Лаха подошел к нему поздороваться. Хакобо что-то пробурчал, холодно пожав ему руку. Кармен подошла к дочери.
— Очень красивый молодой человек, Кларенс, — обеспокоенно прошептала она ей на ухо, — но ты должна была предупредить нас... хм... о некоторых особенностях его внешности. Ты только глянь на своего отца!
Кларенс не ответила, озабоченная тем, как встретятся Килиан и Лаха. Дядя сжал руку молодого человека, задержав ее в своих огромных ладонях, словно хотел убедиться, что тот ему не мерещится, и при этом не сводя с него глаз. Сколько лет он думал, каким вырос этот мальчик — и теперь наконец получил ответ на свой вопрос! Предчувствие его не обмануло! Все вновь встает на свои места.
Тут он услышал, как Хакобо что-то недовольно пробурчал себе под нос.
Килиан отпустил руку Лахи и подошел к брату, пока Кларенс представляла его Даниэле, которая, казалось, растерялась на десятую долю секунды, раздумывая, как правильнее поприветствовать молодого человека. Наконец, она протянула ему руку, которую Лаха крепко пожал, а затем поднялась на цыпочки и расцеловала его в обе щеки.
Эта сцена вызвала всеобщий смех.
Тут вмешалась Кармен, объявив, что ужин будет готов через несколько минут. Кларенс проводила Лаху в комнату для гостей, чтобы он оставил там свои вещи. Когда он вскоре вернулся в столовую, Кларенс уже открыла коробку с конфетами и поставила ее на стол, украшенный Даниэлой. Название «Сампака», написанное на крышке золотыми буквами, сопровождало их весь вечер: не только во время ужина, но и во время долгой беседы — начиная с той минуты, когда подали туррон, и пока все не разошлись спать, хотя некоторым так и не суждено было уснуть в эту ночь в своих комнатах, оглашаемых громовым эхом тех слов, которые так хотели быть услышанными.
Все признали, что Кармен постаралась на славу, приготовив поистине незабываемый ужин. На первое был предложен праздничный суп на мясном бульоне с тапиокой, несколько часов доходивший на медленном огне. Затем подали яйца на ломтиках поджаренной ветчины, фаршированные печеночным паштетом, креветки и рулетики из телятины; за ними последовало удивительное жаркое из баранины с печеной картошкой, которое готовили из года в год; и, наконец, на десерт подали айсберг из взбитых белков, плавающий в озере заварного крема.
Когда все наполнили желудки и выпили хорошего вина, что растеклось по жилам приятным теплом, первоначальное всеобщее удивление и напряжение при виде необычного темнокожего гостя несколько разрядились.
— Кларенс много рассказывала о своей поездке в Гвинею, — сказал Килиан, подавшись вперед.
Этот жест ясно давал понять, что, несмотря на легкомысленные беседы во время обеда или ужина, настоящие разговоры на серьезные темы начинаются после десерта.
— Мы были очень рады, — произнес он, кивая в сторону брата, — узнать новости из первых рук спустя столько лет. Однако, раз уж ты здесь, мне бы хотелось, чтобы ты тоже рассказал, как там сейчас обстоят дела.
Килиан произвел на Лаху приятное впечатление. Ему, очевидно, было уже за семьдесят, но жизненная энергия не покинула его, и он казался намного моложе. Он энергично жестикулировал, отстаивая свое мнение, а его смех звучал искренне и всегда уместно. Хакобо казался намного крепче, но что-то в его взгляде смущало. Дело было даже не в пигментном пятне, расползавшемся, подобно толстой серой паутине, вокруг левого глаза, а в том, что смотрел он прямо и слишком уж пристально. Хакобо был вполне любезен, но подозрителен. Он едва поддерживал беседу, словно тема разговора его нисколько не интересовала.
Даниэла и Кларенс удивленно наблюдали за своими отцами. Что-то в этот вечер явно было не так. Килиан рассказывал байки, как прежде, словно вернулся в мир своих грез, а Хакобо выглядел как никогда надутым. Возможно, они просто перебрали вина, и именно это стало причиной столь внезапных перемен?
— По правде говоря, — сказал Лаха, — я не знаю, что еще добавить к рассказу Кларенс. Полагаю, она рассказала, что жизнь там нелегкая. Слабо развита инфраструктура, не хватает рабочих мест, трудовое законодательство очень несовершенно, равно как и судебное, и административное, о санитарных условиях даже не говорю...
Последнее весьма заинтересовало Даниэлу, поскольку та была медсестрой. Хотя на самом деле ее интересовало все, что говорил или делал Лаха. Она начинала понимать, почему Кларенс так страдала в разлуке с этим человеком и так радовалась, что он приедет в гости. Как она могла так долго хранить это в тайне? Даже не хотела показывать его фотографию! Да будь у Даниэлы такой возлюбленный, она бы давно растрезвонила о нем по всем углам! Так почему же она скрывает свои с ним отношения? Да и вообще, существуют ли между ними какие-то отношения, или любовь ее кузины безответна?
С самого его приезда Даниэла не переставала наблюдать за ними.
