Из кресла в углу послышался саркастический смех. Килиан сердито махнул рукой в сторону брата, чтобы тот замолчал, и попросил Хосе продолжать.
— Если бы это был мой отец, — продолжал Хосе, — я бы отнес его в храм самого могущественного духа-покровителя нашей деревни, чтобы тот изгнал болезнь, которая его мучает. Вот что я бы сделал.
— Но мы не можем трогать его с места, Озе, — возразил Килиан. — Мануэль и сеньор Гарус нам этого не позволят.
— Но тогда, может быть... — опасливо предложил Хосе, — может быть, привести нашего колдуна сюда?
Хакобо в ярости вскочил.
— Ну конечно! — воскликнул он. — Уж этот навешает нам лапшу на уши за бутылку виски и пачку табака!
Килиан ничего не сказал. Он не сводил глаз с дочери Хосе, которая, гордо вскинув голову, так же молча смотрела на него, ожидая ответа. Ее ясные глаза, казалось, говорили, что он ничего не потеряет, если попытается; то, что помогает одним, вполне может помочь и другим. Почему бы не попросить помощи у туземцев?
Казалось, она бросает ему молчаливый вызов.
— Хорошо, — сказал он наконец.
Девушка улыбнулась и снова повернулась к отцу.
— Я пошлю Симона в Биссаппоо, — просто сказала она.
Возмущенно качая головой, Хакобо широкими шагами направился к двери.
— Но это же просто смешно, Килиан! — прорычал он. — Эти негры сведут тебя с ума! Ты и так уже не в своем уме, Килиан!
Он вышел из кабинета, хлопнув дверью. Килиан бросился за ним, нагнав на лестнице.
— О чем ты говоришь. Хакобо? — спросил он.
— Ясно, о чем! — ответил брат, не глядя на него. — Ты уже давно больше доверяешь советам Хосе, чем моим.
— Но это же не так, Хакобо... — возмутился Килиан. — Папа и Хосе дружат, он лишь хочет помочь нам.
— Ты же слышал, что сказал Мануэль. Папа умирает. Он уже не жилец. Если ты предпочитаешь тешить себя ложными надеждами, то я — нет. За ним хорошо ухаживают, и это главное. — Его голос дрожал. — Я лишь хочу, чтобы все закончилось как можно скорее. Так будет лучше.
Он посмотрел на Килиана, который по-прежнему молчал, стиснув зубы. Хакобо пытался вспомнить, когда Килиан начал от него отдаляться. На миг ему представился юный брат, задававший бесконечные вопросы и, затаив дыхание, слушавший ответы, с полными глазами удивления, восхищения и безграничного доверия. С тех пор прошло много лет. Все изменилось слишком быстро: Килиан в нем больше не нуждается, отец умирает, а он с каждым днем чувствует себя все более одиноким. А всему виной — этот остров. Он затягивает жителей в незримые сети, находя для каждого свою приманку. И в конце концов остров поглотит их всех, как до того поглощал многих других.
— Каким же ты стал упрямым, Килиан! — упрекнул брата Хакобо. — Раньше ты таким не был. Оставь папу в покое, слышишь!
— Я уже согласился и не намерен отступать! — твердо заявил Килиан.
— Это мы еще увидим.
У Антона бывали короткие минуты просветления, когда он мог говорить с Хосе и сыновьями, особенно с Килианом, который часами просиживал у его постели. Возможно, впервые в жизни отец и сын говорили по-настоящему откровенно, не стыдясь неловких или слишком личных тем. Отдаленность родного очага, непрестанные июньские ливни, уверенность в скором и неизбежном расставании — все это еще больше сблизило их, горцев, привыкших к суровой жизни.
— Килиан, тебе не нужно сидеть здесь все время, — сказал однажды Антон. — Ты не должен бросать работу. Иди с Хакобо.
Хакобо чувствовал, как давят на него стены больницы, и предпочел бы увести Килиана с собой и нагрузить его работой, подальше от этой обители боли.
— Я ничего не бросаю, папа, — ответил Килиан. — Они вполне могут обойтись без меня. В этот сезон мы лишь ждем, пока созреют плоды нового урожая. Не знаю, возможно, это плод моего воображения, но мне кажется, что с каждым годом плоды какао становятся все больше...
— Мне здесь хорошо, — заявил Антон со всей убедительностью, на какую был способен, стараясь облегчить душевную боль сына. — Медсестры обо мне очень заботятся, особенно эта молоденькая, которая еще только учится, дочка Хосе. Ты видел ее глаза, сынок? Они почти прозрачные...
Килиан кивнул. Он прекрасно помнил глаза этой девушки, ее лицо, руки, тело... Когда она показывалась в дверях, уже одно ее присутствие становилось чудодейственным бальзамом от тоски.
Он очень боялся. Он видел, как умирают животные, и очень их жалел. Он видел, как опускали в землю умерших родственников и соседей.
Но тогда их просто извещали, что одного из тех, кто еще вчера был жив, теперь не стало. Однако уверенность, что он должен быть рядом с отцом, когда тот испустит последний вздох, разрывала сердце. Этот опыт Килиан не хотел переживать, но в то же время не мог найти способ избежать.
Он уже не знал, что сказать. Они беседовали больше часа... Килиан не сомневался, что мать была бы рядом лучшим собеседником отца в последние минуты его жизни. Более ласковым, во всяком случае. Килиан подумал о Мариане и Каталине; он только что попросил Валдо отправить им телеграмму, в которой сообщал эту печальную новость. Он столько плакал, что сейчас, в присутствии отца, у него уже не осталось слез. Оно и к лучшему.
