Так близко, и в то же время, так далеко, думала она. Или наоборот? Она всем сердцем жаждала, чтобы, несмотря на все расставания, эта фраза прозвучала наоборот. Так далеко — и в то же время, так близко.
Этула, Формоса, Фернандо-По, остров Масиаса и Биоко.
Рипото, Порт-Кларенс, Санта-Исабель и Малабо.
Пасолобино.
Так далеко и так близко.
В последующие годы Каса-Рабальтуэ порой наполнялся болтовнёй и криками на английском, испанском, буби, а иногда и на пасолобинском — о последнем заботилась Кларенс, желавшая, чтобы племянники выучили язык своих предков, — и даже на пичи. Самуэль и малышка Эноа, дети Лахи и Даниэлы, впитывали все как губка. Кларенс была уверена, что если бы они больше времени проводили в Гвинее, чем в Калифорнии, то выучили бы ещё и французский, португальский, фанг, аннобонский, баленгский, ибо и ндове.
Ох, эта земля Биоко, маленькая Вавилонская башня!
Кларенс смотрела в огромные тёмные глаза Самуэля и вспоминала глаза Инико, о котором она однажды сказала, что у того, кто говорит на двух языках, сразу две души. Но теперь уже у Самуэля и Эноа были в распоряжении миллионы слов на самых разных языках, и она лишь дожидалась, когда они начнут складывать из них красивейшие фразы.
Кларенс получала огромное удовольствие, когда ненадолго приезжали в гости Даниэла, Лаха и их дети, и одинокий дом наполнялся весельем и обновлением. В течение нескольких дней стены дома, как в прежние времена, оглашались эхом весёлых голосов во время вечерних посиделок, но теперь к ним присоединялись голоса нового поколения. Даниэла шутливо дергала Кларенс за прядь волос, браня ее за то, что так и не нашла подходящего кандидата на роль отца для своих детей, повторяя, что опыт материнства вовсе не столь ужасен. Кларенс скользила взглядом по раскиданным по полу игрушкам и улыбалась: когда приезжали племянники, по дому словно проносился ураган, наслаждаться которым мог лишь один дедушка Килиан, поскольку Кармен и Хакобо больше не выезжали из Бармона.
Хакобо, о котором Кармен так самоотреченно заботилась, перешёл из буйной и агрессивной фазы в стадию полного маразма и превратился почти в овощ. Кларенс болезнь отца казалась горькой иронией судьбы, если не сказать трагикомической: виновник столь крутых перемен в их жизни ничего о них не узнал. Он совершенно потерял память, эту силу души, помогающей сохранить и вспомнить прошлое — то самое прошлое, последствия которого столь по-разному отразились на обеих кузинах, что теперь они заняли совершенно противоречивые позиции, как в политическом, так и в личном плане.
Приезжая в Пасолобино, Даниэла принималась восторженно описывать, какие замечательные перемены произошли на Биоко, начиная от своего выигрыша в казино, которое после стольких лет запустения наконец-то было отреставрировано, сохранив свою прежнюю красоту, и кончая экономическими, политическими, социальными и судебными реформами; Даниэла восхищалась достижениями демократии в стране и уважением к правам человека.
Даниэла страстно перечисляла всевозможные кампании по борьбе против детского труда, по борьбе с женской дискриминацией и насилием над женщинами и людьми других национальностей и вероисповеданий; о важности развития образования, здравоохранения и прав детей, о борьбе против СПИДа, о внедрении новых технологий и программах профессионального обучения.
Кларенс искренне удивлялось, поскольку рассказы кузины совершенно не соответствовали тому, что она читала в Интернете, и упрекала ее, что она говорит, как министр иностранных дел, который признавал, что Испания по-прежнему поддерживает диктатора, вопреки мнению испанского народа и общества.
Тогда Даниэла занимала оборонительную позицию.
— Ну, а ты, Кларенс? — спрашивала она. — Ты-то сама какую позицию занимаешь? Гвинея нуждается в международной помощи, но дать ее — означает иметь дело с диктатором. Дилемма, да? Зато посмотри, у меня есть чёткий ответ. В условиях бедности и нищеты трудно следовать моральным принципам. Чем больше мы туда вкладываем, тем крепче фундамент и тем легче двигаться вперёд.
— Даже не знаю... Не лучше ли было бы свергнуть режим и тем самым избавить страну от тирании?
— Ты действительно веришь, что внутренний переворот можно совершить только из благих побуждений? Если бы не нефть, кто бы поддержал переворот? Там кипит жизнь, Кларенс. Политические партии стремятся к внутренним изменениям, принимая участие во всевозможных акциях и дожидаясь, когда придёт долгожданный день перемен. Они столько боролись... Я думаю, сейчас настало время положить конец упрекам и позволить гвинейцам самим строить своё будущее, без постороннего вмешательства, и перестать наконец их учить, что делать и чего не делать.
Кларенс слушала ее и очень хотела верить ее словам. Возможно, все и впрямь изменилось с тех пор, как она услышала историю Биоко из уст Инико...
Последний приезд в Пасолобино Даниэлы, Лахи и их детей не был похож на предыдущие. Не было ни радости, ни шуток, ни горячих споров.
Кларенс позвонила кузине, чтобы сообщить ей печальную новость: Килиана положили в больницу, и диагноз оказался весьма неутешительным.
