Когда он закончил устилать листьями кузов грузовика, Валдо подошёл к раненым и предложил им своими глазами посмотреть на устроенное для них удобное ложе, на котором их повезут в больницу. Килиан горячо желал, чтобы эти люди согласились, поскольку отказ в такой ситуации был бы совершенной глупостью. Спрыгнув из кузова на землю, он взял мачете и тщательно вытер его самым маленьким листом, который затем бросил на обочину.
— Валдо, скажи им, чтобы забирались в кузов, — велел он, стараясь говорить как можно спокойнее, хотя сердце вот-вот готово было выскочить из груди. — Объясни им, что они не коснутся крови.
Валдо что-то сказал брасерос, но ни один не двинулся с места. Грегорио выплюнул окурок, встряхнул головой, цокнул языком и пошел у грузовику.
— Принеси кнут, — приказал он. — На этот раз это сделаешь ты.
Валдо произнёс несколько фраз на пичи. Как понял Килиан, перевёл раненому слова Грегорио, потому что раненый протянул руку, опираясь на борт кузова, с трудом поставил ногу на выступ, игравший роль подножки, и забрался в грузовик. Уже из кузова он потянулся к белому, чтобы вернуть ему испачканный в крови платок, но Килиан отказался его взять.
— Tenki, — сказал раненый, и Килиан кивнул в ответ.
Один за другим более двадцати раненых брасерос забрались в грузовик. Валдо снова сел за руль и вывел грузовик на дорогу, помахав Килиану рукой. Грегорио отвёл в сторону свою машину, чтобы тот мог проехать по узкой дороге, настойчиво нажал на клаксон, убедился, что снаружи никого не осталось, и велел Килиану забираться в кабину, чтобы ехать дальше в Обсай.
За весь день они больше не произнесли ни слова. На протяжении трёх часов Килиан ходил хвостом за своим напарником среди рядов какао, отсекая мачете засохшие ветки и обрезая каждое дерево по всем правилам. Никто ему ничего не объяснял, так что осталось лишь наблюдать за брасерос, прекрасно знавшими свое дело, и повторять их действия. Не спеша, но и без остановок, они продвигались вперёд в ритме какой-то рабочей песни. Килиан подумал, что пение — отличное средство чем-то занять голову и облегчить монотонность работы. Иногда он погружался в состояние какой-то странной расслабленности, словно его мачете орудовал кто-то другой.
Они начали с посадок, ближайших к Обсаю, так что, когда Грегорио приказал оставить работу и идти обедать, направились по своим следам в сторону двора, очень похожего на двор Сампака, только значительно меньше.
Должно быть, солнце стояло уже высоко, и пот с Килиана лился ручьём. Рабочие уселись неподалёку от деревянного здания с толстыми белыми колоннами, между которыми несколько поваров готовили еду в огромных котлах. Грегорио куда-то исчез, и Килиан не знал, куда деваться.
— Масса!
Голос был знакомым. Обернувшись, он узнал Симона, державшего на голове какой-то свёрток. Килиан успел поговорить с ним лишь пару минут, но был рад увидеть знакомое лицо.
— Что ты здесь делаешь? — спросил Килиан.
— Принёс вам обед.
— Но мы же обедаем все вместе?
Симон покачал головой.
— Брасерос получают продукты раз в неделю и отдают их своим поварам, которые для них и готовят. Неважно, работают они в лесу, как до сих пор, или во дворе, как сегодня. А каждому белому еду приносит его бой, за исключением тех случаев, когда он работает в главном дворе. Тогда он обедает в столовой.
С каждой минутой Килиан чувствовал все большую благодарность к Симону за объяснения.
— Как ты меня нашёл?
— Это моя работа, масса. Я всегда должен знать, где вы находитесь.
Килиан нашёл укромное местечко, где можно было спокойно отдохнуть, и сел прямо на землю, провалившись спиной к стене, от которой тянулась тень шириной в несколько метров. Симон сел рядом и принялся доставать из свёртка хлеб, хамон, варёные яйца и какое-то питье. Килиан начал с удовольствием пить, но голода он не чувствовал. Затем отер пот с лица рукавом и, закрыв глаза, просидел так несколько минут.
Неподалёку слышался гул голосов рабочих. Он заметил, что некоторые голоса звучат громче остальных, а затем услышал чьи-то приближающиеся шаги. Открыв глаза, он увидел, что перед ним стоят двое мужчин, о чем-то отчаянно спорящих; казалось, они пытались что-то ему объяснить.
Симон поднялся и потребовал прекратить спор и объяснить толком, что случилось. Затем повернулся к Килиану.
— Они ссорятся, потому что повар подменил малангу, — объяснил Симон.
Килиан непонимающе уставился на него. Видя, что он не спешит отвечать, рабочие снова начали препираться. Килиан приподнялся.
— Да в чем дело-то? — спросил он.
— Маланга, масса. У одного из них была самая толстая маланга, и он ее пометил. Когда он хотел ее взять, повар дал ему другую. И теперь он хочет свою малангу, пока её не начал есть кто-то другой.
— А от меня-то они чего хотят? — Килиан по-прежнему ничего не понимал.
— Вы судья, масса. Они хотят, чтобы вы сказали своё слово.
Килиан нервно сглотнул, почесал в затылке и поднялся. Грегорио по-прежнему нигде не было видно.
