Килиан смотрел на море, спокойное и гладкое, словно тарелка, как он и обрисовал его в письме для Марианы и Катарины. От горизонта протягивало последние лучи закатное солнце. Совсем скоро его поглотит смутная линия, что отделяет море от неба.
В горах солнце уходит в ночь, на море оно словно погружается в воду.
Килиан не уставал любоваться чудесными закатами в открытом море, но все же ему уже хотелось поскорее ступить на твёрдую землю. На ночь они пришвартовались в порту Монровии, столицы Либерии, чтобы выгрузить груз и взять новый, но Килиану не удалось сойти с корабля. Берег там был довольно ровный. Килиан мог полюбоваться мангровыми лесами, рощами акаций и бесконечной линией песчаных пляжей, среди которых кое-где были разбросаны маленькие деревушки. Потом они долго плыли вдоль берега Кру, откуда происходят народ круменов, сильный и работящий, как объяснили попутчики-галисийцы: «Крумены в Африке — все равно что астурийцы и галисийцы в Испании: лучших работников не найти».
Отец помнил, как крумены плыли на каноэ вслед за европейскими кораблями, предлагая всякого рода услуги. Он рассказывал, что о них ходят легенды, будто бы они работают, не зная сна и отдыха, пока не сколотят состояние, а потом заводят по двадцать, а то и тридцать жён. Возможно, на самом деле это было преувеличением, но легенда неизменно вызывала улыбку у белых людей, стоило им представить, что одному мужчине приходится удовлетворять стольких женщин.
Килиан закурил.
В тот вечер, как всегда после ужина, пассажиры прогуливались по палубе и беседовали. Неподалёку маячил племянник губернатора в окружении свои мадридских родственников. Он возвращался в Гвинею после долгого пребывания в Испании. В нескольких метрах от него будущие рабочие плантации играли в карты. С каждым днём они все меньше отличались от настоящих колонистов.
Килиан улыбнулся, вспомнив собственную растерянность при виде множества незнакомых столовых приборов у каждой тарелки. Первоначальная тревога и любопытство уступили место ленивой неге монотонных дней и ночей с мягкой качкой на волнах.
Закрыв глаза, он подставил лицо под ласковый морской бриз. На следующий вечер голова превратилась скопище иероглифов своих и чужих имён. Он вспоминал своих близких и представлял, какую жизнь мог бы вести тот или иной человек. Он думал и мечтал на родном языке, разговаривал на испанском, а на корабле постоянно слышал английский, немецкий и французский. Он изучал африканский диалект английского языка. Что, если буби для туземцев — примерно то же, что пасолобинский для него? Килиан размышлял, интересно ли кому-нибудь знать не только историю и обычаи метрополии — так называли Испанию, страну-колонизатора, — которую они, конечно, обязаны знать, но и историю холодных и прекрасных Пиренеев, теперь казавшихся совсем крошечными после огромного безбрежного моря.
Ему хотелось как можно больше узнать о новом мире, в котором, несомненно, ещё теплится жизнь под властью колонизаторов. Хотелось узнать историю острова — родины тех женщин и мужчин с фотографий.
Историю коренного народа. Настоящую.
Если, конечно, от неё ещё что-то осталось.
Когда Килиан увидел отца в шортах, легкой рубашке и пробковом шлеме, стоявшего на пристани Бата, столицы Рио-Муни, континентальной части испанской Гвинеи, душа его уже была в плену у жара и зелени этого мира. Прибывший из райских горных краёв не должен был так восхищаться зелёным цветом, однако это происходило.
Перед глазами Килиана раскинулась самая красивая часть континента — царство безбрежной зелени, покрытое экваториальными лесами. Все остальное в сравнении с ними казалось совсем крошечным и совершенно нереальным: и низкие здания, и огромные корабли-лесовозы, пришвартованные в порту, и целый лес рук, взметнувшихся кверху над пирсом, приветствуя прибывающих, и портовые грузчики, таскающие туда-сюда тюки и ящики.
Его охватило странное чувство нереальности происходящего.
Неужели он здесь? Наконец-то!
— Ну, что скажешь, Килиан? — осведомился брат.
Хакобо и Мануэль стояли рядом, ожидая, пока матросы кончат швартоваться и спустят трап, чтобы пассажиры смогли сойти на берег. Со всех сторон их осаждали носильщики в поисках работы. Как на борту корабля, так и на берегу звучала самая разнообразная речь. Килиан задумчиво смотрел на эту картину.
— Ты что, язык проглотил? — рассмеялся Мануэль, подтолкнув локтем Хакобо.
— Видишь, сколько негров, Килиан? И все одинаковые! Смотри на них как на овец. Даже через два-три месяца ты так и не научишься их различать.
Мануэль взмахнул рукой в знак поддержки замечания друга. Килиан не слушал товарищей, завороженный панорамой.
— Вон папа! — радостно воскликнул Килиан, различив в толпе встречающих на пирсе знакомую фигуру.
Помахав отцу, он лёгким шагом двинулся вниз в сопровождении Мануэля и Хакобо, разделявших его стремление поскорее ступить на твёрдую землю.
