К ним подошел Хакобо.
— Садись в машину, Хулия! Быстрее! Ещё пневмонию схватишь!
— Сейчас, сейчас, уже иду!
Удручённая этими воспоминаниями Хулия крепко взяла под руку Кларенс; открывая дверцу машины, Кларенс наклонилась к ее уху и прошептала:
— Как папа мог так поступить?
Хулия ошеломлённо заморгала — неужели Кларенс прочитала ее мысли? Затем медленно уселась за руль.
— Ему тоже несладко пришлось, — прошептала она угасающим голосом.
Хулия завела мотор, и через пару секунд «вольво» двинулся по наезженной колее в сторону главного шоссе.
Кларенс смотрела машине вслед, пока та не скрылась в холодной ночи.
Чем ещё можно было посчитать последнюю фразу Хулии, как не подтверждением ее подозрений? Она чувствовала себя совершенно безутешной; боль разрывала ей грудь. Что значит: «ему тоже несладко пришлось»?
Она прокрутила в памяти всю отцовскую жизнь, насколько ее помнила, но так и не нашла никаких признаков, чтобы он как-то особо страдал, если только его скверный характер не был следствием каких-то душевных драм в прошлом.
Когда прошёл Новый год, Кларенс решила, что не станет больше откладывать разговор с Даниэлой. После долгого застоя, длившегося от ее возвращения с Биоко до приезда Лахи, теперь события внезапно понеслись семимильными скачками. Все признаки были налицо. Даниэла заливалась краской всякий раз, когда ненароком касалась руки Лахи, а с его лица не сходила глупая влюблённая улыбка. Просто невозможно, чтобы остальные ничего не замечали. А этот блеск в глазах Даниэлы... Никогда прежде Кларенс не видела, чтобы у кузины так блестели глаза...
Она посмотрела на часы. Близилось время ужина, а никого ещё не было дома. Кармен наконец удалось уговорить Килиана выпить вместе с ней, Хакобо и несколькими соседями чашечку горячего шоколада. Лаха и Даниэла отправились за покупками: он не желал ни на минуту оставлять ее кузину. Кларенс уже решила, что, как только все лягут спать, она проберется в комнату Даниэлы и сообщит ей о своём открытии.
Она нехотя принялась готовить ужин. Кармен с этим делом справлялась быстро и споро, независимо от того, требовалось ли приготовить ужин на двоих или на шестнадцать персон. Кларенс же стоило немалых усилий решить, с чего начать. До сих пор ей приходилось готовить лишь самые простые блюда, вроде салата или омлета с картошкой. Она взяла корзину, села за кухонный стол и принялась чистить картошку. В доме было тихо.
Внезапно с улицы послышались голоса: должно быть, туристы приехали. Голоса становились все громче, и наконец, она услышала возглас Хакобо:
— Открой, Кларенс!
Кларенс выглянула в окно. Внизу стояли Килиан и Хакобо, с двух сторон поддерживая ее мать, почти таща ее на руках.
Она бросилась во двор и открыла тяжёлую дверь, чтобы их впустить. Лицо Кармен было искажено болью. Со лба стекала тонкая струйка крови, извиваясь по виску и замерзая на щеке красной дорожкой.
— Что случилось? — воскликнула перепуганная Кларенс.
— Она поскользнулась на наледи, — ответил отец, с трудом поднимаясь по лестнице и пыхтя под тяжестью жены, которую нес на руках. — Никогда не смотрит, куда идёт!
Кармен застонала. Под ее стоны и ворчание мужа ее усадили в кресло напротив камина. Кларенс не знала, что делать, ругая шёпотом так не вовремя куда-то запропавшую Даниэлу. В конце концов она решила начать хотя бы с того, что умеет сама. Соорудив из марли тампон, она приложила его к кровоточащей ране на голове матери.
— Где болит, Кармен? — спросил Килиан.
— Везде... — простонала в ответ та, страдальчески закрыв глаза. — Голова... Лодыжка... Рука... Особенно рука!.. — она попыталась повернуться, и ее лицо исказилось от боли.
— Кто-нибудь знает, где Даниэла? — взревел Хакобо.
— Вышла прогуляться с Лахой, — ответила Кларенс. — Не думаю, что надолго.
— Хоть кто-нибудь в этом доме способен думать о чём-нибудь, кроме этого Лахи? — ещё громче взревел Хакобо.
— Папа!
— Надо вызвать врача, — спокойно произнёс Килиан.
За дверью чёрного хода, ведущей из кухни в сад, послышался смех, и она распахнулась. В кухню вошла Даниэла, за ней следовал Лаха. Увидев, что случилось, Даниэла застыла, но тут же взяла себя в руки. Она тут же постаралась успокоить остальных, уверенными движениями промыла рану и осторожно ощупала тело тёти.
— Сломана рука, — объявила она диагноз. — Нужно везти ее в больницу, в Бармон. Я наложу тугую повязку, чтобы во время перевозки ей не было слишком больно, но чем раньше мы ее туда доставим, тем лучше.
Кларенс принялась поспешно собирать свои вещи и вещи родителей. Лаха взял Кармен на руки и понёс ее к машине. Прощание было быстрым, но Кларенс, обнимая кузину, успела прошептать ей на ухо:
— Я должна сказать тебе нечто важное. Это касается Лахи.
Даниэла нахмурилась. Ну вот, нашла время! Другого момента не выбрала за все эти месяцы!
— Так мы едем или как? — нетерпеливо крикнул Хакобо, высовываясь в окно серебристого «рено-лагуны».
