Когда они дошли до начала волнореза, Антон бросил взгляд на крутую тропу и тяжело вздохнул.
— А знаешь, Килиан, почему ее называют тропой лихорадки?
— Конечно, папа. Ты разве не помнишь? Мануэль рассказал об этом в первый же день.
Антон кивнул.
— И что же конкретно он сказал?
— Что никому, кто по ней поднимался, не удалось избежать... — Он замолчал и как ни в чем не бывало предложил отцу руку. — Папа, вполне естественно, что ты устал после долгого путешествия.
Антон взял его под руку, и они стали медленно подниматься, делая долгие остановки на отдых. Всю дорогу до машины, а затем до Сампаки Килиан без устали рассказывал, как идут дела на плантации, об остальных служащих, новых и старых брасерос, о знакомых из Санта-Исабель, о посадках какао... Антон слушал, кивая и даже улыбаясь, но ни разу не перебил ни единым словом.
Он достаточно пожил на свете и понимал — неудержимая болтливость сына вызвана страхом, что ему впервые приходится взять под руку отца, который чувствовал себя старым и усталым.
— Масса Килиан! — крикнул в окошко кабины запыхавшийся Симон. — Масса Килиан! Скорее, сюда!
Подняв огромную тучу пыли, машина остановилась на дороге, ведущей мимо посадок какао. Килиан как раз проверял ловушки, расставленные на белок. В его стране белки были маленькими изящными зверьками, приводящими в восторг детей. Здесь, на Фернандо-По, они были крупнее хорошего кролика и питались плодами какао. Некоторых даже перелетали с дерева на дерево на крыльях.
Грузовик остановился рядом и отчаянно засигналил. Из машины, задыхаясь от волнения, выскочил Симон.
— Масса! — снова крикнул он. — Вы меня слышите? Скорее в машину!
— Что случилось? — спросил Килиан, встревоженный криками боя.
— Масса Антон!.. — Симон говорил отрывисто, едва переводя дыхание. — Он потерял сознание в конторе... Сейчас он в больнице, с ним массы Мануэль и Хакобо. Хосе послал меня за вами. Скорее садитесь в машину!
Хотя Симон гнал машину как одержимый, дорога в больницу показалась Килиану вечностью. Весь путь он неустанно думал об отце.
С марта здоровье Антона все ухудшалось, однако это не мешало ему держаться перед сыновьями так, словно все в порядке. Порой он даже пытался шутить, что жалеет о смене работы, поскольку сидеть в конторе среди горы бумаг куда тяжелее, чем работать в посадках какао.
Килиан и Хакобо даже отказались от полугодового отпуска и попросили перенести его на будущее, пока отцу не станет лучше...
В поведении Антона изменилось только одно — у него появилась новая привычка во всех подробностях рассказывать сыновьям о финансовом положении Каса-Рабальтуэ. Он бесконечно повторял, сколько голов скота нужно оставить на зиму, за какую сумму продали очередную кобылу, о цене за баранов, о жалованье пастуху и косарям, которых пришлось нанять этим летом, чтобы было кому косить траву и заготавливать на зиму сено. Кроме того, он много говорил, как нуждается в ремонте дом. Требовалось перекрыть крышу, заменить потолочную балку в стойле, подправить покосившиеся стены курятника, побелить ограду, заменить электропроводку и перестроить ванную комнату.
Жалованья обоих братьев, если прибавить выручку от продажи скота, вполне должно было хватить на все эти проекты. А если денег не хватит, можно будет понемногу ремонтировать то одно, то другое, каждый год откладывая, сколько можно. А на тот случай, если братья чего-то не поймут или забудут, он излагал инструкции и расчеты на листах кальки: один экземпляр — для братьев, другой — для отправки почтой в Испанию. Несмотря на расстояние, он умудрялся управлять Каса-Рабальтуэ даже из Африки.
Когда же Антон оставался наедине с Килианом, они говорили о более отвлеченных вещах, о которых, впрочем, хороший хозяин тоже обязан думать: об отношениях между семьями Пасолобино и Себреана, о возвращенных и невозвращенных долгах родственникам и соседям, оставшихся с давних времен. Килиан слушал, не перебивая, поскольку не знал, что сказать. Он был охвачен глубокой печалью, понимая, что отец, по сути, диктует завещание, пусть даже изложенное непринужденным тоном или используя как предлог письма, приходившие из дома все чаще. Не было сомнений, что отец считал крайне необходимым изложить все это, прежде чем...
Грузовик резко затормозил перед дверью больницы. Килиан взбежал вверх по лестнице, прыгая через три ступеньки, и ворвался в главный зал. Фельдшер его узнал и молча указал на дверь в кабинет врача. Там Килиан увидел отца, с закрытыми глазами лежащего на кровати. В углу сидел Хакобо; при виде вошедшего Килиана он тут же встал.
Рядом с кроватью стоял Хосе. Медсестра раскладывала инструменты на маленьком металлическом подносе. Когда она повернулась, собираясь выйти, Килиан застыл как громом пораженный.
— Простите! — прошептала она.
Этот голос...
Девушка подняла голову, и их взгляды встретились.
Это была она — невеста из его снов! Жена Моси!
Он даже не знал ее имени!
Хосе повернулся к дочери, желая что-то спросить, но тут вошел Мануэль.
— Сейчас он спит, — сообщил он. — Мы вкололи ему большую дозу морфина.
