Небеса даровали небольшую передышку между снегопадами, но крыши и улицы были занесены почти метровым слоем снега, так что гулять было затруднительно.
Кларенс, Даниэла и Лаха помогали на кухне и накрывали на стол. Хакобо и Килиан ненадолго вышли, прислушиваясь к разговору между женщинами и гостем, и снова удалились. Дом был достаточно большим, и в нем хватало уединенных мест, где можно было спрятаться наедине со своими воспоминаниями.
Кармен принялась расспрашивать Лаху, как празднуют Рождество в его землях; Лаха спросил в ответ, в каких именно землях: африканских или американских? На что Кармен ответила, что об американских она и так имеет какое-то представление из фильмов, а потому ее больше интересуют африканские земли. Лаха рассмеялся, а Даниэла на миг оторвалась от работы, чтобы украдкой посмотреть на него.
Несмотря на подозрения относительно происхождения Лахи, которые по-прежнему занимали все ее мысли, Кларенс чувствовала себя счастливой, потому что очень любила это время года с горящим камином, белизной вокруг, гирляндами огней, украшавшими улицы, малышами в надвинутых на самые глаза шапках и кухней, полной кастрюль, сотейников и сковородок, в которых громоздилась всякая всячина.
Кухня была большой, очень большой, однако Даниэла и Лаха постоянно умудрялись направляться в столовую одновременно, то и дело сталкиваясь друг с другом и неустанно извиняясь.
Лаха сказал Кармен, что Рождество в Пасолобино в точности соответствует восторженным рассказам Кларенс.
В Гвинее в это время года стоит сезон суховеев, когда мечтаешь лишь об одном: принять душ или окунуться в реку или в море. В городах улицы украшены гирляндами рождественских огней, которые то и дело гаснут, потому что отключают электричество, а в деревнях по ночам царит непроглядная темень. И в итоге странно в такую жару видеть все эти украшения и слышать рождественские гимны.
Дети не бросают в толпу игрушек — попросту потому, что у них почти нет игрушек — и никто не дарит друг другу подарков. И на праздники там тоже напиваются.
— Уж не знаю, до такой ли степени, как в Каса-Рабальтуэ, — здесь все трое весело рассмеялись, — но спиртное там дешевое, и люди пьют прямо на улицах, в рубашках с короткими рукавами.
Лаха привез всем подарки и спросил, когда можно будет их вручить. Кармен в глубине души вынуждена была признать, что, чем больше она узнает этого молодого человека, тем больше он ей нравится, и что она совсем не против видеть его своим зятем. Даниэла гадала, что он мог ей привезти, если ничего о ней не знал. Однако ей ничего не оставалось, как дожидаться десерта, после которого предполагалось вручать подарки.
Женщины получили в подарок духи, кольца, сумочки и различную косметику. Хакобо получил свитер. Килиан — кожаный бумажник.
Затем наступила очередь подарков, привезенных Лахой. Кармен он вручил три книги: в одной рассказывалось об обычаях и ритуалах его земли, другая являла собой антологию гвинейской литературы, а третья оказалась маленькой книжкой кулинарных рецептов. Хакобо он подарил несколько фильмов, которые режиссер испанской кинокомпании снял на Фернандо-По между 1940 и 1950 годами, Лахе удалось разыскать их в Мадриде. Кларенс он подарил набор музыкальных дисков с записями гвинейских групп, сделанными в Испании. А сидевшей рядом с ним Даниэле преподнес изумительной красоты шаль, которую сам деликатно накинул ей на плечи. Даниэла не снимала ее весь вечер, и даже за стол села в ней: руки Лахи касались этой шали, которая теперь ласкала ей кожу.
Наконец, Лаха протянул Килиану, сидевшему во главе стола, какой-то сверток.
— Я не знал, что вам подарить, — сказал он, прежде чем Килиан успел его открыть. — Я спросил совета у мамы, и она... короче, надеюсь, вам понравится!
Килиан развернул сверток и извлек из него небольшой предмет в форме квадратного колокольчика, из которого выглядывали не один, а сразу несколько язычков.
— Это называется... — начал было объяснять Лаха.
— ...елебо, — хриплым от волнения голосом закончил за него Килиан. — Это традиционный колокол буби, который служит для того, чтобы отгонять злых духов.
Все были чрезвычайно удивлены, что Килиану это известно.
Кларенс оперлась подбородком на кулак и закрыла глаз. Что сказал тогда Симон об этом инструменте? Что, если глаза не дают ответа, нужно поискать его у елебо — такого, как этот... И что же она должна у него искать? Сначала пробковый шлем, теперь этот колокольчик... Зачем Бисила попросила Лаху купить именно такой подарок? Насколько знала Кларенс, Симон и Бисила не общались. А впрочем, она об этом и не спрашивала.
— Большое спасибо, — пробормотал дядя Килиан, побледнев как полотно. — Ты даже представить не можешь, как я рад...
Даниэла взяла в руки странный предмет и внимательно его осмотрела.
— Где-то я это уже видела... — озадаченное протянула Даниэла. — Что-то оно мне напоминает...
— Даниэла, дочка, — внезапно перебил Килиан. — А где чудесные конфеты, которые мы ели вчера?