От него скрывали серьёзность положения, но однажды вечером, едва войдя в палату Килиана, Кларенс почувствовала, что он больше, чем кто-либо другой, осознаёт близость конца, но вместо страха или ярости всем своим видом олицетворял мир и покой.
Килиан смотрел в окно потерянным взглядом, словно что-то видел в синем небе. Даниэла сидела рядом, держа его за руку, как сидела возле него последние три недели. Лаха был здесь же, но держался на расстоянии, чтобы не мешать их уединению. Кларенс придержала дверь, спрятавшись за ней, чтобы никто не видел ее слезы.
Она восхищалась стойкостью кузины, не пролившей ни единой слезинки в присутствии умирающего отца за все те дни, что провела рядом с ним. Напротив, она старалась казаться весёлой — и действительно казалась таковой, каждый день меняя наряды, чтобы отец не заметил, как она страдает, ожидая неизбежного конца.
Килиан заговорил, неотрывно глядя в небо, которое в этот день было как никогда чистым и синим. Где тот дождь, что всегда сопровождал его в самые печальные минуты жизни?
— Даниэла, дочка, — сказал он. — Мне хотелось бы, чтобы ты ответила на один вопрос. Я могу сказать, что ухожу с миром... — Он немного помолчал. — Но я хочу знать: я был тебе хорошим отцом?
Услышав эти слова, Кларенс почувствовала резкую боль в груди. Она подумала о том, что бы ответила сама, окажись на месте Даниэлы. Что могла бы сказать, спроси ее об этом Хакобо, растерявший все свои физические и душевные достоинства? Что она могла бы ответить? Только промолчать.
— Самым лучшим, папа, — ответила Даниэла, покрывая его лицо поцелуями. — Самым лучшим на свете.
Килиан закрыл глаза, успокоенный этим ответом. По крайней мере, в этой унылой части его жизни, после разлуки с Бисилой, все же был смысл.
По щекам Кларенс покатились тяжелые слезы. У неё самой уже никогда не будет возможности ответить на этот вопрос, и теперь она глубоко раскаивалась, что не желала видеться с Хакобо, когда он ещё мог ее понимать. Если даже те, кто напрямую пострадал от его поступков, в конце концов простили — хотя бы отчасти, поскольку невозможно забыть столь чудовищный поступок — если они сумели изжить из своих сердец ненависть, обиду и жажду мести, то уж она тем более не должна иметь к нему претензий.
«Слишком поздно», — подумала она, понимая, что подвергла Хакобо худшему из наказаний: его отвергла собственная дочь.
Килиан снова открыл глаза и повернул к ним голову.
— Твоя мать... Сказала перед смертью, что хочет быть похороненной рядом со мной, и я не нарушу данного ей обещания.
Даниэла чуть заметно кивнула, сжав губы, чтобы сдержать слезы.
— Но мне бы хотелось.. — продолжал Килиан, — мне бы хотелось, чтобы вы с Лахой сделали кое-что для меня. Когда вы вернётесь на Фернандо-По, отвезите туда две горсти земли из моего сада. Одну из них высыпьте под королевские пальмы Сампаки, а другую — на могилу дедушки Антона на кладбище Санта-Исабель.
Лаха понял, каких усилий стоит Даниэле сохранять спокойствие. Он подошёл к ней и положил руку ей на плечо. Килиан слабо улыбнулся ему. Да, это было неизбежно, их с Бисилой дороги снова должны пересечься. Это было лишь вопросом времени: духи лишь дали им временную передышку. Килиан не сомневался, что Бисила, как и он сам, радуется, видя, как их жизнь возродилась в их общих внуках.
Килиан потянулся к шнурку в себя на шее и погладил две маленькие раковины, висящие на потертом кожаном ремешке.
— Помоги мне, Даниэла, — сказал он. — Развяжи узел.
Даниэла послушно развязала узелок. Килиан долго держал ожерелье на ладони, затем сжал в кулаке и протянул дочери.
— Отвези его Бисиле и скажи ей, что я уже там, где оно мне не понадобится. А ещё скажи, что я верю — оно будет защищать ее всю оставшуюся жизнь в этом мире, как до сих пор защищало меня. — Он снова устремил взгляд в синее небо за окном. — Это все. А теперь я хотел бы поспать...
Да, именно этого ему хотелось: уснуть и отдохнуть на маленьком острове, покрытом деревьями какао, с блестящей листвой и охристыми плодами, где день всегда равен ночи, где нет других цветов, кроме зеленого, и где он выращивал пищу богов. Хотел пересечь причудливый узор заливов и бухт, подняться по тропе лихорадки, вдохнуть аромат белых цветочков, таких нежных и трогательных; услышать смех, шутки и гортанное пение нигерийцев и ритмы их барабанов; полюбоваться разноцветными клоте женщин на улицах легкомысленного города, раскинувшегося у подножия туманного пика Санта-Исабель; вдохнуть сладкий, тёплый и влажный запах острова; пройти под сводами зеленого рая пальм, кедров, сейб и папоротников, где резвятся птицы, обезьяны и разноцветные ящерицы; ощутить всем телом силу ветра и тропических ливней, ласку тёплого бриза, приносящего с собой сладкий аромат какао.
Ах, как ему хотелось быть этим островом и каждым своим уголком ощущать прозрачный взгляд Бисилы!