с глаз долой — из сердца вон...
Кларенс снова поблагодарила судьбу, что Лаха так разговорчив. К тому же болтовню он сопровождал таким веселым смехом и забавными жестами, что везде, где бы ни находился ее собеседник, царила атмосфера веселья и дружеской близости.
Она рассматривала его профиль. В точеных чертах определенно сквозило что-то знакомое. У нее было смутное ощущение, будто где-то она их уже видела. Хотя, быть может, все дело было в переполнявшей его искренности и сердечности, отчего и возникало чувство, будто знаешь его всю жизнь.
— Сказать по правде, — продолжил он, — я еще позавчера хотел кое о чем у тебя спросить, но так и не решился. Ты знаешь, что Малабо когда-то назывался Кларенс? Довольно странное имя для испанки, ты не находишь?
— Да, я знаю, — ответила она, покачав головой. — Раньше я думала, что это имя какой-нибудь героини из английского романа. А потом узнала, что так назывался этот остров, когда его объявили английской колонией — в честь короля Георга, герцога Кларенса.
Она вкратце объяснила, что несколько человек из ее семьи жили здесь в колониальную эпоху. Она не стала вдаваться в детали, поскольку не хотела привлекать излишнего внимания к этой теме; в конце концов, речь шла о колонизации страны Лахи. После встречи с Инико она поняла, что весьма немногие сохранили о той эпохе добрые воспоминания. К тому же, она знала историю лишь с точки зрения белых, и потому решила проявить осторожность, когда речь заходила об Испании.
Однако Лаху, казалось, ничуть не смущало, что потомок колонизаторов проявляет интерес к прошлому его страны.
— Так вот почему тебя понесло в Сампаку! — воскликнул он. — Инико рассказывал, что ты искала какие-то старые документы тех времен, когда там служил твой отец. Тогда еще был ужасный ливень! Представляю, как ты удивилась, воочию увидев плантацию: все ведь оказалось совсем не так, как тебе рассказывали?
— Да, не так, — ответила она с притворным разочарованием. — Зато потом я увидела пробковые шлемы, мачете, мешки с какао.
Лаха рассмеялся, и Кларенс порадовалась, что у него есть чувство юмора. Это говорило о том, что с ним можно разговаривать на любые темы.
— Не знаю, известно ли тебе, — сказал он, — что на языке буби Малабо называется Рипото, что означает «место для чужаков». Хорошо, что твой отец выбрал для тебя первое название, а не второе! Но, в любом случае, если отец назвал тебя в честь этого места — значит, оно было ему действительно дорого.
— Я тоже скажу тебе кое-что, Лаха, — призналась она. — Всех моих знакомых, кто достаточно долго прожил на этом острове, и кто еще жив, роднит одно: все они признаются, что до сих пор видят его во сне. — Она немного помолчала. — И когда они говорят об этом, их глаза наполняются слезами.
Лаха кивнул, словно понял ее всем сердцем.
— А ведь они родились не здесь... — заметил Лаха, печально глядя на нее.
Кларенс вдруг пришло в голову, что где-то она уже читала о белых, о которых никто даже не вспомнил, а они родились на острове и считали его своей родиной. О белых, которые не выбирали, где родиться, и были вынуждены покинуть землю своего детства, зная, что никогда больше не увидят тех мест, где впервые открылись их глаза... Но она ничего не сказала, поскольку вряд ли Лаха имел в виду именно их.
— Представь, что чувствовали все те, кому пришлось жить в изгнании!.. — Лаха снова вздохнул. — Ну ладно, как бы то ни было, мы здесь. Надеюсь, ты найдешь то, что ищешь, но все же не строй иллюзий. В развивающихся странах образование находится в самом конце списка требуемых улучшений.
Она задумчиво кивнула. Они молча направились в сторону комплекса университетских зданий с белеными стенами, аркадами и красными крышами, украшенными узкими зелеными карнизами. Двор университета пестрел газонами и клумбами; под солнцем сияли листья пальм, обрамлявшихся красные глинистые дорожки.
— Скажи мне кое-что, Лаха, — попросила Кларенс, когда они подошли к двери главного здания. — Я, в общем-то, догадываюсь, но хочу быть уверенной. — Вы с братом — буби или фанг?
— Буби, — ответил он. — Хорошо, что ты не спросила об этом у Инико, — рассмеялся Лаха. — Он бы не на шутку оскорбился и спросил: «А разве не очевидно?»
В последующие дни Лаха стал для Кларенс самым гостеприимным хозяином. По утрам каждый занимался своими делами. Пока он осматривал нефтяные предприятия, Кларенс искала старые документы по истории Гвинеи — как в университетской библиотеке, так и в других библиотеках города, особенно в библиотеках Испано-Гвинейского культурного центра и испанской школы в квартале Эла-Нгуэма, в слабой надежде найти что-нибудь полезное об интересующей ее эпохе — скажем, переписи, фотографии или завещания.
По вечерам Лаха знакомил ее с городскими достопримечательностями, а потом они сидели на набережной, глядя на море и спокойно беседуя. Лаха пытался водить ее в рестораны местной кухни, но уже через два дня понял, что ей ближе рыбная кухня «Яхт-клуба» или итальянская еда в «Пицца-Плейс», чем огромные улитки, которых подавали в других местах.