— Килиан?
— Да, папа?
— Ты должен позаботиться о доме и о семье. Ты всегда был более ответственным, чем Хакобо. Обещай.
Килиан кивнул, еще не зная, что иные клятвы давят на плечи тяжелее каменных плит. Конечно, он будет заботиться о Каса-Рабальтуэ, как заботились родители, деды и другие предки.
— Почему ты вернулся, папа, если знал, что вы нездоровы? — спросил он. — На Полуострове хорошие врачи, и дома тебе бы обеспечили хороший уход.
Антон поколебался.
— Скажем так: я как старый слон, выбрал это место, чтобы умереть. Я прожил здесь столько лет, что мне это кажется справедливым. Эта земля многое дала нам, сынок. Много больше, чем мы ей.
Килиана не убедил такой ответ.
— Но, папа... — возразил он. — Я думаю, для тебя было бы естественно быть дома, с мамой...
— Даже не знаю, поймешь ли ты, если я попытаюсь объяснить...
Килиан вспомнил, что уже далеко не в первый раз слышит от отца эту фразу.
— Я постараюсь понять.
Антон закрыл глаза и вздохнул.
— Килиан, я не хотел, чтобы твоя мать видела мое мертвое тело. Неужели так трудно понять?
Килиан похолодел от такой откровенности.
— Мы с твоей матерью, — продолжил Антон, — очень любили друг друга, несмотря на разделявшие нас километры. Когда мы прощались, то оба знали, что уже не увидимся. Мы знали это в душе, и нам не нужны были слова. Бог пожелал, чтобы я ушел первым, и я благодарен ему за это...
Голос отца задрожал. Он закрыл глаза и стиснул челюсти, чтобы сдержать слезы. Через несколько секунд он снова открыл глаза, но взгляд уже не был столь безмятежным.
— Я хотел бы немного отдохнуть, — произнес он угасающим голосом.
Килиану хотелось, чтобы стрелки часов побежали в обратную сторону, чтобы время повернулось вспять, возвратив его на зеленые горные пастбища, и чтобы мама готовила жаркое из кролика, саррио с шоколадом и пончики по праздникам, отец привозил подарки из дальних стран, сестра отчитывала его за шалости, уперев руки в боки, брат ходил по каменной стене, жуя кусок хлеба со сметаной, посыпанной сверху сахаром, а свежевыпавший снег приносил радость после уныния поздней осени.
Когда отца не станет, на его плечи ляжет огромная ответственность за семью и дом, передающийся по наследству из поколения в поколение. Как ему хотелось в эти минуты стать Хакобо, который, не моргнув глазом, мог разогнать тоску несколькими глотками маламбы, виски или коньяка и выгнать из души страх при помощи гнева прежде, чем тот угнездится в сердце.
Но он не был Хакобо.
В отчаянии Килиан обхватил голову руками и долго сидел, вспоминая детство и юность.
Он задрожал.
Душа заледенела и ждала, пока ее запорошит снегом.
Он резко повзрослел, и ему стало страшно. Очень страшно.
Дверь открылась, и Килиан с надеждой обернулся. Но это был всего лишь Хосе. Он подошел к постели и крепко сжал руку Антона, надолго задержав ее в своих ладонях.
— Ах, Хосе, мой добрый Хосе! — Антон открыл глаза. — И ты здесь? Ведь это твое лицо? — Он еще пытался шутить. — Мне повезло больше, чем туземцам, Хосе. Ты знаешь, Килиан, что делают буби, когда кто-то тяжело заболевает? Больного выносят в сарай за пределами деревни и оставляют там. Каждый день ему приносят банан или печеный ямс и немного пальмового масла, чтобы не умер от голода. Так продолжается до тех пор, пока смерть не прекратит его страдания.
Он замолчал: столь долгая речь отняла у него много сил.
— Мне об этом рассказывал один миссионер, проживший много лет среди буби. Падре Антонио — так его, кажется, звали. Хосе, я никогда тебя об этом не спрашивал. Скажи: это правда? Вы и впрямь это делаете?
— Духи всегда с нами, Антон, в хижине мы или в больнице. Они никогда не покидают нас.
Антон слабо улыбнулся и закрыл глаза. Хосе мягко высвободил свою руку и подошел к Килиану. Через стенку до них доносились приглушенные голоса.
— Падре Рафаэль спорит с доктором, — шепотом пояснил Хосе. — Твой брат рассказал им, что ты хочешь позвать к Антону нашего врача.
Килиан нахмурился и вышел в коридор. Из кабинета Мануэля доносились возмущенные мужские голоса, среди которых он различил голос брата. Килиан без стука открыл дверь, и все тут же замолчали.
Мануэль сидел за столом; перед ним стояли Хакобо и падре Рафаэль.
— Какие-то проблемы? — напрямую спросил Килиан.
— Боюсь, что да, Килиан, — тут же ответил падре Рафаэль, багровый от негодования. — Если хочешь знать мое мнение, мне не кажется правильным, чтобы колдуны приближались к твоему отцу. Уж если наша медицина оказалась бессильной перед его болезнью — значит, так повелел Бог, единый и всемогущий. Можем ли мы допустить, чтобы какой-то язычник прикасался к нему грязными руками? Это же просто смешно!