Кларенс относилась к нему с исключительным уважением и даже где-то с нежностью; она попеременно бросала взгляды то на Лаху, то на Хакобо, стараясь понять, какое впечатление произвел молодой человек на ее отца. Хакобо, со своей стороны, казалось, был отнюдь не в восторге от приятеля дочери. Но почему: из-за цвета кожи? Ему не нравится, что дочь связалась с чернокожим?
«Бедный Хакобо! — думала Кларенс. — Это он еще Инико не видел!»
Даниэла закусила губу. Возможно, она поспешила с выводами. Лаха и Кларенс явно питали друг к другу симпатию, но она пока не заметила никаких признаков, говоривших о том, что их связывает нечто большее, чем добрая дружба. Или ей просто хочется так думать?
Краем уха она услышала, как Лаха сетует, что в больницах не хватает медикаментов и квалифицированных специалистов — и в небольших городах, но особенно в сельской местности, из-за чего уровень детской смертности по-прежнему очень высок... Даниэла слушала, стараясь не упустить ни единого слова из сказанного.
Лаха надел белую рубашку и галстук. Вьющиеся волосы непокорными локонами спадали на широкий лоб. У него был тонкий нос и смуглая кожа. Когда он смеялся, он откидывал голову назад, и глаза его светились таким близким и знакомым светом.
Даниэле не хотелось, чтобы Лаха перестал с ней общаться. На миг она почувствовала укол вины перед кузиной, но та, казалась, не претендовала на его исключительное внимание.
— Но как могло случиться, чтобы маленькая страна, обладающая таким количеством нефти, живет в подобных условиях? — спросила она.
Лаха пожал плечами.
— Плохое управление, — ответил он. — Будь у нас лучшие программы и контроль за их выполнением, у нас был бы самый высокий доход на душу населения на всем африканском континенте.
— Кларенс говорила, что, главным образом, виновата вражда между фангами и буби, — заметила Кармен; ее щеки порозовели от выпитого вина и радости, что ужин оказался выше всяких похвал.
Лаха вздохнул.
— Не думаю, что дело в этом, — ответил он. — Видите ли, Кармен, у меня много друзей-фангов, которые понимают угнетенное положение народа буби. Но буби — не единственные жертвы гонений. Многие фанги тоже не имеют никаких прав, поскольку не принадлежат к правящим кругам. Вражда между двумя народами уже не впервые служит поводом для разжигания конфликтов. Если какого-нибудь буби арестовали или убили, его родня тут же обвиняет в этом весь народ фанг. Так и тянется извечная вражда между народами, которая порой весьма выгодна правящему режиму.
Килиан поднялся, чтобы наполнить бокалы. Хакобо поерзал на стуле и шутливо спросил:
— Так ведь и Кларенс рассказывала, что кое-кто до сих пор требует независимости острова от остальной Гвинеи. — Он потер шрам на левой руке. — Мало им было независимости от Испании... Теперь они еще хотят независимости острова!
Кларенс бросила на него суровый взгляд, но Лаха вовсе не казался рассерженным; даже голос его не изменился.
— Но ведь здесь у вас тоже есть группы борцов за независимость, разве нет? — спросил он. — На Биоко движение сторонников независимости не может добиться даже того, чтобы его признали политической партией. И это при том, что оно ратует за политику ненасилия, возможность самоопределения и свободное обсуждение идей и мнений, как в любой демократической стране.
В столовой воцарилось недолгое молчание, которое вскоре нарушила Даниэла.
— Думаю, это лишь вопрос времени, — произнесла она. — Положение ведь не может измениться в одночасье? Кларенс рассказывала, что во многих направлениях уже ведется работа, и что местный университет не так плох, как она думала. Это ведь хороший знак, разве нет?
Лаха посмотрел на нее. Даниэла казалась совсем юной, намного моложе Кларенс. На ней было открытое черное платье на бретельках, а на плечах — пуховая шаль. Светло-каштановые волосы были собраны в небольшой узел на затылке. У нее была очень белая, почти фарфоровая кожа и выразительные карие глаза, которых она не сводила с него весь вечер. Почувствовав, что он за ней наблюдает, Даниэла перевела взгляд на стол, в центре которого стояла коробка с конфетами, и несколько секунд выбирала, какую взять. Лаха тут же понял, что на самом деле она не слишком любит шоколад, потому что она тут же положила конфету и медленно убрала руку, чтобы никто не заметил, как она нервничает.
— Ну конечно, Даниэла. — Лаха по-прежнему не сводил с нее глаз. — Ты совершенно права. Я того же мнения. С чего-то надо начать. И может быть, когда-нибудь...
— Слушайте все! — перебила Кармен певучим голосом. — Сегодня сочельник, а мы стали уж слишком серьезными. У нас еще будет достаточно времени, чтобы обсудить проблемы Гвинеи, но сейчас, думаю, стоит поговорить о чем-нибудь более веселом. Лаха, хочешь еще крема?
Лаха с сомнением потер бровь, и Кларенс, глядя на него, рассмеялась.
Та же картина повторилась и на следующий день, разве что меню и разговоры несколько отличались. Все встали очень поздно, за исключением Кармен, которая снова решила продемонстрировать свои кулинарные таланты и удивить всех великолепным рождественским ужином, центром которого должна была стать огромная жареная индейка, начиненная сухофруктами.