Она устремила взгляд в сторону величественных пальм, на стволах которых, на высоте примерно двух метров, красовались белые рисунки. Пальмы отстояли одна от другой на расстояние метра, образуя две длинные параллельные линии, отделенные друг от друга грунтовкой, и сходились вдали в одной точке: казалось, сплошной зеленый туннель заканчивается впереди тупиком, чтобы поймать и заточить путника.
— По воле случая мои родные приехали работать именно в Сампаку, а не на одну из других плантаций — таких как Тимбабе, Бомбе, Бахо, Тульпапла или Сипопо. За тысячи километров отсюда все эти названия звучали волшебной музыкой, будившие в душе образы далеких стран в дни моего детства. Сегодня нет дождя, и я могу ее осмотреть; у меня такое чувство, будто в конце пути меня ждет волшебный замок детских грез.
— Уж не знаю, что ты надеешься здесь найти, Кларенс, но боюсь, что в данном случае реальность окажется... скудной и убогой... если не сказать хуже.
— Видишь эти пальмы? — Кларенс указала вперед. — Некоторые из них посадили мои родные. Я горжусь и радуюсь, когда думаю об этом. Отец и дядя состарились и сгорбились, а пальмы по-прежнему стоят, прямые и стройные, устремляясь вершинами в небо. — Она встряхнула головой. — Возможно, тебе это и кажется глупым, но для меня много значит. Когда-нибудь все они уйдут, и некому будет рассказать следующим поколениям о пальмах в снегу.
Словно наяву, она увидела генеалогическое древо в своем доме и ощутила все такое же сильнейшее волнение, как в тот день, когда обнаружила среди старых писем таинственный клочок бумаги и решила позвонить Хулии.
— Я расскажу, — решила она теперь. — Когда-нибудь я расскажу им все, что знаю.
«А о чем догадываешься, но точно не знаешь — тоже расскажешь?» — мимолетно подумала она, осознав, что почти забыла о своем предполагаемом брате.
Инико снова завел машину, и они въехали на плантацию, где в этот день кипела жизнь: мужчины в спортивных брюках и футболках толкали тачки, пикапы поднимали тучи пыли, трактор вез дрова; вот прошла женщина с корзиной на голове, вот с грохотом покатился брошенный кем-то бидон.
Машина въехала во двор. Справа стояли два белых строения под красными крышами — то ли флигели, то ли склады. Слева возвышалось еще одно здание, украшенное крыльцом с белыми колоннами — главное. Рядом с ним — маленькое здание архива. Повсюду громоздились кучи наколотых дров и хвороста. Тут и там медленно бродили полуголые мужчины.
Кларенс снова ощутила все то же волнение, пусть даже удивление первого дня теперь исчезло.
Они припарковались возле крыльца рядом с несколькими другими джипами, и Инико повел ее к ближайшим посадкам какао. Кларенс увидела, как рабочие снимают плоды какао при помощи длинных шестов, на конце которых было закреплено металлическое лезвие в виде плоского крюка; оно помогало отличать на ощупь зрелые плоды от зеленых и снимать с деревьев первые, не трогая вторых.
— Смотри, Инико! — воскликнула она. — Мой дядя привез с Фернандо-По две вещи: вот такой крюк и еще мачете, которым до сих пор обрезает самые крепкие ветки в саду и режет мелкий хворост.
Деревья какао показались ей не такими высокими, как представлялось. Между рядами бродили мужчины с корзинами за спиной, подбирая с земли оранжевые плоды какао, накалывая их на мачете и стряхивая в корзину. Мужчины были в высоких резиновых сапогах: повсюду буйствовала трава и кустарник, где вполне могли таиться змеи. Другие перевозили какао на тачках и сваливали их в кучу, вокруг которой суетились шесть или семь человек, взрезая плоды. Держа плод в одной руке, они умело разрубали его двумя-тремя ударами мачете, а затем извлекали зерна вместе с мякотью.
Почти все были очень молоды. Одежда их была грязной. Наверное, они проводили здесь долгие часы, вскрывая плоды мачете и болтая между собой.
У Кларенс блестели глаза. Она словно вновь услышала голоса Хакобо и Килиана, что говорили с ней издали:
«Какао привозили в сушильни уже в четыре-пять часов утра, и я ни разу не проспал за все годы, что провел там».
Она расскажет отцу и дяде, что какао по-прежнему производится, и что их здесь помнят. Рабочие-сушильщики, хоть уже состарились и выжили из ума, были еще живы. Время, казалось, остановилось в этом месте: те же машины, та же система сушки на крышах, те же дровяные печи. Все делалось по той же технологии и с помощью той же техники, как и в начале двадцатого века. Не было, правда, тех пятисот рабочих, не было той чистоты и порядка, что так хвалили Килиан и Хакобо, но сушильни работали. Плантация жила и хотела жить.
Их уже не было здесь; не было и других — таких, как они; но какао оставалось.
Инико чрезвычайно удивил ее интерес к тому, что для него самого было не более чем тяжелой работой. Он показал ей каждый уголок главного двора и ближайшие посадки, подробно объясняя каждую деталь процесса. Спустя несколько часов они прошли по маленькому мостику без перил и направились обратно к машине. Подойдя к крыльцу с белыми колоннами, достали из багажника свои рюкзаки и уселись на ступеньках старого дома, где жили служащие. Кларенс вспотела и чувствовала себя вконец измученной, но была совершенно счастлива.
