— Как его звали? Отвечай!
— Альберто, — снова солгала Кларенс.
В глазах у нее потемнело; она была на грани паники.
— Его звали Альберто! — повторила она.
Женщина скривила губы. Несколько секунд она пристально смотрела на Кларенс, затем опустила голову, стараясь сохранить достойную мину, взмахнула рукой и взяла сына под руку.
Кларенс вздохнула с облегчением, глядя, как они направляются к выходу. Затем оперлась рукой на стол. В ее бутылке еще оставалось немного пива. Она сделала глоток. Пиво уже стало теплым, но ей было наплевать. Во рту так пересохло, что сейчас ее устроил бы даже горячий бульон.
Инико хмуро смотрел на нее, скрестив руки на груди.
— Где остальные? — спросила она.
— Уже ушли.
— Спасибо, что подождал меня.
— Я рад был тебя подождать.
Никто из них не двинулся с места.
— Итак, насколько я понимаю, — произнес наконец Инико, приглаживая пальцем бровь, — ты родом не из Пасолобино. Твоего отца звали вовсе не Хакобо, да к тому же он еще и умер. Так кто же ты такая? Шпионка-факелоносец?
Она слабо улыбнулась.
«Она самая и есть, — подумала Кларенс. — Самая отважная на свете шпионка. Вот откопаю такое, что вам не понравится — будете тогда знать».
— Я не хотела рассказывать ей о своей жизни, — сказала она вслух. — Вы же сами говорите, что я должна быть благоразумной.
Она вышли из ресторана. Кларенс посмотрела на небо. Луна сияла, словно огромный фонарь, пробиваясь сквозь облака самых причудливых форм.
— Знаешь, Инико, здесь луна очень красивая, но какой она бывает у нас в горах, я даже описать не могу.
— А, так значит, Пасолобино все-таки существует? Ну, хоть что-то...
Кларенс слегка похлопала его по плечу. В конце концов она решила, что у Инико все же есть чувство юмора. Это стало для нее настоящим открытием.
— А как вышло, что меня ждал ты, а не Лаха? — спросила она.
По правде сказать, на самом деле ей хотелось спросить совсем другое: «Как вышло, что Мелания тебя отпустила?»
— Я хотел бы кое-что тебе предложить.
О чем он говорит?
Время словно остановилось, и осталось лишь одно слово: Урека.
Ну как можно упустить такую возможность? Тем более сейчас, когда она уже почти потеряла надежду.
Преподаватели университета, с которыми она познакомилась в первую неделю своего пребывания, солгав им, будто собирает фольклорный материал для последующего анализа, оказались очень заняты. Что же касается разгадки семейной тайны, то после невинных и случайных расспросов, разбавленных бесконечными изменениями, она выявила нескольких мулатов немногим старше нее, с которыми с интересом пообщалась. Но никого из них не звали Фернандо, а их детские воспоминания колониальных времен не имели никакого отношения к Сампаке.
Несколько раз она сталкивалась с людьми, которые категорически не желали отвечать на ее вопросы, твердя лишь одно: «Отвяжись!» Или: «Я не желаю с тобой разговаривать!». Надо ли говорить, что эти оскорбительные слова произносились еще более оскорбительным тоном. И это при том, что она предъявляла документ, подтверждающий, что ее работа одобрена университетом.
Она рассеянно любовалась спокойными водами моря. Они с Лахой сидели на открытой террасе отеля «Залив» с белыми столиками и стульями, откуда открывался вид на огромный корабль, стоявший на якоре буквально в нескольких метрах. Несколько дней назад Лаха перевез ее в свой отель. Теперь они ждали Инико, который почему-то опаздывал.
«Что-то он на это скажет?» — снова подумала она.
— Судя по всему, — заметил Лаха в своей обычной манере, помешивая ложечкой кофе, — ты очень нравишься моему брату. И, видимо, у него это серьезно. Обычно его в такую поездку за уши не вытащишь.
Кларенс невольно покраснела, польщенная этим утверждением.
— Как странно, — заметила она. — Родные братья, а прожили такую разную жизнь...
— Я всегда говорю, что Инико родился слишком рано, — сказал Лаха. — Те шесть лет, что нас разделяют, были самыми жестокими в истории острова. Его еще коснулся закон, который обязывал всех, достигших пятнадцати лет, работать на государственных плантациях, после того как с острова выгнали рабочих-нигерийцев.
Лаха вдруг прервался и посмотрел на нее, явно удивленный тем, как внимательно она слушает.
— Полагаю, Инико все это тебе уже рассказал.
На самом деле, Инико много рассказывал об истории Гвинеи последних десятилетий; Кларенс о ней кое-что знала, но, очевидно, далеко не во всех подробностях, известных человеку, жившему в стране.
После того как в 1968 году была объявлена независимость, страна пережила худшие одиннадцать лет за всю историю. Тогда к власти пришел Масиас — жестокий диктатор, чьи действия привели к тому, что Гвинея превратилась в настоящий африканский Аушвиц.