Даниэла открыла дверцу машины, пропуская вперёд Кларенс.
— Ты хочешь сказать, что Лаха — тот самый, о ком ты тосковала все эти месяцы? — еле слышно прошептала она, чувствуя, как сжимается ее сердце.
— Что? — Кларенс растерянно заморгала, но тут до неё вдруг дошло, что Даниэла просто ошиблась. Она думала, что кузина влюблена в Лаху! — Нет-нет, — поспешила она ее успокоить. — Вовсе нет.
Даниэла вздохнула с облегчением.
— В таком случае, остальное может подождать.
Даниэла наскоро приготовила лёгкий ужин на троих. Лаха принялся расспрашивать Килиана о долине; тот охотно отвечал на вопросы, расцвечивая свои рассказы бесчисленными анекдотами из жизни былых времён, которых его дочь не слышала с самого детства. После ужина они устроились у камина, ожидая, пока позвонит Кларенс, но та все не звонила. У Килиана начали слипаться глаза.
— Иди спать, папа, — сказала Даниэла. — Если что-то случится, я тебе сообщу.
Килиан кивнул. Затем поцеловал в щеку дочь, пожелав ей спокойной ночи, и похлопал по плечу Лаху.
— Ну, наслаждайтесь огнем, — сказал он.
Даниэла улыбнулась. Эту фразу из года в год повторяли в этом доме, когда кто-то уходил спать, а остальные продолжали беседовать у камина, в котором дотлевали угли.
Однако в эту минуту ее отец не осознал двойного смысла собственных слов. Она поднялась, вышла и вскоре вернулась с двумя рюмками, в которых плескалось старое вино.
— Этот напиток мы пьём лишь в особых случаях, — прошептала она.
Дом был большим, и комната Килиана находилась в самой дальней его части. Оттуда ещё можно было услышать, если громко кричали, но никак нельзя было расслышать ее тихого шёпота; она старалась не поднимать шума, зная, что через пару минут окажется в объятиях Лахи, под одной крышей с отцом.
— У нас в погребе хранится небольшой бочонок, в котором на протяжении десятилетий сохраняется вино одной партии, — пояснила она. — Каждый год в бочонок доливают несколько литров молодого вина.
— И что же в нем такого особенного? — Лаха коснулся губами сладкой жидкости, ощутив насыщенное коньячное послевкусие.
— Попробуй — и поймёшь.
Зазвонил телефон, и Даниэла бросилась к нему. Через несколько минут Лаха услышал шаги на лестнице, ведущей на верхний этаж. Когда Даниэла вернулась, последнее полено в камине, лежавшее на ложе из тлеющих углей, уже подернулось пеплом, охваченное со всех сторон крошечными язычками пламени.
— Кармен придётся три недели провести в гипсе, так что ее оставили в Бармоне, — сообщила Даниэла. — Кларенс приедет за ее вещами.
— Жаль, что я не смогу проститься с твоими дядей и тётей, — вздохнул он.
— Ну, я надеюсь, ты скоро вернёшься и снова с ними увидишься. — Немного помолчав, она спросила: — Ты хочешь вернуться?
— Да, конечно, потому что это значит, что я снова увижусь с тобой.
Даниэла наполнила бокалы. Она хотела снова сесть в кресло рядом с Лахой, но тот схватил ее за запястье и притянул к себе на колени.
Лаха сделал глоток вина и посмотрел Даниэле в глаза; взгляд его был полон желания. Даниэла наклонилась к нему, чтобы выпить вина из его губ. Она принялась медленно сосать его губы, затем обвела кончиком языка их контур, чтобы не упустить ни единой капли этого дивного вкуса, сладкого и чуть фруктового. Лаха прикрыл веки, и у него вырвался стон наслаждения, когда он ощутил тепло рук Даниэлы на своём лице, волосах, затылке. Он положил руку ей на бедро, другая рука скользнула под ее свитер и стала нежно поглаживать живот, медленно поднимаясь к груди. Даниэла слегка отстранилась и выжидающе посмотрела на него.
Когда он начал медленно ласкать сначала одну ее грудь, затем — другую, она прикусила губу и прерывисто задышала. Лаха заглянул ей в лицо — ее фарфоровые щёки окрасились ярким румянцем, огромные глаза смотрели на него со смесью желания, надежды и уверенности. Даже в обычное время такой взгляд мог свести с ума, но в эти минуты ее глаза излучали волшебный свет, влекущий Лаху, словно огонь керосиновой лампы ночных бабочек. Ему хотелось вечно кружить вокруг этих источников света, таких искушающих, влекущих, прежде чем в изнеможении упасть в огонь и неминуемо погибнуть.
Несколько минут спустя в комнате для гостей Даниэла любовалась обнаженным торсом Лахи. Как он отличался от всех тех молодых людей, с которыми она имела глупость играть в любовь; это был тот самый мужчина, с которым она хотела провести остаток жизни. Она это знала ещё до того, как легла с ним в постель. Скорее реки повернут вспять, чем она изменит своё мнение.
Лаха подошёл к Даниэле и крепко прижался к ней всем телом; ему, как и ей, не нужны были слова.
Не было ни паники, ни неловких смешков, ни скованного молчания, ни виноватых мыслей. Их руки хотели обнимать и ласкать друг друга; их губы и языки не знали, как утолить неуемную жажду, исследуя каждый сантиметр кожи. Достаточно им было заглянуть в глаза друг другу, чтобы знать: другой пылает той же страстью.