Да, Кларенс по-настоящему наслаждалась отпуском, но в то же время осознавала, что время уходит, а она так ни на йоту и не приблизилась к главной цели своего путешествия.
И куда идти и что делать, она тоже не имела понятия.
Она вспомнила, как Фернандо Гарус говорил, что собирается ненадолго уехать, но вроде бы должен был уже вернуться в Сампаку. Наверное, у него что-то случилось... В крайнем случае, она может встретиться с Инико и расспросить его о детстве, раз уж он ни разу не соизволил составить им компанию в эти вечера.
От Лахи ей мало что удалось узнать: он почти ничего не помнил о жизни на плантации.
Он был на шесть лет моложе брата, и его первые воспоминания детства были связаны с городским домом и школой в Санта-Исабель. Кларенс пришла к выводу, что первые годы жизни братья провели порознь, но пока еще не решалась углубляться в эту тему. Лишь однажды она как бы мимоходом спросила Лаху об Инико, и тот сказал, что работа представителем нескольких компаний, торгующих какао, вынуждает его проводить много времени на острове. Именно поэтому они и познакомились в Сампаке: Инико ведет счета и взимает плату с арендаторов-буби.
В четверг вечером Кларенс решила больше не откладывать и снова встретиться с Фернандо. Однако когда она позвонила ему домой, он очень вежливо извинился, сказав, что у него изменились планы, на следующий день он по семейным обстоятельствам уезжает в Испанию и не знает, успеет ли вернуться до ее отъезда из Биоко. Тем не менее, сказал Фернандо, он разрешает ей приезжать на плантацию, когда угодно, и осматривать все, что ей нужно.
Кларенс сердечно поблагодарила его и пожелала счастливого пути.
Она раздраженно захлопнула блокнот, где был записан телефон Фернандо, подумав, что главная надежда, с которой она приехала в Биоко, развеялась как дым. Затем снова раскрыла блокнот, и ее взгляд упал на странную фразу, выписанную из письма:
«...Я собираюсь обратиться к друзьям из Уреки...»
Она вздохнула. Не могло быть и речи о том, чтобы заказать экскурсию в Уреку.
Да уж, разочарованно подумала она, частными исследованиями на жизнь не заработаешь.
На следующий день позвонил Лаха и сообщил, что их мать сегодня вечером приглашает всех на ужин в свой дом: то есть, ее, Лаху и Инико.
Кларенс тут же забыла о разочаровании последних часов, и в голове у нее созрел новый план. Она надеялась, что мать Лахи и Инико, как и все пожилые люди, любит рассказывать о своей молодости, и особенно о годах, проведенных в Сампаке. Учитывая возраст Инико, ей сейчас должно быть около шестидесяти лет, так что она вполне могла знать ее отца.
Червячок нетерпения весь день точил ее изнутри, ни на минуту не давая покоя.
Она никак не могла решить, что надеть в гости. Она хотела одеться скромно, но не слишком официально. Она не знала, что за человек мать Лахи, и не хотела выглядеть перед ней ни затрапезной простушкой, ни разряженной фифой.
Какой-то нахальный внутренний голосок ехидно спросил, для кого она на самом деле наряжается: для матери или для Инико, надеясь, что тот будет на ужине?
Раздраженно фыркнув, Кларенс в конце концов остановилась на серых джинсах и белой футболке со стразами и с довольно глубоким вырезом, который выгодно подчеркивал ее грудь. Она раздумывала, оставить ли волосы распущенными или заплести в косу, и в конце концов выбрала для ужина с матерью друзей второй, более скромный вариант. Если, конечно, можно назвать Инико другом...
Дом матери Лахи и Инико оказался скромным, современного вида зданием в стиле шестидесятых, расположенным в квартале Лос-Анхелес. Она заметила, что дом, хоть и относительно новый, явно нуждается в ремонте. Однако внутри дом, обставленный в колониальном стиле, оказался необычайно уютным. Везде царили чистота и порядок, на стенах висели всевозможные предметы африканского быта и картины с местными видами, создавая образ элегантной простоты.
Едва Кларенс увидела мать Лахи, как тут же поняла, откуда эта простота и элегантность.
Кларенс едва успела с ней поздороваться, как за дверью послышался шум, и в гостиную, словно ураган, влетел чернокожий гигант. Инико поцеловал мать, хлопнул по плечу брата и, к величайшему удивлению девушки, повернулся к ней и басом произнес:
— Привет, Кларенс.
IX
Тяжелые времена
Кларенс во все глаза смотрела на женщину. По ее подсчетам, той было около шестидесяти лет, но она все еще была по-настоящему красива. Ростом чуть ниже Кларенс и казалась более хрупкой. У нее были необычные, удивительные глаза, большие и выразительные. На ней была длинная рубашка поверх брюк — то и другое бирюзового цвета; запястья рукавов вышиты, как и низ брюк. Шелковый платок того же цвета на голове — видимо, она немного стеснялась седеющих волос. Этот убор еще больше подчеркивал напряженный взгляд.
Кларенс подумала, что в молодости эта женщина, очевидно, была невероятной красавицей.