Объятья с Антоном были короткими, но теплыми. Несколько минут они здоровались, представляли Мануэля, рассказывали байки из поездки и нетерпеливо задавали вопросы о всякой всячине. Прошло два года с тех пор, как Килиан видел Антона, и отец выглядел неважно. Его загорелое лицо было покрыто морщинами, которые Килаин не помнил, а большие, но пропорциональные черты начали слегка обвисли. Он выглядел уставшим и постоянно прикладывал руку к животу.
Антон расспрашивал о своей деревне, о близких и дальних родственниках, о соседях, о брате, которого тоже звали Хакобо. Наконец, он спросил о жене и дочери. При вопросе о Мариане Килиан заметил глубокую печаль в его глазах. Килиан все понимал. Рабочее время тянется невыносимо долго для любого человека, но особенно для женатого мужчины, который обожает жену и не видит ее целыми месяцами.
Помолчав мгновение, Антон посмотрел на Килиана и, обводя рукой всё, что охватывал взгляд, произнёс:
— Ну, что ж, сынок: добро пожаловать на родину. Надеюсь, тебе здесь понравится.
Килиан понимающе улыбнулся, повернувшись к Мануэлю.
— Хакобо родился здесь, ты знаешь? А через два года родился я. Вот только после родов мама заболела и была больна несколько недель, так что нам пришлось вернуться домой.
Мануэль понимающе кивнул. Многие европейцы плохо переносили жару и влажность этой части Африки.
— Да, я и впрямь здесь родился, но никогда здесь не жил, — объяснил, в свою очередь, Хакобо. — Я ничего здесь даже не помню.
Кивнув, он вполголоса продолжил рассказ:
— Мама никогда больше сюда не возвращалась, а папа ездил туда-обратно, сопровождая партии какао. Вот так, между двумя партиями, и родился мой брат. Иногда мы не виделись по два года: папа приедет, сделает маме очередного ребёнка и снова отбудет в тропики. А теперь из шести детей остались только мы трое.
Килиан поднёс палец к губам, опасаясь, как бы не услышал Антон, но тот был погружён в свои мысли. Он глядел на сына, который так изменился за годы разлуки; стал таким же высоким, но при этом более хрупким в сравнении с Хакобо, и все же превратился в настоящего мужчину. Просто не верилось, что так быстро летит время: давно ли, казалось бы, он появился на свет? И вот, спустя двадцать четыре года, Килиан вернулся на свою настоящую родину. Неудивительно, что он так стремился поскорее с ней познакомиться. Поначалу Антон был отнюдь не в восторге от решения младшего сына отправиться в африканские земли и последовать по стопам отца и брата. Ему не давало покоя, что Мариана и Каталина останутся совсем одни, и на них свалятся все заботы о доме и поместье.
Но Килиан был очень упрям и умел убеждать, и он был прав, когда все подсчитал и объявил, что лишние деньги семье не помешают. Главным образом по этой причине он решил наняться на работу, и владелец плантации подготовил все документы, чтобы Килиан приехал к январю, когда начнется подготовка к сбору урожая. У него будет достаточно времени, чтобы привыкнуть к стране и подготовиться к самым важным месяцам сбора и обжарки какао — в августе.
Целая толпа пассажиров с чемоданами направилась к другому краю пирса, давая понять, куда следует идти. Осталось еще несколько часов плавания от Баты до острова — их конечной цели.
— Думаю, корабль на Санта-Исабель уже готов к отплытию, — сообщил Хакобо, после чего повернулся к Антону. — Очень мило с вашей стороны, что вы приехали встретить нас в Бату, чтобы отвезти на остров.
— Или вы желали убедиться, что я довезу Килиана живым и здоровым? — шутливо добавил он.
Антон улыбнулся. Надо сказать, улыбался он не часто, но Хакобо знал, как этого добиться.
— Надеюсь, ты воспользовался свободными часами во время плавания, чтобы ввести брата в курс дела. Хотя, судя по твоей опухшей физиономии, боюсь, ты проводил это время в музыкальном салоне... причём, вовсе не из любви к музыке. Скорее уж из любви... кое к чему другому.
Килиан вмешался, чтобы помочь брату.
— У меня никогда ещё не было лучших учителей, чем Хакобо и Мануэль. — Тон голоса был очень серьёзен, однако улыбка давала понять, что он шутит: — Видели бы вы, как мой брат обучал меня пичи! Я уже почти умею на нем говорить!
Все четверо расхохотались. Антон был счастлив, что сыновья здесь, с ним. Их молодость и энергия помогали ему смириться с тем, что сам он, хоть и не желал в этом признаваться, начинал понемногу сдавать. Он очень гордился ими. Внешне они были очень похожи на него: оба унаследовали его зеленые глаза — характерный признак мужской линии семьи Рабальтуэ. Глаза очень необычные — издали они казались зелеными, а вблизи, если присмотреться, оказывались серыми. У обоих были широкие лбы, длинные носы с широкой переносицей, выступающие скулы и массивные челюсти, но у Хакобо подбородок имел более квадратную форму. У обоих также были густые чёрные волосы, но у Килиана они слегка отливали в рыжину.
Оба отличались высоким ростом, у обоих были широкие плечи и сильные руки — более мускулистые у старшего брата — говорившие о привычке к физической работе. Антон знал, какое впечатление производит на женщин Хакобо, но когда увидел Килиана, то понял, что тот может стать настоящей женской погибелью. Красота его черт была безупречна; своим обликом он напомнил Антону Мариану в молодости.