Килиана нисколько не привлекало ни то, ни другое, ни третье. После того как он услышал описание охоты из уст Дика и Пау тогда, в казино, для него было совершенно ясно, что в подобном зверстве он участвовать не будет. Ещё меньше привлекала его толкотня на празднике урожая. Что же касается бокса, то он совершенно не понимал, что такого интересного в этом зрелище, где двое мужчин лупцуют друг друга до потери сознания.
— В Камерун я не поеду, — ответил он, тут же придумав объяснение, которое брат должен понять. — Это слишком дорого, а мне нужны деньги на поездку в Испанию. Но ты можешь поехать без меня.
— Да, но... — Хакобо сморщил нос и цокнул языком. — Тогда знаешь что? Поедем в другой раз, а сейчас пойдём на праздник, а потом посмотрим бокс.
Килиан ничего не ответил.
В нескольких метрах от себя он увидел Хосе с охапкой пустых мешков, оставшихся после упаковки какао. Хосе остановился рядом с рабочим, который тщательно подметал сушильню, стараясь не пропустить ни одной скорлупки из остатков сушки, которые тоже будут проданы для изготовления какао более низкого качества.
Килиан улыбнулся.
Ох уж этот Хосе! Килиан не встречал в своей жизни более дотошного человека. За последние месяцы он провёл с ним столько времени, что теперь знал его лучше, чем остальных служащих плантации. Бесспорно, Килиану нравилось его общество. Это был человек весьма благодушный — за исключением редких вспышек гнева, которые длились считанные секунды — ответственный и наделённый врожденной мудростью, которая проявлялась в любой беседе.
— Только не говори, что у вас с Хосе другие планы! — сказал Хакобо, глядя ему в лицо.
— Почему ты так решил? — спросил Килиан.
— Брось, Килиан, я тоже не пальцем деланный. Думаешь, я не вижу, что ты при любой возможности стараешься улизнуть в Биссаппоо? Вот уж чего я не могу понять.
— Я поднимался туда лишь три или четыре раза.
— И что же ты там делаешь?
— Отчего бы тебе не пойти со мной и не посмотреть? — спросил Килиан.
— Карабкаться в Биссаппоо? Зачем мне это надо?
— Чтобы провести там вечер, поговорить с родными Хосе... И знаешь, Хакобо, деревня напоминает мне Пасолобино. Все заняты своими делами, а потом собираются вместе и рассказывают истории, как у нас дома у очага. Там много детей; они играют, смеются и шалят, а матери на них сердятся. Я уже знаю кое-что об их культуре; она мне кажется таинственной и притягательной. А я им рассказываю о нашей долине, и они меня обо всем расспрашивают...
Хакобо сердитым жестом оборвал его речь.
— Ради Бога, Килиан! — поморщился он. — Ну что ты сравниваешь? И как ты мог предпочесть эту деревню весёлой жизни в Санта-Исабель?
— А я не сказал, что ее предпочитаю, — возразил Килиан. — У меня хватает времени и на то, и на другое.
— Могу себе представить ваши интеллектуальные беседы! — хмыкнул брат.
— Послушай, Хакобо. — Килиан уже начал сердиться. — Ты же знаешь Хосе. Так ли уж он отличается от нас?
— За исключением того, что он чёрный, ты хочешь сказать?
— Да, ну и что?
— Так вот, этого более чем достаточно, Килиан. Он не такой, как мы.
— Значит, спать с черными женщинами можно, а как поговорить с этими людьми — так они этого недостойны?
Хакобо отвёл взгляд.
— Знаешь, что я тебе скажу? — бросил он наконец. — Думаю, отпуск в родных горах явно пойдёт тебе на пользу.
Рассерженный Хакобо быстро вышел из комнаты.
Килиан даже не дрогнул. У Хакобо и прежде бывали такие заскоки. Ничего, побродит-побродит и к вечеру вернётся, как ни в чем не бывало.
Увидев Хосе, идущего сторону склада, он быстро догнал его, окликнув по имени на языке буби:
— Озе! Эй, Озе!
Хосе остановился, поднял голову и подошёл к Килиану.
— Какие у тебя планы на выходные? — спросил Килиан.
— Ничего особенного, — пожал плечами Хосе.
Всякий раз, когда Килиан задавал этот вопрос, Хосе давал понять, что ему нужна уважительная причина, чтобы заранее отпроситься.
— Одна из моих дочерей выходит замуж, — сообщил Хосе.
— Вот как? — удивился Килиан. — И это, по-твоему, ничего особенного? Поздравляю! И какая же из них?
Килиан кое-что знал о жизни Хосе. Его мать была буби, а отец — фернандинец. Так называли потомков первых рабов, освобождённых британцами в прошлом веке. Они прибыли, в основном, из Сьерра-Леоне и с Ямайки, где смешались с другими освобождёнными кубинскими неграми. По рассказам Хосе, в те времена как раз набирала силу влиятельная местная буржуазия, но когда остров купили испанцы, она утратила свой статус.
От отца Хосе научился английскому и языку банту, а потом отец послал его вместе с братьями в католическую миссию, благодаря чему он стал одним из немногих юных туземцев, умеющих читать и писать. Позднее Хосе женился на женщине-буби, от которой имел нескольких детей. По примеру своего отца, он также послал их учиться в католическую школу. Надо сказать, далеко не все буби это одобряли: многие считали, что культура белых оскорбляет духов и традиции, но по большому счёту все понимали, что у них нет другого выхода, кроме как подчиниться колонизаторам.