Юность Инико пришлась именно на тот период: когда не работали средства массовой информации; все испанские названия были заменены на местные; закрылись больницы и школы; прекратилось разведение какао; католицизм запретили, носить обувь запретили — все было запрещено. Репрессии, доносы, аресты, расстрелы коснулись всех — буби, нигерийцев, фанг, ндове с острова Кориско и обоих Элобеев — Большого и Малого, амбо с Анабона, всех крио.
Она сопоставила эти замечания Лахи с тем, что недавно узнала: оказалось, Инико — вдовец и имеет двоих детей десяти и четырнадцати лет, которые живут с дедом и бабушкой по материнской линии.
— Инико говорит о чем угодно, только не о себе, — в конце концов произнесла она.
Лаха кивнул и глотнул кофе. Несколько секунд они молчали. Затем Кларенс решила воспользоваться моментом, чтобы удовлетворить любопытство.
— А как твои родители смогли оплатить твою учебу в Штатах? — спросила она.
Лаха пожал плечами.
— Мама всегда была женщиной со средствами, к тому же я получал стипендию и подрабатывал. И потом, здесь оставался Инико, они оба много мне помогали, чтобы я мог продолжать учебу, тем более, что я хорошо учился и мне это нравилось.
— А ваш отец? — отважилась спросить Кларенс, заметив, что он даже не упомянул об отце. — Что случилось с ним?
Лаха равнодушно фыркнул.
— Правильнее было бы сказать: «ваши отцы», — поправил ее он. — Отец Инико погиб, когда он был совсем маленьким, а я своего никогда не знал, и мама ничего о нем не рассказывала.
Кларенс стало стыдно за свой бестактный вопрос.
— Прости, — выдавила она, краснея от стыда.
Лаха махнул рукой, словно речь шла о каком-нибудь пустяке.
— Да брось, — усмехнулся он. — Здесь это обычное дело.
Она чувствовала себя неловко, видя печаль на лице друга. Поэтому решила задать другой вопрос, который казался более безобидным.
— А в какую беду попал Инико в юности?
— И в юности... и в более зрелом возрасте! — Лаха приподнялся, огляделся вокруг и прошептал, склонившись почти к самому ее уху: — Ты что-нибудь слышала о «Блэк-Бич», или «Блэй-Бич»?
Заинтригованная Кларенс покачала головой.
— Это одна из самых знаменитых тюрем в Африке. Она находится здесь, в Малабо. Там просто ужасно обращаются с заключенными. Так вот: Инико был там.
Она раскрыла рот от изумления. Такого она даже представить себе не могла.
— И что же он такого натворил? — спросила она.
— Он просто буби.
— Но... как такое возможно?
— Ты же знаешь, когда в 1968 году в Гвинее объявили независимость, власть оказалась в руках народа фанг. Так вот, пять лет назад в городе Лубе, известном тебе как Сан-Карлос, произошел некий инцидент. Группа неизвестных в плащах с капюшонами убила нескольких рабочих, и власти обвинили в этом партию поддержки независимости и самоопределения острова. Это повлекло за собой множество репрессий среди буби. Не знаю подробностей, но там творилось форменное варварство.
Лаха замолчал.
— Я... — Кларенс нервно сглотнула, — я не помню, чтобы слышала или читала об этом в испанской прессе...
Лаха снова отхлебнул кофе и встряхнул головой, словно отгоняя ужасные видения тех дней, после чего продолжил:
— Тогда арестовали сотни людей, и среди них моего брата. Мне повезло: я был в Калифорнии. Мама взяла с меня клятву, что ноги моей не будет на земле Биоко, пока духи не успокоятся.
— И как же Инико? — чуть слышно спросила Кларенс.
— Два года он провел в «Блэк-Бич». Он никогда об этом не говорит, но я знаю, что его пытали. Потом его вместе с другими перевели в тюрьму Эвинайонг; она находится в континентальной части Гвинее, в городе Мбини, который ты знаешь под названием Рио-Муни, там их присудили к исправительным работам. Одному из его товарищей было восемьдесят лет, представляешь?
Кларенс не знала, что и сказать, да Лаха и не ждал ответа.
— Не забывай, — продолжил он, — что островную и континентальную части Гвинеи разделяют триста морских миль. И разделяют не только географически; сама культура там принципиально другая. Мы, буби, в Муни — все равно что иностранцы. Их отправили туда, чтобы оторвать от близких и причинить еще больше боли.
— Но... — мягко прервала его она, — в чем их обвиняли?
— Да в чем угодно. В предательстве, в терроризме, в незаконном хранении взрывчатки, тайном ввозе оружия, в покушении на национальную безопасность, в попытке свержения власти, в сепаратизме... Абсурд, правда? К счастью, два года назад нескольких заключенных освободили, в том числе и Инико. Это было условное освобождение, но, по крайней мере, он вырвался из этого ада. Как, кстати, и Мелания. Там они и познакомились.
Кларенс была ошеломлена. Неужели такие вещи происходят в двадцать первом веке? Она привыкла пользоваться правами и свободами демократического государства, за которые еще не так давно приходилось сражаться ее предкам — но все же достаточно давно, чтобы молодые люди вроде нее успели об этом забыть. И теперь у нее просто в голове не укладывалось все то, о чем рассказывал Лаха. Теперь она понимала бездействие и нервозность ребят, когда арестовали ту иностранку.