К ним подошел какой-то старик шестидесяти с лишним лет и остановился в нескольких шагах. Инико узнал старика, подошел к нему и о чем-то заговорил. Старик, показавшийся ей странно знакомым, не сводил с нее глаз.
И тут она его узнала. Это был тот самый сумасшедший, что суетливо бегал за ней в ее первый день в Сампаке. Она удивилась, видя его таким спокойным, и что Инико говорит о нем с таким уважением. Сгорая от любопытства, она попыталась прислушаться к разговору, но не поняла ни слова, поскольку говорили они на языке буби.
Она навострила уши, услышав знакомые имена: Кларенс, Пасолобино... Килиан!
— Кларенс! — крикнул Инико и замахал рукой, подзывая ее к ним. — Ты не поверишь!
Ее сердце учащенно забилось.
— Позволь представить тебе Симона, старейшего сотрудника плантации. Он служит здесь уже более пятидесяти лет. Он уже не может работать, но ему позволено посещать плантацию, когда он захочет, собирать хворост и наставлять неопытных юнцов.
Симон смотрел на нее со смесью удивления и недоверия. У него было странное лицо. Его лоб и щеки пересекали длинные тонкие шрамы. Должно быть, это был один из немногих старожилов, оставшихся на плантации, поскольку он был первым, кого она здесь увидела, слегка напугавшись. Теперь же, рядом с Инико, она ничего не боялась.
Симон решил обратиться к ней напрямую, но заговорил на языке буби. Инико наклонился и прошептал ей на ухо:
— Он знает испанский с детства, но однажды поклялся, что больше не скажет на нем ни единого слова, и сдержал клятву. Но ты не волнуйся, я все тебе переведу.
«Еще один человек слова», — подумала она, вспомнив об отказе Бисилы возвращаться в Сампаку.
Инико встал рядом с Симоном и начал переводить первые его фразы; голос старика звучал твердо, с сильным африканским акцентом.
— Он все время наблюдал за тобой, — сказал Инико. — Ты ему кого-то напоминаешь, кого он очень хорошо знал. Теперь он в этом не сомневается. У тебя фамилия Килиана... Он спрашивает, не дочка ли ты его?
— Нет, не дочка. Я его племянница, — поспешила объяснить Кларенс, заметив разочарование на лице Симона. — Я дочь его брата Хакобо. Скажите, вы хорошо их знали? Что вы о них помните?
— Он говорит, что много лет назад был боем массы Килиана. Это был хороший человек. Очень хорошо с ним обращался. Массу Хакобо он тоже знал, но тот с ним почти не разговаривал. Он хочет знать, по-прежнему ли в Пасолобино идет снег — твой дядя много рассказывал ему о снеге. А также он хочет знать, живы ли они еще, сколько им сейчас лет и женился ли масса Килиан.
— Они оба живы, — голос Кларенс задрожал от волнения. — Им уже больше семидесяти лет, но у них отменное здоровье. Наша семья по-прежнему живет в Пасолобино. Оба они женились, и у каждого родилось по дочери. Меня зовут Кларенс. Дочь Килиана зовут Даниэла.
Имя «Даниэла» его явно удивило. Несколько мгновений он молчал.
— Даниэла... — задумчиво протянул он наконец.
Он посмотрел на Инико, затем на Кларенс. Помимо шрамов, лицо его было изрезано глубокими морщинами. Но даже они не помешали явственно увидеть, как он нахмурился. Затем снова посмотрел на Инико и о чем-то его спросил.
— Он хочет знать, как мы познакомились, — засмеялся Инико, кладя руку на плечо Симона и с величайшей сердечностью отвечая на его вопрос. — Я сказал ему, что мы встретились здесь несколько дней назад, а затем несколько раз встречались в городе в компании Лахи.
Симон что-то проворчал, и снова уставился на Кларенс, буквально засыпав ее вопросами.
— Да, Симон тоже знает Лаху, — сказал Инико. — Такое вот совпадение.
— Почему он так говорит? — спросила она.
Было в этих словах нечто, скрывавшее какую-то путаницу. Она повернулась к Инико.
— Я думала, ты не веришь в совпадения, — сказала она. — Думала, ты считаешь, что все происходит по воле духов.
Симон тут же заговорил снова, перебивая. Инико опять взял на себя роль переводчика. В словах Симона, безусловно, был какой-то смысл, оно его тон говорил о том, что он хочет перевести разговор в другое русло.
Кларенс эта ситуация порядком раздражала. Насколько было бы проще, если бы этот человек соизволил поговорить на ее языке!
— Симон говорит, что был большим другом моего деда. И что они оба были друзьями твоего деда и дяди.
— Так значит, он знал моего дедушку? — спросила Кларенс.
Сердце ее замерло: ей вспомнились цветы на могиле.
Симон что-то ответил, указывая пальцем на Инико.
— Он говорит, что да, знал, но плохо помнит его лицо, потому что он умер много лет назад. Симон тогда был совсем еще юным и всего два года прослужил на плантации при массе Килиане. Вот уж кто действительно его хорошо знал — так это мой дед.
— Твой дед? — удивленно переспросила Кларенс.
Конечно, трудно было поверить, что его дед еще жив, но... Последний король буби скончался в возрасте ста пяти лет!