— Симон! — воскликнул Килиан, сбрасывая плащ. — Как я рад тебя видеть! А ты изменился! — Он указал на шрамы.
— Я наконец решил отметить себя знаками моего племени, масса, — ответил Симон, с лёгкостью поднимая его увесистые чемоданы.
Килиан подумал, что пришло время перевести этого молодого человека с должности слуги на более престижную работу.
— Хотя падре Рафаэлю это очень не понравилось... — признался Симон.
Они забрались в светлый «рено-дофин» — последнее приобретение Гаруса, как объяснил Симон.
— А почему не приехал Озе? — спросил Килиан.
— Он только что уехал крестить внука. Он просил меня передать, чтобы вы, если хотите, приезжали прямо на двор Обсай.
Килиан улыбнулся.
Всего два дня назад закончился праздник урожая в Пасолобино. В голове у Килиана ещё отдавались звуки оркестра, а теперь его приглашают на другой праздник.
И какой же внук родился на этот раз? Килиан давно потерял им счёт, хотя довольно странно, что торжество проходит на одном из дворов плантации: ведь там живут только нигерийцы-брасерос со своими семьями.
И тут он вспомнил.
Дочь Хосе, медсестра, тоже живет на плантации.
— Уж не крестины ли это сына Моси? — спросил он.
Симон кивнул.
— Это его первенец! Моси сходит с ума от счастья. Они женаты уже несколько лет, и он все сетовал, что у них так долго нет детей.
Подтверждение догадки пробудило в душе Килиана то же странное чувство, как и в далёкий день ее свадьбы, когда он представил эту девочку в объятиях ее огромного мужа. Он догадывался, что это лишь одна из больших перемен, случившихся здесь за время его отсутствия, но именно эта причинила ему особенную боль. Он подумал, что ребёнок ещё крепче свяжет его родителей, и ощутил внезапный укол ревности.
Перед его глазами встал образ прекрасной женщины, о которой он грезил столько ночей. Он чувствовал на своём лице ее свежее дыхание, когда она склонялась над ним во время болезни, после смерти его отца; видел ее стройную фигурку по дороге в больницу, в аптеку, в церковь или на склад; вспоминал прикосновение ее нежных рук к своей коже, когда она ощупывала его лодыжку, извлекая клеща; он даже потерял нить разговора, вспоминая ее улыбку и беспокойный взгляд.
Килиан вздохнул.
Не прошло и нескольких минут, как он ступил на остров, а ему уже казалось, что он никуда и не уезжал. Все то, что лишь сутки назад было не более чем воспоминаниями, что скрашивали его бессонные ночи в Пасолобино, теперь явилось перед ним во всей реальности, по которой он так тосковал, особенно поначалу. Потребовалась не одна неделя, чтобы убедить себя — родной мир не стал для него чужим. Тропические джунгли тянулись лианами к снежным вершинам, но те упрямо отстаивали свою независимость, не желая иметь с ними ничего общего.
Мало-помалу незыблемая твёрдость скал смягчалась податливой гибкостью лиан, вынуждая Килиана вспомнить и занять своё место в Каса-Рабальтуэ, заставив понять, что, как целой веренице столетий не удалось прервать преемственности поколений их рода, так и он сам никогда не сможет отказаться от ответственности, которую налагала на него принадлежность к семье. Когда он отказался возделывать поля, что пахали его предки, идти все тем же уготованным для него путём, каким шли они задолго до него, в его душе примирились прошлое и настоящее. Отца уже не было в живых, но сам он был жив, как жив его род, несмотря на минувшие пять столетий.
Своим умиротворением он не в последнюю очередь был обязан заразительной силе духа Марианы, которая изо всех сил старалась держаться так, словно не было всех этих лет, словно Антон и Хакобо в любую минуту могли вернуться с Фернандо-По, а Килиан не собирался снова уехать, оставив ее одну со слабеющей день ото дня Каталиной, проводившей больше времени в Каса-Рабальту», чем в доме мужа, будто старалась зарядиться материнской энергией, чтобы перенести смерть единственного ребёнка или просто выжить...
Он глубоко вздохнул, и запах цветов какао наполнил лёгкие. Человек, которому балагур Симон пересказывал последние новости, уже не был тем неопытным впечатлительным юнцом, скучавшим по родине и не умевшим отличить просто хорошего зерна какао от первосортного.
Килиан прекрасно знал, что будет дальше. Въезд на плантацию. Королевские пальмы. Метельщик Йеремиас и его куры. Запах жареных зёрен какао. Друзья. И — она.
По-прежнему ли она так же красива?
— Ну что, масса? — Симон отвлёк его от этих мыслей. — Рады вернуться?
У Килиана екнуло сердце, когда машина свернула на дорогу королевских пальм. Ответ был настолько ясен и очевиден, что сначала он не на шутку удивился, а затем ощутил лёгкий укол вины. Тонкие гибкие корешки, выпущенные островом, снова проросли в его душе.
— Думаю, да, Симон, — мечтательно ответил он. — Думаю, да.
Прежде чем отправиться в Обсай, Килиан решил привести себя в порядок.
Симон, как всегда, уже приготовил комнату к его приезду. Килиан повесил в шкаф плащ и принялся распаковывать вещи.
Через несколько минут кто-то постучал в дверь, и тут же распахнул ее, не дожидаясь ответа.