Он бросил взгляд в сторону примитивной кухни рабочих. Шёпот тут же стих, и он увидел, что на него выжидающе смотрит множество глаз. Он выругался себе под нос и решительно направился к поварам; Симон двинулся следом.
Они шли мимо сидящих на земле людей, и все головы поворачивались им вслед. Наконец, они добрались до повара, повинного в этом недоразумении. Тот стоял, скрестив на груди руки перед двумя мисками, в которых лежали по куску вяленой трески, политый красным соусом рис и что-то, похожее на варёный картофель. В одной миске картошина была значительно больше, чем в другой. Килиан догадался, что это, должно быть, и есть пресловутая маланга. Каждый из спорщиков утверждал, что большая картошина — его.
Килиану тут же вспомнился их с Хакобо детский спор. Они сидели у костра, дожидаясь, пока мама выкатит из-под тлеющих углей первые картофелины нового урожая, отряхнет с них пепел и даст по одной каждому члену семьи. Получив свою долю, Килиан возмутился, увидев, что его картошка намного меньше, чем у Хакобо. Что же тогда сделала мама?
Он жестом велел повару дать ему нож. Затем разрезал обе маланги на две равные части и положил в каждую миску по половинке от каждой. После этого вернул нож хозяину и без лишних слов вернулся на своё место. Симон устроился рядом и стал настаивать, чтобы Килиан хоть что-то съел, потому что до ужина ещё далеко. Килиан поддался уговорам и съел несколько кусочков, но без особого желания. В голове у него все вертелась эта бредовая история с картошкой.
— Я ведь поступил по справедливости, как ты считаешь? — спросил он наконец.
Симон изобразил глубокую задумчивость, и морщины у него на лбу стали ещё резче.
— Симон?..
— Да-да, конечно, масса, — ответил тот. — Вы поступили справедливо, но не для настоящего владельца большей маланги.
Следующие несколько дней Килиана прошли среди рёва грузовиков, пыльных дорог, песен нигерийцев, криков на пичи, ударов мачете, смеха и споров, банановых листьев, эритрин и какао.
Возвращаясь вечером во двор Сампака, он чувствовал себя настолько уставшим, что почти ничего не ел; он учился водить машину под руководством Хакобо и Валдо, через силу выводил строчки писем Мариане и Каталине и вскоре уходил спать, мучимый неустанным зудом, терзавшим всё тело — должно быть, из-за здешней жары и обильного потоотделения.
Антон и Хакобо прекрасно его понимали: сами испытали в молодости эту напасть. За ужином почти не разговаривали, и всем было ясно, что отношения между Килианом и Грегорио весьма далеки от дружеских. Они попросту не замечали друг друга, хотя Грегорио очень старался навлечь на Килиана неудовольствие управляющего, то и дело отпуская язвительные замечания, намекая на его слабость и трусость; слушая эти замечания, Хакобо едва сдерживался, чтобы не броситься на него с кулаками.
Однажды вечером, когда Килиан отправился спать, не доев десерта, Антон решил проводить его до дверей спальни.
— Потерпи, сынок, — начал он, едва они вышли из столовой. — Поначалу всегда трудно, но мало-помалу, благодаря работе, дисциплине и принятым на плантации правилам, ты привыкнешь. Я знаю, каково тебе сейчас. Я тоже через это прошёл.
Килиан удивленно поднял брови.
— Вашим напарником тоже был кто-нибудь вроде Грегорио?
— Я не это имел в виду, — поспешил разъяснить Антон. — Я хочу сказать... — тут он закашлялся и опустил глаза. — Я не знаю, когда и как это случится, как не знаю ничего об остальной Африке, но однажды настанет день, когда этот маленький остров совершенно овладеет тобой, и ты уже не захочешь его покидать. Быть может, благодаря удивительному свойству привыкания, свойственному нам, людям — а быть может, благодаря загадочной магии этой земли. — Он обвел рукой великолепную панораму, что открывалась с балкона, повернулся к Килиану и заглянул ему в глаза. — Но я не знаю никого, кто, уезжая с острова, не проливал бы безутешных слез.
В эти минуты Килиан ещё не способен был полностью осознать значение этих отцовских слов.
Пройдут годы, и каждое из них оживет в его памяти болью сбывшегося проклятия.
IV
Fine city (Прекрасный город)
— Ладно, — сказал Хакобо. — Но обратно поведешь ты.
Пока брат не успел передумать, Килиан проворно запрыгнул в кабину фургона с открытым кузовом, который все называли «пику» — сокращённое от английского «пикап». После двух недель напряжённых занятий и езды по дорогам плантации под руководством Валдо и Хакобо, Килиан получил права на вождение автомобилей и грузовиков, но вести машину по улицам города — совсем другое дело.
— Если я хоть раз проеду за рулем под твоим руководством, то смогу водить и сам, — пообещал он.
Управляющий отправил их в город за покупками: им предстояло закупить инструменты и материалы в различных лавках Санта-Исабель. День выдался спокойным и ясным, типичным для сухого сезона, который длится с ноября до конца марта. Во время сухого сезона рубят лес, расчищая делянки для новых посадок, заготавливают дрова для сушилен, обрезают деревья какао и выпалывают бикоро — растущую вокруг деревьев траву, а также засевают новые делянки и ремонтируют дороги. Килиан узнал, что самое важное умение для всех обитателей плантации — рубка: снова и снова ударять мачете, несмотря на ужасающую жару, вверх-вниз, вправо-влево, вырубая сорную траву, которая уже завтра таинственным образом вырастет снова.