— Знаешь, Килиан, — признался Мигель, севший рядом за один из круглых столов. — Я здесь впервые в жизни и не знаю, что делать со всеми этими приборами. В Испании мне не доводилось действовать в столь сложных условиях.
— Как я тебя понимаю! — Килиан от души рассмеялся.
Внезапно улыбка застыла у него на губах, и он покосился на Грегорио, сидевшего чуть дальше за столом. Тот выглядел столь же ошеломлённым.
В эту минуту в ресторан входила потрясающей красоты женщина в белом облегающем платье из тонкого крепа, под руку с мужчиной, чьё лицо было покрыто оспинами; они направились к одному из ближайших столиков. Вихляя бёдрами, она прошествовала мимо столика, за которым сидели Килиан и Грегорио, нарочито громко смеясь, словно рассказывала своему спутнику что-то очень веселое.
— Теперь она подцепила Максимиано, — насмешливо заметил Гарус, узнав начальника полиции.
Килиан потупился, когда Саде бросила на них высокомерный, полный ненависти взгляд, которым смерила сначала Грегорио, а затем — его. После этого, заняв своё место за столиком, где сидели высокие чины из министерства национальной безопасности, включая начальника, которого они встретили в дверях, она не переставала кокетничать и шептать что-то на ухо Максимиано, который уже начал хмуриться, бросая на них косые взгляды.
— Так ты их знаешь? — спросил начальник полиции у своей спутницы.
Саде с картинной печалью опустила взгляд.
— Вон тот брюнет с медными бликами в волосах бросил меня, узнав о моей беременности... — Она выдержала эффектную паузу, искоса наблюдая, как полицейский поджал губы. — А другой, с усиками, заставлял меня отдаться ему, угрожая пистолетом.
Максимиано бесцеремонно повернулся к столику, за которым сидели белые, и уставился на них убийственным взглядом.
— Вот уж ума не приложу, что ты сделал моему дяде, — прошептал молодой человек, сидевший рядом с Килианом, — но не хотел бы я оказаться на твоём месте.
— Так это твой дядя? — удивленно спросил Мигель, перегибаясь через Килиана, сидевшего между ними.
— Ты не говорил, что у тебя есть родственники, занимающие высокие посты, — заметил Килиан.
— Ах, прости, Килиан, — извинился Мигель. — Позволь представить тебе Бальтасара, телеоператора. Предвижу твои вопросы: он учился в Мадриде, там живет и работает. А это Килиан, — он подмигнул и улыбнулся, — один из немногих колонизаторов, что здесь ещё остались.
Килиану очень не понравилось, что его назвали колонизатором — особенно после того, как он признался, что создал семью с туземкой, но он тут же понял, что Мигель не имел в виду ничего плохого. Пожимая руку Бальтасару, Килиан внимательно поглядел на неё. Кожа молодого человека была заметно темнее, чем у островитян; к тому же, эти круглые глаза и белоснежные зубы, сиявшие, как фонари, всякий раз, когда он улыбался...
— А ведь ты — фанг, — заметил наконец Килиан.
Бальтасар удивленно выгнул брови.
— Тебя это смущает? — спросил он.
— Да пока вроде нет.
Килиан тут же пожалел о своих словах. Да, он впервые в жизни видел этого молодого человека, и тот произвёл хорошее впечатление.
Бальтасар вопросительно смотрел на него; Килиан уже открыл рот, желая уточнить, что значит «пока», но передумал.
— Жена Килиана — буби, — пояснил Мигель.
— И что из этого? — Бальтасар развёл руками. — Ах да, конечно! Это всем известное предубеждение: буби хорошие, фанги плохие, так?
Килиан ничего не ответил. Бальтасар цокнул языком и налил себе бокал вина под неодобрительным взглядом официанта, стоявшего у него за спиной.
— Позволь сказать тебе одну вещь, Килиан, — начал он. — Этого капризного, злобного и мстительного зверя разбудили испанские власти, а вовсе не я. Сначала Масиас казался им хорошим, а когда они поняли свою ошибку, то попытались его свергнуть, устроив государственный переворот — причём как раз тогда, когда он оказался на пике славы как величайший лидер свободного и независимого народа... А сейчас они бы с радостью убили его, если бы могли. И кстати, знаешь, чем одержим наш сеньор президент? Мыслями о смерти. Он в ужасе. Знаешь, в чем он обвинил одного из сленов правительства, которого угораздило в его присутствии кашлянуть? В попытке заразить микробами главу правительства. Ты знаешь, чем все кончилось? Он отправил его в долгий отпуск, пока тот не вылечится. — Бальтасар расхохотался. — Просто уму непостижимо! Масиас всеми силами пытаетсяй держать ее подальше — я имею в виду смерть. Подкупы, лесть, поддержка верных людей и убийство тех, в чьей верности сомневается, кого подозревает в крамоле или кто ему просто не нравится. Так что, друг мой, пока Испания не признает своей вины, что выбрала не того кандидата, она не освободится от своей вины в этой деградации, которая будет продолжаться, пока кто-нибудь из его лакеев не взбунтуется против него...
— Ты не должен говорить такое, Бальтасар, — прошептал Мигель. — Это слишком опасно.