— Я вижу, отпуск пошёл тебе на пользу! — Хакобо бросился к нему и крепко обнял. Затем отошёл, чтобы лучше его рассмотреть. — Ну, как там дома? — спросил он. — Как там наши женщины?
Хакобо казался столь же весёлым и пышущим здоровьем, что и несколько месяцев назад. Ко всему прочему, он явно прибавил в весе, так что ремень брюк уже не сходился на талии.
— Да все в порядке. Знаешь, чем набиты мои чемоданы? Едой, едой и ещё раз едой! — Килиан закатил глаза, а Хакобо рассмеялся. — Мама думает, что нас здесь не кормят...
Он похлопал брата по животу, затем подошёл к умывальнику, встроенному в деревянную тумбочку, нацедил немного воды и принялся взбивать пену для бритья.
— Ну, а как ты? — спросил он у брата. — Все порхаешь с друзьями с вечеринки на вечеринку?
— Отрываюсь, как могу... Хорошо хоть Дик и Пао стали чаще приезжать из Баты, а то Матео и Марсиаль с каждым днём все больше времени проводят со своими подружками.
Хакобо сел, а Килиан принялся намыливать лицо.
— Ну что? — спросил Хакобо. — Как ты находишь нашу плантацию?
— То немногое, что я успел увидеть, весьма меня удивило. Все так чисто, везде порядок. Я вижу, вы тут без меня не скучали...
— Незаменимых нет, Килиан! Но тут все просто: на прошлой неделе к нам приезжал, ни много ни мало, сам губернатор Экваториальной Испании. Можешь себе представить? Видел бы ты, что творилось с Гарусом! Его известили за несколько дней до приезда губернатора, и он заставил нас день и ночь чуть ли не вылизывать плантацию. Валдо целый день надраивал «мерседес», на котором губернатору предстояло объезжать Сампаку...
Килиан улыбнулся.
— Визит губернатора, — продолжал Хакобо, — совпал с приездом репортеров из журнала «Испанские новости», которые пожелали сделать репортаж о нашем какао.
— Все это время я почти ничего не знал об острове.
Килиан вспомнил, как ему не хватало еженедельника «Воскресный листок Фернандо-По». За исключением крошечной заметки о презентации в Мадриде книги об охоте на слонов и показе двух фильмов, «На пляжах Уреки» и «Балеле», в связи с какими-то конференциями, в провинциальной газете «Новая Испания», которую он читал в Пасолобино, появились лишь четыре строчки, извещавшим о мартовском постановлении Совета министров о том, что территория Гвинеи разделена на две испанские провинции: Фернандо-По и Рио-Муни.
— Вот и я тоже думал, что за пределами страны никого не интересуют насущные гвинейские проблемы; однако, как говорят, эта статья покажет многим испанским читателям, как замечательно обстоят дела в колониях.
— Вот как раз сейчас, — сказал Килиан, разыскивая в чемодане белую рубашку, — в самолёте я услышал разговор двоих пассажиров; думаю это были полицейские...
— Да, их сейчас много понаехало, — кивнул Хакобо. — Ещё бы: двойное жалованье, шесть месяцев службы и шесть — отпуска... Должно быть, в Испании дела не слишком хороши. Гарус на днях сказал, что, несмотря на новый экономический план, предполагающий привлечение зарубежных компаний и создание дополнительных рабочих мест, многие испанцы уезжают в Европу. Слава Богу, у нас хотя бы есть твёрдый заработок!
— Говорят, что грядут новые времена, дни колоний сочтены...
Хакобо махнул рукой.
— В тот день, когда исчезнут колонии, здешний народ тоже пропадёт! Тогда они даже мечтать не смогут о таких плантациях, какие имеют сейчас! А кроме того, какой был бы смысл создавать провинцию, если бы не было уверенности, что все останется по-прежнему?
Килиану вспомнился спор отца Хулии с каким-то Густаво в казино, а затем — застольная беседа под Новый год в доме Мануэля, когда гости выражали беспокойство по поводу последних событий в других африканских странах. Сейчас колонии больше чем когда-либо зависели от Испании, так что независимость им была не нужна. Не об этом ли отворил Эмилио, и не этого ли так боялся его друг Густаво?
— Не знаю, Хакобо, — сказал он. — Мир так быстро меняется...
В его голове ещё звучал рев двигателей самолёта, на котором он пролетел за час более четырёхсот километров. Ещё вчера его окружали горы и каменные дома, крытые черепицей, а теперь — новостройки на ровной земле. Позади остались долгие часы переплёта и несколько африканских аэропортов, и вот теперь он наконец-то снова на острове.
Хакобо небрежно кивнул.
— Говорят, будто бы в Бате и Санта-Исабель посадят чёрных мэров и в Кортесах — представителей Гвинеи. Каково, а? А как эти цветные бунтуют против темноты в кинозалах: им это кажется странным и неудобным... Дружище, я не буду говорить всяких дикостей, как некоторые, но даже мне это кажется странным.
— И что за дикости говорят некоторые? — Килиан как раз кончил застёгивать пуговицы и повернулся к зеркалу.
— Говорят, что... — Хакобо смущённо уставился в пол и с сомнением произнёс: — что... короче говоря, хоть они в одночасье и сделались испанцами, внутри они все равно остаются обезьянами.