Даниэла отправилась за конфетами и тут же забыла о своем вопросе.
— В конце концов, — заметила Кармен, — в этом доме принято дарить весьма специфические подарки.
Лаха слегка покачал головой.
— Например, пробковый шлем, который твоя мама передала мне через Инико, — пояснила Кларенс.
— Пробковый шлем? — удивленно посмотрел на нее Лаха. Он не помнил, чтобы вообще когда-либо в жизни видел этот предмет. Где же мама его хранила? Когда мне было семь или восемь лет, — обратился он к Килиану, — Масиас устроил в стране череду обысков, во время которых изымались и уничтожались все предметы, имеющие отношение к испанской колониальной эпохе. Тогда начался период разрушения памяти.
Килиан растерянно заморгал.
— Здесь тоже произошло нечто похожее, — сказал он. — Согласно франкистскому закону о сохранении данных было запрещено говорить и распространять информацию о положении в Гвинее, вплоть до конца семидесятых годов. Как будто это был сон, как будто этого никогда не существовало. Мы ничего не знать о кошмаре, который вы пережили.
— Все действительно было настолько ужасно, Лаха? — ласково спросила Кармен.
— К счастью, я тогда был ребенком, — ответил Лаха. — Но — да, это было ужасно. Помимо репрессий, обвинений, арестов и убийств сотен человек, могу привести конкретные примеры безумных зверств этого человека.
Даниэла села рядом с ним.
— Он терпеть не мог тех, кто был лучше образован, чем он, и набросился прежде всего на тех, кто обладал какими-то проблесками ума. За хранение учебников географии или истории Экваториальной Гвинеи, написанных отцами-миссионерами из «Сердца Марии», полагалась смертная казнь. Вместо этого он заставил всех учиться по другому учебнику, где всячески поливал грязью Испанию, хотя сам то и дело просто у нее финансовой помощи. Появились листовки, в которых его прямо называли убийцей, и тогда он приказал конфисковать все печатные машинки. Затем приказал сжечь все книги. Потом приказал всем стипендиатам, учившимся в Испании, немедленно вернуться в Гвинею, если не хотят потерять стипендию, а когда они вернулись, некоторых убили. Он запретил слово «интеллектуал». А потом еще и наводнил остров гвинейцами-фангами с континента. Это были молодые люди без работы, без какого-либо культурного уровня, приехавшие из самых глухих деревень. Они привезли с собой оружие. Он уничтожил прессу. Запретил как католицизм, так и культ нашего великого Моримо из долины Мока, — Лаха потер глаза. — А впрочем, чего можно ожидать от человека, публично восхвалявшего Гитлера?
Все потрясено замолчали.
Даниэла воспользовалась паузой, чтобы подлить вина в бокал Лахи.
— Но, Лаха, — перебил Хакобо, — разве Масиаса не выбрали большинством голосов?
— Эти выборы без конца показывали по телевизору, — прошептал Килиан, словно пытаясь припомнить. — Тогда он был очень популярен, поскольку хорошо умел пудрить людям мозги красивыми словами о свободе. Он обещал вернуть негру то, что принадлежит негру.
Лаха невольно закашлялся.
— Испанцы допустили ошибку, доверившись этому человеку и оставив остров в его руках. Он прекрасно освоил технику выбраковки — не знаю, поймете ли вы, что это такое...
— И сколько же длился весь этот ужас? — спросила Даниэла, глядя на Лаху широко раскрытыми глазами, в которых застыли недоверие, изумление и гнев.
— Одиннадцать лет, — ответил Лаха. — С 1968 по 1979 год.
— В тот самый год я родилась, — прошептала Даниэла.
Лаха подсчитал в уме ее возраст: Даниэла оказалась еще моложе, чем показалась при знакомстве.
— Знаешь, Даниэла, — продолжал Лаха, — местные жители были в таком ужасе, что ни один гвинеец не решился участвовать в расстрелах, пришлось нанимать для этого марокканцев. — Склонившись к ней, он прошептал: — Ходят слухи, будто он убил всех бывших любовников одной из своих жен, с которыми она встречалась задолго до знакомства с ним, а когда Масиаса расстреливали, он отвел руки назад, ладонями вниз, словно собирался взлететь...
Даниэла вздрогнула, а Лаха зловеще осклабился.
Кларенс воспользовалась паузой, чтобы разрядить обстановку. Она прекрасно помнила, куда могут завести разговоры о ду́хах, и потянулась к шее, чтобы погладить ожерелье, подаренное Инико.
— Все это прекрасно, ребята, — весело произнесла она, — но Лаха еще не видел своих подарков.
Сначала она протянула ему вязаную шапочку и пару перчаток, а затем — экземпляр только что изданной книги под названием «Гвинея в рассказах пасолобинца».
— Эту книгу написал один человек из нашей долины, — объяснила Кларенс, — о своих соседях, которые много лет жили в Гвинее в колониальную эпоху. Конечно, он предлагает свою версию истории, как она выглядит с точки зрения белых, но, быть может, тебе будет интересен сам контекст, который объясняет... — Она вдруг подумала, что, пожалуй, было ошибкой дарить ему эту сомнительную книгу. — Там, кстати, есть фотографии Хакобо и Килиана!
Лаха поспешил ей помочь.