— К счастью, я скоро уеду. Политика — это дело моих родственников. — Он взял меню, лежащее на скатерти. — Ну что ж, посмотрим, какими яствами нас собираются сегодня удивить.
Килиан с радостью сменил тему, охотно приняв участие в обсуждении изобильного меню, включавшего в себя паштет из дичи, яйца-пашот «Великий герцог», лангуста под соусом тартар, холодного морского окуня по-парижски, жареного цыплёнка по-английски и маседуан из тропических фруктов. Мало-помалу он расслабился и даже в глубине души вынужден был признать, что получает удовольствие, предвкушая новые впечатления, которые обещало знакомство с Мигелем и Бальтасаром. Последний к тому же вызывал у него особый интерес. Бальтасар учился в Испании, занимал прочное место на телевидении и не собирался менять место жительства.
— Мигель сказал, что сейчас в Испании ничего не говорят о Гвинее.
— Могу себе представить, — саркастически хмыкнул Бальтасар. — В интересах политиков как можно скорее забыть все, что здесь творится... Такая вот демократия. Правительство диктатора Франко объявило референдум и голосование в Гвинее, совершенно немыслимые в его собственном государстве.
Килиан нахмурился. Ему даже в голову не приходило рассматривать ситуацию последних месяцев с такой точки зрения. Он почувствовал укол стыда. Он настолько влился в жизнь острова, что уже не обращал внимания на ситуацию в собственной стране. Никогда не задумывался о том, что в Испании тоже диктатура. Его жизнь проходила между работой и всем остальным. Он не смог бы никому объяснить, как отразится диктатура на жизни маленькой испанской колонии.
— А как твоя жизнь в столице? — спросил Килиан.
— Видишь ли, я столько раз там бывал, что Мадрид уже стал для меня родным домом.
— И у тебя не возникает никаких проблем?
— Дружище, кроме того, что я единственный негр среди толпы белых — никаких, — рассмеялся он. — Хотя для многих гвинейцев, приехавших в Испанию в поисках свободы, родина-мать обернулась злой мачехой. Помимо разочарования, постигшего их, когда они узнали, что испанцам нет дела до творящегося в Гвинее после провозглашения независимости, ещё и оказалось, что уроженцам Гвинеи не будут возобновлять испанские паспорта, и ко всему прочему они оказались ещё и лишенными гражданства. Раньше у них было сразу две страны, а теперь не стало ни одной. Меня, к счастью, это не коснулось, поскольку я женат на испанке. — С этими словами Бальтасар выжидающе уставился на Килиана.
Килиан не в силах был скрыть удивления. На какой-то миг его сердце озарила новая надежда. Он убедит Бисилу уехать с ним. Они смогут начать новую жизнь где-нибудь в другом месте. Если другим удается, то почему не могут они?
Как раз в эту минуту официанты закончили убирать тарелки и подали виски с содовой. Оркестр заиграл известную мелодию Джеймса Брауна, и народ начал выходить из-за столиков, чтобы немного размяться. Грегорио тоже поднялся и что-то сказал Гарусу. Килиан услышал, как тот ответил:
— Даже не знаю, благоразумно ли тебе выходить одному.
— Куда ты? — спросил кто-то из телевизионщиков.
— Прогуляться вон до той открытой двери.
— Давай, мы тебя проводим? — предложил другой. — Нам бы хотелось немного посмотреть ночной город...
Грегорио пожал плечами и зашагал к двери. Двое телевизионщиков последовали за ним.
— А они тут не теряют времени, — с улыбкой заметил Мигель.
— Только будьте осторожны, — предупредил Бальтасар, кивая в сторону столика, за которым сидели его дядя и другие высокие чины из Национальной безопасности. — Им не нравится, когда наши женщины заигрывают с белыми.
Грегорио только что вышел из клуба Аниты. Оба телевизионщика давно ушли. Нетвёрдым шагом он направился к своей машине. Вокруг, казалось, не было ни души. Однако едва он открыл дверцу, как чья-то железная рука ухватила его за плечо, прежде чем он успел забраться в машину. Он не успел ни вырваться, ни закричать, как в него вцепились другие руки, натянули на голову мешок и затолкали в машину, которая на бешеной скорости рванула в неизвестном направлении.
Наконец, машина остановилась. Его без церемоний выволокли наружу и куда-то потащили, не снимая с головы мешка. До него доносились какой-то лязг и скрежет железа по камню.
Затем его полном молчании поволокли дальше, навстречу судьбе. И тут, наконец, сняли мешок. Пару секунд Грегорио пугливо озирался, не в силах понять, где находится. Пятеро или шестеро мужчин, стоявших вокруг, громко захохотали, видя его растерянность.
Он стоял перед свежевырытой ямой, а вокруг во мраке маячили несколько надгробий. Холодный пот потек у него по спине. Его привезли на кладбище! Намерения похитителей были предельно ясны.
Он почувствовал, как по бёдрам потекла моча, насквозь пропитав брюки.
— Видишь эту яму, масса Грегор? — спросил кто-то из них.
Они знали его имя. Темнота мешала рассмотреть их лица. Он видел лишь налитые кровью глаза. Да и какая разница, знает он их или нет? Чем это поможет?
— Посмотри, мы выкопали ее для тебя, — сообщил другой. — Специально для тебя.