— Что значит «большую дозу»? — спросил встревоженный Килиан.
Доктор посмотрел на Хосе — тот покачал головой. Очевидно, Килиан ничего не знал.
— Мы можем поговорить у меня в кабинете?
Все четверо перешли в соседнее помещение. Там Мануэль сразу перешел к сути.
— Вот уже несколько месяцев Антон принимает морфин, чтобы заглушить боли, — сказал он. — Он не хотел, чтобы вы знали. Он очень болен, тяжело и неизлечимо. Боюсь, у него осталось лишь несколько дней. Мне очень жаль.
Килиан повернулся к Хакобо.
— Ты что-нибудь знал об этом? — спросил он.
— Столько же, сколько и ты, — печально ответил Хакобо. — Я подозревал, что он нездоров, но мне и в голову не приходило, что все настолько серьезно.
— А ты, Озе?
Хосе помолчал, прежде чем ответить.
— Антон заставил меня поклясться, что я никому не скажу, — признался он.
Килиан в отчаянии опустил голову. К нему подошел Хакобо, такой же понурый, и положил руку на плечо брата. В этот миг они прекрасно понимали друг друга. Они знали, что отец болен, но не думали, что все настолько серьезно. Как он мог скрывать такую серьезную болезнь? А они — как они могли не замечать, что он устает, что у него почти нет аппетита?.. Они-то думали, всему виной жара, он повторял это тысячи раз...
А знает ли об этом мать?
Братья переглянулись; в глазах обоих стояло глубокое горе. Как они расскажут об этом матери? Как сказать жене, что ее муж решил умереть за тысячи километров от нее, и она никогда больше его не увидит?
— Мы можем поговорить с ним? — еле слышно спросил Килиан.
— Да, конечно. Он вот-вот должен проснуться и прийти в себя. Но я надеюсь, что благодаря морфину, он не почувствует, когда начнется агония. — Мануэль похлопал его по плечу. — Килиан... Хакобо... Мне действительно очень жаль... Все мы смертны, и у каждого свой час... — Он снял очки и протер их уголком халата. — Здесь медицина бессильна. Теперь он во власти Бога.
— Бог не посылает болезней, — разъяснил Хосе, когда они вернулись к Антону, по-прежнему лежавшему с закрытыми глазами. — Сущность, создавшая такие прекрасные вещи — солнце, землю, дождь, ветер, облака — не может создать ничего столь скверного. Болезни — это творение духов.
— Не говори глупостей, — буркнул Хакобо. Килиан, повернувшись к отцу, взял его за руку. — Это просто жизнь.
Дочь Хосе наблюдала за ними, стоя у двери.
— У нас, — вдруг тихо произнесла она, — болезнь насылают оскорбленные духи предков, на больного или его близких.
Она подошла к Хосе, явно собираясь продолжить. Килиан заметил, что под белым халатом с короткими рукавами на ней бледно-зеленое платье с большими пуговицами.
— Поэтому мы всеми силами стараемся выразить им почтение и благодарность, принося жертвы, напитки и устраивая погребальные тризны, — закончила она.
Хосе благодарно посмотрел на дочь, сумевшую с такой простотой объяснить то, что ему так трудно было понять. Он молчал, не сводя с нее глаз.
— В таком случае, ответь, — насмешливо произнес Хакобо, сверкая глазами, — что ты делаешь в этой больнице? Почему не идешь призывать своих духов?
Килиана встревожил язвительный тон брата, но она ответила по-прежнему мягко и невозмутимо:
— Чему быть — того не миновать. Но здесь мы хотя бы можем облегчить страдания больного. — Она подошла к постели Антона и осторожно накрыла его лоб влажным платком. — Многие боли можно смягчить при помощи обычной воды, холодной или горячей, примочек и компрессов с пальмовым или миндальным маслом, мази из нтолы, припарок из листьев и трав и микстуры на основе пальмового вина, смешанного с пряностями или морской водой.
Килиан любовался ее маленькими тонкими руками, черневшими на белой ткани. Вот она положила платок на лоб его отцу, слегка прижав, затем сняла, вновь опустила в миску, затем отжала, чтобы удалить лишнюю жидкость, и снова заботливо положила на лоб больного, слегка похлопывая его по щекам подушечками пальцев. Долгое время она была всецело поглощена этим процессом; при этом слушала краем уха разговор остальных, но ее голова была занята лишь тем, что делали руки.
Она не хотела об этом думать.
Не хотела противиться неизбежному.
— Иногда, — сказал Хосе, с гордостью глядя на дочь, — масса Мануэль разрешает мне использовать кое-что из наших наследственных знаний.
Хакобо в гневе вскочил, оборвав его.
— Можно подумать, у тебя есть средство, чтобы спасти отца!
Килиан вернулся к реальности больничной палаты.
— Замолчи, Хакобо! — одернул он брата. — Хосе переживает за отца так же, как и мы, ему так же больно.
Хакобо скептически фыркнул и снова сел.
— Скажи, Озе… — Килиан обращался к другу, но при этом не сводил глаз с юной медсестры. — Что бы ты сделал, если бы это был твой отец?
— Килиан, я не сомневаюсь в возможностях вашей медицины. Ты не обижайся, но на вашем месте я бы... — несколько секунд он колебался, но под конец убежденно заявил: — На вашем месте я бы обратился к колдуну, чтобы помолился за него.