел добавить какое-нибудь нелицеприятное замечание, вроде того, какое счастье отвалила ему судьба, Килиан поспешил вмешаться.
— Я женат по обряду буби на Бисиле, одной из дочерей Хосе, — заявил он, глядя в глаза Гарусу. — У нас с ней есть сын, Фернандо Лаха. Я этого не скрываю. Я думал, вы тоже это знаете.
Все молчали, ожидая, что скажет управляющий.
— О боже... — прошептал он.
Гарус налил себе ещё кофе. Как могло случиться, что он не знал этого раньше? Да, он никогда не вдавался в частную жизнь служащих и не слушал сплетен, поскольку они всегда сводились к одному и тому же: шашни, связи, нежеланные дети, однако эта новость его огорошила, тем более что речь шла о Килиане. Так вот где кроется истинная причина его нежеления уезжать.
Гарус ощутил болезненный укол разочарования. То, что он считал мужеством и отвагой, на деле оказалось не более чем прихотью, которая закончится, как и у всех остальных: ничем. Тем не менее, он не мог не отметить, с какой естественностью и даже гордостью Килиан ввёл его в курс дела, не оставляя никаких сомнений, насколько важны для него эти отношения.