— Младшая, — ответил Хосе.
— Младшая! — в ужасе воскликнул Килиан, понимая, что рискует нарваться на скандал. — Помилуй, Озе! Но ведь ей нет ещё и пяти лет?
Килиан знал, что девушки-буби нередко выходят замуж в двенадцать-тринадцать лет, и думал, что невеста должна быть, по крайней мере, не моложе этого возраста; в то же время, он подозревал, что та девчушка, что так горячо и доверчиво обнимала его всякий раз, как он приходил в деревню — самая младшая из многочисленных детей его друга. Испанцы-католики не одобряли многоженства, так что Хосе никогда не рассказывал о других своих супругах, если они у него были; и уж тем более не стал бы о них рассказывать миссионерам-священникам вроде падре Рафаэля, которые по-прежнему пытались отучить туземцев от их древних обычаев.
Хосе пропустил это замечание мимо ушей. Он огляделся, убедился, что все готово к ужину, и пошёл своей дорогой, не обращая больше внимания на Килиана. Однако, пройдя несколько метров, обернулся и задал тот самый вопрос, который Килиан хотел услышать:
— Так вы хотели бы побывать на свадьбе буби, масса Килиан?
Глаза Килиана возбужденно засверкали.
— Я тысячу раз просил тебя не называть меня так! — упрекнул он. — Я приму твоё приглашение, если ты пообещаешь больше не называть меня массой.
— Хорошо, ма... то есть, Килиан. — На его лице расплылась широкая улыбка. — Хорошо, Килиан. Как пожелаете.
— И ещё я хочу, чтобы ты перестал обращаться ко мне на «вы»! Я ещё достаточно молод, чтобы ко мне обращались на «ты». Согласен?
— Я не стану называть вас массой, но по-прежнему буду обращаться на «вы», — ответил Хосе. — Мне так привычнее.
— Да брось! Ты привыкал и к более трудным вещам.
Хосе посмотрел на него и промолчал.
Валдо довёз их на грузовике до юго-западной оконечности плантации, где заканчивались проезжие дороги. Отсюда Хосе и Килиан пошли пешком по узкой тропинке, которую преграждали сотни веток, лиан и огромных листьев, порой совершенно заслоняющие солнце. Звуки шагов смягчал ковёр палых листьев, смешанных с опавшими плодами пальмы, чья мякоть быстро сгнивала или становилась пищей обезьян.
Килиан радовался трелям дроздов, соловьев и ткачиков, трескотне попугаев и воркованию дикой голубки, порой нарушавшим торжественное и тяжкое безмолвие живого зеленого и влажного туннеля, по которому они с трудом пробирались.
Пейзаж и звуки острова были поистине прекрасны. Неудивительно, что его первооткрыватель, португалец Фернандо де Поо, несколько веков назад назвал его Формоса, что означает «прекрасный».
Он представил других людей, ходивших по этой тропе на протяжении веков. Да, безусловно, это была все та же тропа, но при этом всякий раз она была другой, благодаря неудержимой растительности. Сколько мачете прорубали путь среди этих кустов и лиан, которые тут же отрастали вновь, преграждая путь человеку?
Во время прежних походов в Биссаппоо он задавал бесконечные вопросы, и Хосе охотно рассказывал историю острова, а попутно Килиан узнал множество баек, иные из которых были старше многовековых сейб с толстыми морщинистыми стволами, слышавших на протяжении своей долгой жизни множество разных языков.
Остров принадлежал Португалии, пока та не обменяла его у Испании на несколько других островов; Испании же он был нужен, чтобы иметь источник рабов, поставляемых в Америку. В этом месте рассказа Килиан невольно представлял себе скованных цепью Хосе, Симона, Йеремиаса и Валдо, которых гонят на продажу, как скот.
Поскольку испанцы были не слишком озабочены охраной острова, этим пользовались военные и торговые английские корабли, чтобы запасаться на нем пресной водой, ямсом и живым скотом для разведывательных и научных экспедиций к реке Нигер на континенте, а заодно и помешать работорговле, поскольку Англия отменила рабство.
Килиан пытался представить Дика — единственного англичанина, которого он знал в своей жизни — в костюме средневекового моряка, освобождающим его друзей-буби, но ничего не получалось, поскольку Дик не производил впечатления героя.
Долгое время на Фернандо-По говорили по-английски. Англия хотела купить остров, Испания отказывалась его продавать, так что к середине XIX века английское судоходство переместилось в Сьерра-Леоне, а все свои здания англичане продали баптистской миссии. После этого испанцы с новыми силами начали экспансию, всеми силами поощряя белых колонистов и внедряя все больше миссионеров, обращавших в христианство туземцев из окрестных деревень; у них дело обстояло успешнее, чем у баптистов в городе, и в конце концов католичество одержало верх. Среди прочих были обращены и предки отца Хосе.
Килиан отчётливо увидел себя ещё одним звеном в цепочке людей, превращавших тропики в очаг цивилизации; в то же время, он понимал, что ему посчастливилось жить в самую спокойную эпоху, куда более удобную и безопасную, чем предыдущие. Однако в эти минуты, в девственных джунглях, ему вдруг показалось, что все как раз наоборот.