Даниэла сидела в углу, среди горы тряпок, обхватив колени руками; спутанные волосы спадали ей на лоб, скрывая лицо. В правой руке она сжимала клочок бумаги.
Подняв голову, она посмотрела на Кларенс прекрасными, но опухшими от слез глазами.
Даниэла была живым воплощением отчаяния. В ее глазах застыла глубокая безнадёга. Она так и не смогла найти подтверждений, что это неправда, что произошла ошибка, и это какое-то необъяснимое проклятое совпадение.
— Он ушёл... — снова и снова повторяла она сквозь рыдания.
Кларенс подошла к ней, села рядом и мягко обняла за плечи.
— Как он мог его бросить? — выкрикнула она. — Как он мог? Поразвлечься с ней — и прости-прощай?
Даниэла протянула клочок бумаги, который сжимала в руке.
— У Лахи выколот точно такой же елебо, — добавила она, едва сдерживая гнев. — Только у папы он под левой подмышкой. А хочешь знать, где у Лахи? Боже мой! Даже подумать стыдно! — Она сжала ладонями виски, и крупные слёзы снова покатились по ее щекам. — Даже не знаю, найду ли я в себе силы высказать ему все это... Нет. Не смогу. Ты должна сделать это за меня. Ты должна поговорить с ним — сегодня, сейчас!
— Я попробую, — пообещала Кларенс.
Ну и как она собирается сообщить об этом Хакобо? Посмотрит ему в глаза и скажет: «Папа, я знаю, что Лаха — сын Килиана и Бисилы. Папа, ты знаешь, что Даниэла и Лаха любят друг друга? Папа, ты понимаешь, насколько все серьёзно?» Так, что ли?
Даниэла покачала головой, закрыв глаза. Она уже перестала плакать, но выглядела по-прежнему удручённой.
— Нет им прощения! — выплюнула она сквозь зубы. — Ни тому, ни другому!
— Тогда были другие времена, Даниэла, — ответила Кларенс, вспомнив сына мамаши Саде. — Белые мужчины спали с чёрными женщинами. От этих связей рождалось много детей.
Но Даниэла ее не слушала.
— Ты, наверное, решишь, что я больна или сошла с ума, но знаешь, Кларенс? Я подумала, что могла бы по-прежнему быть с Лахой. Никто, кроме нас, не узнал бы правду... Мои чувства к нему не могут враз измениться за одну ночь...
Кларенс встала и подошла к окну. Она долго смотрела, как дрожат на листьях ясеней капли проливного дождя, прежде чем сорваться в пустоту под суровыми порывами ветра; ее сердце сжалось от тоски.
Если бы она тогда не открыла шкаф с письмами, не нашла бы то письмо и не расспросила о нем Хулию, если бы не отправилась на Биоко — ничего бы не случилось. Ее жизнь в горах Пасолобино текла бы с той же обманчивой безмятежностью, что и всегда. Угли старого костра угасли бы вместе со смертью ее предков, и никто бы не узнал, что на другом краю света живет человек, в жилах которого течёт та же кровь, что и у неё.
И опять-таки, ничего бы не случилось.
Так нет: своим расследованием, сама того не желая, она разворошила тлеющие угли, и они вспыхнули новым пожаром, который уже не погасить.
Да, безусловно, ее поиски увенчались успехом, она нашла, что искала, но этот Грааль оказался полон яда.
Она бросилась вниз по лестнице уже в поисках отца и вскоре обнаружила его в гараже.
— Ты не хочешь со мной прогуляться? — спросила она, глубоко вздохнув. — Такой чудесный вечер!
Хакобо удивленно изогнул брови; его удивило не столько приглашение дочери прогуляться, сколько то, что она называет «чудесным вечером» эту ужасную бурю с дождём. Тем не менее, он не стал спорить.
— Ну что ж, пойдём, — ответил он. — Признаюсь, у меня затекли ноги после долгой поездки в машине.
Яростный ветер минувшей ночи достаточно утих, чтобы можно было выйти на улицу, не опасаясь получить по голове упавшей сверху сломанной веткой, хотя время от времени с горных вершин еще налетала вьюга, принося с собой тучи колючего снега, до сих пор сковывающего бесплодные горные луга.
Кларенс взяла отца под руку, и они пошли вверх по тропинке, ведущей от их дома к горным террасам, откуда открывался чудесный вид на долину и горнолыжные трассы.
Когда они добрались до последней террасы, Кларенс набралась смелости и все рассказала отцу.
В своём рассказе она то забегала вперёд, то вновь возвращалась назад; то и дело мелькали в нем имена Антона, Килиана, Хакобо, Хосе, Симона, Бисилы, Моси, Инико, Лахи, Даниэлы, Сампаки, Пасолобино и Биссаппоо, перескакивая из одной эпохи в другую, исчезая и вновь появляясь, подобно карстовым водам загадочной подземной реки.
К концу рассказа Кларенс, совершенно измученная, с нервами на пределе, все же решилась задать заветный вопрос:
— Это правда, папа?
У Хакобо перехватило дыхание.
— Прошу тебя, папа... Я тебя умоляю... Скажи мне... Это действительно так?
Лицо Хакобо покраснело — трудно сказать, от гнева, от возмущения, от тревоги, от холода, от ненависти или от всего сразу. Он выслушал рассказ Кларенс, ни разу не раскрыв рта, ни разу не вздохнув, не перебив: лишь крепче сжимал челюсти, что выдавало в нем борьбу противоречивых чувств.
Несколько секунд Хакобо смотрел в глаза дочери, стараясь выдержать ее взгляд, а затем вдруг резко повернулся спиной, дрожа всем телом. Потом решительным шагом направился вниз по тропинке, и внезапный порыв ветра донёс до слуха дочери его последние слова:
— Черт бы тебя побрал, Кларенс! Вот черт бы тебя побрал!
За последующие два дня неожиданная и злобная угрюмость Хакобо заразила всех в доме.
Кармен обходила комнаты с записной книжкой в руках, отмечая, что нужно сделать в ближайшее время: от стирки штор до подновления какой-то картины, не забывая проверить запасы в кладовой. Она не могла понять, что случилось с мужем после возвращения из Мадрида: ведь он вернулся таким довольным и так беспечно шутил!
«Это все Пасолобино, — думала она, качая головой. — Не знаю, в чем тут дело, но здесь у него явно портится характер».
Даниэла заперлась у гостевой комнате, оправдываясь тем, что занята делами по работе, а на самом деле с безнадёжной одержимостью ждала телефонного звонка или письма по электронной почте, которых так и не последовало.
Кларенс изнывала от нетерпения: успел Хакобо поговорить с Килианом или ещё нет?
Она решила поискать дядю в саду. В это время года он обрезал сухие ветки и волчки плодовых деревьев, готовя сад к летнему сезону.
Да, несомненно, Хакобо успел с ним поговорить. Манера поведения Килиана совершенно изменилась...
Сад был окружён каменной стеной высотой в человеческий рост. Кларенс направилась по широкой, обсаженной кустами аллее к воротам — проему в живой изгороди, который Килиан вырезал в виде арки.
Как она на замечала этого столько лет? В эту минуту Кларенс поняла, что эта аллея в саду в точности повторяет дорогу королевских пальм в Сампаке в миниатюре, а эта арка напомнила ей другие, о которых она где-то читала; ну конечно, через такую арку нужно было пройти, чтобы попасть в деревню на острове. Надо же, а она никогда об этом не думала! Возможно, потому, что никогда не была особо внимательной и наблюдательной к деталям. Теперь она не сомневалась, что эта арка была копией той, что вела в Биссаппоо...
Едва пройдя под аркой, она услышала голоса Килиана и Хакобо. Ей показалось, будто они спорят. Она подошла ближе и укрылась за стволом старой яблони, откуда могла их видеть, оставаясь при этом незамеченной.
Килиан стоял на камне, сжимая в правой руке гвинейский мачете. Левой рукой он придерживал толстую ветку ясеня, которую рубил ножом у самого основания. Ветка уже вот-вот готова была обломиться под резкими ударами мачете. Хакобо нервно прохаживался из стороны в сторону, то приближаясь к брату, то отдаляясь.
Они даже не заметили присутствия Кларенс, и она не спешила их о себе оповещать.
Они спорили.
И спорили на местном диалекте.
Ее сердце тревожно забилось, она вернулась по собственным следам, и спряталась за кустами, убедившись, что ее не видно. Слегка высунувшись из-за кустов, она видела отца и дядю в профиль.
Некоторых слов она не понимала. Когда братья быстро говорили на местном диалекте, ей было трудно поспевать за ходом беседы. Даниэла и Кларенс достаточно хорошо знали пасолобинский диалект, благодаря соседям и родственникам, но дома у них говорили исключительно на правильном испанском: кроме всего прочего, ещё и потому, что матери девушек были родом не из их долины.
Спрятавшись за кустами, Кларенс посетовала, что никогда не утруждала себя глубоким изучением языка своих предков, в отличие от Лахи и Инико. Читала она на нем свободно и даже защитила докторскую диссертацию по грамматике диалекта, но произношение явно оставляло желать лучшего.
Тем не менее, разобрать в разговоре личные имена большого труда не составляло: несомненно, они говорили о Лахе и Даниэле. Вскоре она приноровилась к их выговору и смогла понять диалог братьев до последнего слова.
— Ты должен что-то сделать, Килиан! — кричал Хакобо.
— И что я, по-твоему, должен сделать? Если я скажу ей правду, придётся рассказать и все остальное. Не думаю, что тебе это будет приятно.
Послышался глухой удар мачете.
— Никто не требует, чтобы ты рассказывал все! Только про свои шашни с этой женщиной!
— Это мое дело, — сухо ответил Килиан.
— О нет, Килиан, уже не твоё. Это уже не только твоё дело. Даниэла и этот парень... Тебе что же, совсем на неё наплевать?
Снова послышался удар мачете.
— Это было неизбежно. В конце концов я это понял.
— Килиан, ты с ума сошёл! Во имя всего святого! Они же брат и сестра! Ты совсем потерял голову с этой своей негритянкой!
Ещё один удар мачете.
А затем — тишина.
По тону дяди Кларенс поняла, что он говорит, глотая слова.
— Ее звали Бисила, Хакобо, — произнёс он, еле сдерживая гнев. — Ее зовут Бисила. Так что будь любезен отзываться о ней с уважением. Хотя что я говорю! Как можно ждать — от тебя! — уважения к Бисиле?
Снова удар мачете.
— Заткнись! — заорал Хакобо.
— Только что ты хотел, чтобы я говорил.
— Просто подтверди, что отец Лахи — ты, и точка! Покончим с этим делом и забудем эту тему.